Г-жа Гастонъ къ г-жѣ де-л'Эсторадъ.
Шале.
Двухлѣтнее молчаніе возбудило твое любопытство и ты спрашиваешь, почему я не пишу тебѣ; но, моя милая Рене, нѣтъ ни фразъ, ни словъ, ни языка, чтобы выразить мое счастье; наши души выдерживаютъ его -- вотъ все въ двухъ словахъ. Для того, чтобъ быть счастливыми, намъ не нужно дѣлать ни малѣйшаго усилія, мы съ Гастономъ сходимся во всемъ. Въ продолженіе двухъ лѣтъ въ этомъ концертѣ не было ни одного диссонанса, ни одного различія въ выраженіи нашихъ чувствъ, ни малѣйшаго разногласія въ какихъ-либо желаніяхъ. Дорогая моя, каждый изъ этой тысячи дней далъ свой особый плодъ, каждое мгновеніе было восхитительно, благодаря фантазіи. Мы увѣрены, что наша жизнь никогда не будетъ монотонной, скорѣе, она не будетъ достаточно обширна, чтобъ вмѣстить всю поэзію нашей любви, плодородной, какъ природа, разнообразной, какъ она! Ни одного разочарованія! Мы нравимся другъ другу еще болѣе, чѣмъ въ первый день, и отыскиваемъ новые поводы къ маніей любви. Каждый вечеръ во время послѣобѣденныхъ прогулокъ мы обѣщаемся поѣхать въ Парижъ изъ любопытства, какъ говорятъ: "Я поѣду въ Швейцарію".
-- Какъ,-- говоритъ Гастонъ,-- вѣдь устраиваютъ бульваръ, церковь Маделены окончена, надо же поѣхать посмотрѣть все это.
Но на слѣдующій день мы остаемся въ постели, мы завтракаемъ въ нашей комнатѣ; наступаетъ полдень, тепло, мы дозволяемъ себѣ маленькую сіесту; потомъ онъ проситъ у меня позволенія смотрѣть на меня и смотритъ на меня положительно, какъ на картину; онъ погружается въ это созерцаніе, которое, какъ ты догадываешься, взаимно. У насъ обоихъ навертываются слезы на глазахъ, мы думаемъ о нашемъ счастьѣ и дрожимъ. Я все еще его любовница, т. е. кажется, что я люблю его менѣе, чѣмъ онъ любитъ меня. Этотъ обманъ восхитителенъ. Для насъ, женщинъ, такъ упоительно видѣть, какъ чувство преобладаетъ надъ желаніемъ, какъ повелитель, еще застѣнчивый, остается въ поставленныхъ нами границахъ! Ты спрашиваешь, каковъ онъ, но, моя Рене, невозможно описать любимаго человѣка, всякій портретъ будетъ невѣренъ. Потомъ, между нами, признаемся, безъ излишней скромности, въ странномъ и печальномъ вліяніи нашихъ нравовъ: нѣтъ ничего болѣе несходнаго, нежели свѣтскій человѣкъ и человѣкъ, созданный для любви; это различіе такъ велико, что одинъ ни въ чемъ не походитъ на другого. Мужчина, принимающій граціозныя позы граціознѣйшаго танцора для того, чтобъ вечеромъ у камина шепнуть намъ нѣсколько словъ любви, можетъ не обладать тайнымъ очарованіемъ, увлекающимъ женщину. Напротивъ, въ человѣкѣ, кажущемся не красивымъ, безъ манеръ, плохо одѣтымъ въ черное сукно, иногда заключается любовникъ, одаренный истиннымъ геніемъ любви, возлюбленный, который не будетъ смѣшонъ ни въ одномъ изъ положеній, способныхъ погубить даже насъ самихъ, несмотря на всѣ наши внѣшнія достоинства. Не легко встрѣтить въ мужчинѣ таинственное соотношеніе между тѣмъ, чѣмъ онъ кажется, и тѣмъ, что онъ есть на самомъ дѣлѣ, найти человѣка, обладающаго въ интимной брачной жизни той прирожденной граціей, которая не пріобрѣтается, которую античная скульптура воплотила въ полные нѣги и чистоты союзы своихъ статуй, тою невинною вольностью, которую древніе вкладывали въ свои поэмы и которая даже въ своей наготѣ сохраняла какъ бы одежду для души. И что же? Гастонъ является живымъ разрѣшеніемъ громадной проблемы, къ которой стремится воображеніе женщины. Ахъ, милая, я не знала, что такое любовь, молодость, умъ и красота, взятые вмѣстѣ! Мой Гастонъ никогда не бываетъ аффектированнымъ, его грація инстинктивна, она развивается безъ усилій со стороны.
Когда мы идемъ одни по лѣсу, причемъ его рука обвиваетъ мою талью, а моя лежитъ на его плечѣ, его тѣло прижимается къ моему, наши головы касаются одна другой, шаги наши такъ ровны, движенія такъ однообразны и тихи, что для видящихъ насъ людей мы кажемся однимъ существомъ, скользящимъ по песку аллей, на подобіе безсмертныхъ Гомера. Та же гармонія въ желаніи, въ мысли, въ словахъ. Иногда подъ листвой, еще влажной отъ дождя вечеромъ, когда зеленая трава блеститъ отъ воды, мы долго прогуливаемся, не произнося ни слова, прислушиваясь къ шуму падающихъ капель, наслаждаясь пурпурными красками, которыхъ закатъ разливаетъ по вершинамъ холмовъ и по сѣрой корѣ деревьевъ. Наши мысли превращаются тогда въ тайную смутную молитву, которая поднимается къ небу, словно прося извиненія въ нашемъ счастьи. Иногда мы вскрикиваемъ въ одно и то же мгновеніе, увидя конецъ аллеи, которая внезапно поворачиваетъ въ сторону, открывая вдали восхитительный видъ. Если бы ты знала, сколько сладости и глубины въ почти застѣнчивомъ поцѣлуѣ, которымъ мы обмѣниваемся посреди этой святой природы, можно подумать, что Богъ сотворилъ насъ только для того, чтобъ мы молились Ему такимъ образомъ. И мы возвращаемся-домой еще болѣе влюбленные другъ въ друга. Такая любовь между супругами показалась бы оскорбленіемъ парижскому обществу; ей нужно предаваться, подобно любовникамъ, въ глубинѣ лѣсовъ.
Гастонъ, моя милая, того средняго роста, котораго бываютъ всѣ энергичные люди; онъ ни толстъ, ни худъ и очень хорошо сложенъ; члены его округлены, онъ ловокъ въ движеніяхъ, перескакиваетъ черезъ рвы, какъ дикій звѣрь. Онъ умѣетъ найтись, во всякомъ положеніи, а это рѣдко встрѣчается у людей, привыкшихъ къ размышленію. Его кожа очень бѣла, несмотря на то, что его волосы черны, какъ смоль; они представляютъ сильный контрастъ съ матовыми тонами шеи и лба. У него меланхолическая голова Людовика XIII. Онъ отпускаетъ усы и эспаньолку, но я заставила его остричь бакенбарды: это стало слишкомъ вульгарно. Святая бѣдность сохранила мнѣ его чистымъ отъ всякой грязи, портящей столькихъ молодыхъ людей. У него чудные зубы, желѣзное здоровье. Его живые голубые глаза, магнетически нѣжные для меня, загораются и сверкаютъ, какъ молнія, при каждомъ душевномъ волненіи, какъ у всѣхъ сильныхъ людей съ могучимъ умомъ, у него ровный характеръ, который поразилъ бы тебя, какъ онъ увлекъ меня. Я слыхала различныя жалобы женщинъ, касавшіяся ихъ семейныхъ печалей, потому могла убѣдиться, что молодость не знаетъ измѣнчивыхъ, безпокойныхъ желаній людей пожилыхъ, недовольныхъ собой, не хотящихъ или не умѣющихъ старѣться, мучащихся какими-то вѣчными упреками въ безумно проведенной юности, тревогъ людей, въ венахъ которыхъ течетъ ядъ, во взглядѣ которыхъ всегда кроется оттѣнокъ грусти, которые стараются надоѣдать другимъ, желая скрыть свое недовѣріе, которые заставляетъ насъ платить за часъ спокойствія недобрыми утрами, которые мстятъ намъ за то, что они уже не могутъ нравиться, и которые тайно ненавидятъ насъ; эти печали -- принадлежность браковъ, въ которыхъ замѣчается несоотвѣтствіе возраста супруговъ. О, дорогая, выдай Атенаису замужъ за молодого человѣка. Если бы ты знала, какъ упиваюсь я улыбкой, вѣчно разнообразящей этотъ тонкій проницательный умъ, улыбкой, полной краснорѣчія, улыбкой, которая въ уголкѣ губъ Гастона сосредоточиваетъ мысль о любви, о молчаливой благодарности, которая всегда связываетъ прошедшее съ будущимъ. Мы не забываемъ ни о чемъ. Самые мелкіе предметы превращены нами въ сообщниковъ нашего блаженства; для насъ все живетъ, все говоритъ въ этихъ чудныхъ лѣсахъ. Старый покрытый мхомъ дубъ, стоящій подлѣ домика сторожа, напоминаетъ намъ, что, уставъ, мы однажды сидѣли въ его тѣни, что Гастонъ говорилъ мнѣ о мхѣ, стлавшемся у нашихъ ногъ, разсказывалъ его исторію, что отъ мховъ мы перешли къ другимъ наукамъ и мало по-малу достигли конца міра. Наши умы проникнуты духомъ такого братства, что представляются мнѣ двумя изданіями одного и того же сочиненія. Ты видишь, я пріобрѣла литературную начитанность. Мы оба обладаемъ привычкой или способностью видѣть все со всѣхъ сторонъ; когда мы доказываемъ себѣ самимъ всю призрачность нашей внутренней прозорливости, мы испытываемъ новыя наслажденія. Мы дошли до того, что смотримъ на согласіе нашихъ умовъ, какъ на доказательство любви, и, если бы это единеніе нарушилось, мы пережили бы то же, что переживается другими супругами во время измѣны.
Моя жизнь, полная удовольствій, покажется тебѣ очень трудолюбивой. Прежде всего узнай, что Луиза-Арманъ-Марія де-Шолье собственноручно убираетъ свою комнату. Я ни за что не потерпѣла бы, чтобы наемница, чужая мнѣ женщина или дѣвушка, была посвящена въ тайны моей комнаты. Моя религія переносится на разныя необходимыя мелочи. Мною руководитъ не ревность, а чувство собственнаго достоинства. И моя комната убрана съ той заботливостью, съ какою влюбленная думаетъ о своихъ уборахъ. Я аккуратна, какъ старая дѣва. Моя уборная не безпорядочная комната, а восхитительный будуаръ. Я все предвижу. Мой господинъ и повелитель можетъ войти въ нее, когда ему вздумается; ничто не оскорбитъ, не удивитъ, не разочаруетъ его взгляда, напротивъ, уборная чаруетъ зрѣніе. Пока Гастонъ еще спитъ утромъ, я тихонько встаю, прохожу въ уборную и, слѣдуя примѣру моей матери, при помощи холодной воды уничтожаю слѣды сна. Пока мы спимъ, кожа, получающая менѣе раздраженій, нежели днемъ, худо исполняетъ свои отправленія; она согрѣвается, на ней появляется видимый для глаза туманъ легкихъ опухолей, какъ бы особая атмосфера. Изъ подъ обильно смоченной губки женщина выходитъ молоденькой дѣвушкой. Можетъ быть, это служитъ объясненіемъ миѳа о Венерѣ, выходящей изъ водъ. Утреннее умываніе придаетъ мнѣ прелесть Авроры; я причесываюсь, душу свои волосы. Совершивъ тщательный туалетъ, я, какъ змѣя, проскальзываю назадъ, чтобы Гастонъ, проснувшись, нашелъ меня свѣжей, какъ весеннее утро. Его восхищаетъ эта свѣжесть, напоминающая прелесть только-что распустившагося цвѣтка, хотя онъ не объясняетъ себѣ ея причины. Позже дневной туалетъ совершается съ помощью горничной и производится въ большой уборной. Конечно, ты понимаешь, что я и передъ ночью занимаюсь собой. Итакъ, я трижды наряжаюсь для господина моего суируга, а иногда даже и четыре раза; это, моя дорогая, связано съ другими миѳами древности.
Есть у насъ и занятія. Мы очень интересуемся цвѣтами, произведеніями нашихъ оранжерей и деревьями. Мы серьезные ботаники и страстно любимъ цвѣты; они переполняютъ наше шале, наши лужки постоянно зелены, кусты въ такомъ же порядкѣ, какъ группы зелени въ саду какого-нибудь богатѣйшаго банкира, поэтому нашъ садъ прелестенъ. Мы страстно любимъ плоды. Мы наблюдаемъ за нашими шпалерами, грядами и малорослыми деревцами. Однако, боясь, чтобы эти сельскія занятія не оказались недостаточными для моего обожаемаго Гастона, я посовѣтовала ему окончить нѣкоторыя изъ его театральныхъ пьесъ, которыя онъ началъ въ дни своей бѣдности и которыя очень хороши. Только этого рода литературную работу можно покидать и начинать снова, такъ какъ для нея необходимы долгія размышленія и она не требуетъ чеканной отдѣлки стиля. Нельзя постоянно писать діалоги; нужно дѣлать перерывы, выводы, театральныя пьесы требуютъ взрывовъ мысли, которые являются въ умѣ, какъ цвѣты на стебляхъ растеній, и приходятъ скорѣе, когда ихъ не ищутъ, а ждутъ. Мнѣ пріятна такая погоня за мыслями. Я сотрудникъ моего Гастона, такимъ образомъ, я не покидаю его даже тогда, когда онъ путешествуетъ въ обширныхъ областяхъ фантазіи. Понимаешь ли ты теперь, какъ я коротаю зимніе вечера? Наши слуги такъ хороши, что со времени нашей свадьбы намъ не пришлось обратиться къ кому-нибудь изъ нихъ хотя бы съ однимъ упрекомъ или замѣчаніемъ. На всѣ вопросы о насъ они сумѣли солгать, сказать, что мы съ Гастономъ -- компаньонка и секретарь ихъ господъ, отправившихся путешествовать. Они вполнѣ увѣрены, что мы никогда не отвѣтимъ имъ отказомъ, когда они попросятъ у насъ позволенія уйти, а потому никогда не покидаютъ нашего дома безъ спроса: имъ хорошо живется и они понимаютъ, что ихъ жизнь можетъ измѣниться только по ихъ же собственной винѣ. Мы позволяемъ садовникамъ продавать избытокъ плодовъ и овощей. То же дѣлаетъ коровница съ молокомъ, сливками и свѣжимъ масломъ. Мы же получаемъ самые лучшіе продукты. Наши люди очень довольны такими доходами, а мы восхищаемся изобиліемъ, котораго не можетъ или не умѣетъ пріобрѣсти себѣ самое большое состояніе въ томъ ужасномъ Парижѣ, въ которомъ каждый изъ хорошихъ персиковъ стоитъ дохода, даваемаго стами франками. Во всемъ этомъ есть смыслъ: я хочу быть для Гастона свѣтомъ. Свѣтъ занимателенъ, слѣдовательно, мой мужъ не долженъ скучать въ уединеніи. Когда я была предметомъ обожанія, позволявшимъ себя любить, я считала себя ревнивой; теперь же я испытываю ревность любящей женщины, словомъ, истинную ревность. Каждый его взглядъ, кажущійся мнѣ равнодушнымъ, вселяетъ въ меня ужасъ. Время отъ времени я говорю себѣ: "Что если онъ меня разлюбитъ!.." и я содрогаюсь. О, я передъ нимъ, словно душа передъ Богомъ!
Увы, моя Рене, у меня такъ и нѣтъ дѣтей. Конечно, придетъ время, когда Гастону будетъ нужна поддержка отеческаго чувства, чтобы онъ продолжалъ любить этотъ уголокъ; придетъ время, когда мы оба почувствуемъ потребность видѣть маленькія платья, пелериночки, темныя или бѣлокурыя головки дѣтей, бѣгающихъ между нашими кустами и цвѣтами. О, какъ чудовищны цвѣты, не дающіе плодовъ! Мнѣ тяжело вспоминать о твоей чудной семьѣ. Моя жизнь вошла въ узкія рамки, твоя же расширилась, засіяла. Любовь глубоко эгоистична, между тѣмъ материнство расширяетъ наше чувство. Я поняла, эту разницу, читая твое милое, доброе письмо. Я позавидовала твоему счастью при видѣ того, что ты живешь въ трехъ сердцахъ! О, ты, счастлива; ты мудрымъ образомъ подчинилась законамъ соціальнымъ -- я же стою внѣ закона. Только любящія и любимыя дѣти могутъ утѣшитъ женщину, которая теряетъ красоту. Мнѣ скоро минетъ тридцать лѣтъ, а въ этомъ возрастѣ женщина переживаетъ ужасныя внутреннія муки. Я еще хороша, но уже начинаю видѣть границы женскаго существованія. Что же будетъ со мной потомъ? Когда я сдѣлаюсь сорокалѣтней женщиной, ему еще не минетъ сорока лѣтъ; онъ будетъ молодымъ человѣкомъ, а я стану старухой. Когда эта мысль проникаетъ въ мое сердце, я по цѣлымъ часамъ стою передъ нимъ на колѣняхъ, заставляя его клясться, что онъ, почувствовавъ уменьшеніе своей любви ко мнѣ, немедленно скажетъ мнѣ объ этомъ. Но Гастонъ сущій ребенокъ, онъ клянется такъ, точно его любви никогда не суждено уменьшиться, онъ такъ хорошъ, что... я думаю, ты, понимаешь! До свиданья, мой ангелъ. Неужели опять пройдутъ годы, раньше чѣмъ мы напишемъ другъ другу? Выраженіе счастья монотонно; можетъ быть, вслѣдствіе этой причины любящія души считаютъ, что въ описаніяхъ Рая Дантъ выше, нежели въ описаніяхъ Ада. Я не Дантъ, я только твоя подруга и не хочу тебѣ наскучить. Ты можешь писать мнѣ, такъ какъ въ твоихъ дѣтяхъ обладаешь все возрастающимъ счастьемъ, мое же... не будемъ больше говорить объ этомъ. Тысячу разъ обнимаю тебя.