Г-жа де-л'Эсторадъ госпожѣ Гастонъ.
Моя дорогая Луиза, я читала и перечитывала твое письмо и чѣмъ глубже вникала въ него, тѣмъ яснѣе видѣла, что ты больше ребенокъ, нежели женщина. Ты не измѣнилась; ты забываешь то, что я тысячу разъ говорила тебѣ: любовь -- воровство, совершаемое природой у общества; она такъ быстротечна въ природѣ, что всѣ средства общества не могутъ измѣнить ея первоначальной сущности, поэтому благородныя натуры стараются превратить этого ребенка во взрослаго человѣка; но тогда любовь, по твоимъ же словамъ, дѣлается чудовищнымъ явленіемъ! Общество, моя дорогая, желало быть плодовитымъ. Замѣнивъ проходящее безуміе природы прочнымъ чувствомъ, оно создало самое высшее, что есть въ человѣчествѣ -- семью, вѣчный базисъ всего соціальнаго строя. Для этой задачи оно принесло въ жертву и мужчину, и женщину: не будемъ заблуждаться, вѣдь отецъ семьи отдаетъ свою дѣятельность, свои силы, все, что онъ имѣетъ, женѣ. Но пользуется ли женщина плодомъ всѣхъ его жертвъ? Развѣ не для нея пріобрѣтаетъ онъ роскошь и богатство? Ей отдается изящество, прелесть и красота всего, что окружаетъ супруговъ. О, мой ангелъ, ты снова смотришь очень неправильно на жизнь! Внушать обожаніе -- мечта дѣвушки, мечта, которая можетъ пережить только нѣсколько расцвѣтовъ весны, но о ней не должна думать женщина -- супруга и мать. Быть можетъ, такой мечтой способно довольствоваться тщеславіе женщины, знающей, что она способна внушать обожаніе. Если ты хочешь сдѣлаться матерью и женой, вернись въ Парижъ. Повторяю: тебя погубитъ блаженство, какъ другихъ губитъ несчастіе. Все, что не утомляетъ насъ: тишина, хлѣбъ, воздухъ, не приноситъ намъ никакихъ раскаяній, такъ какъ не имѣетъ ѣдкости; между тѣмъ, все полное вкуса раздражаетъ наши желанія и кончаетъ тѣмъ, что притупляетъ ихъ. Выслушай меня, мое дитя. Если бы теперь меня полюбилъ человѣкъ, къ которому и въ моемъ сердцѣ зародилась бы любовь, похожая на твое чувство къ Гастону, я все же осталась бы вѣрна моимъ дорогимъ обязанностямъ и моей милой семьѣ. Материнское чувство, мой ангелъ, для сердца женщины представляетъ нѣчто простое, естественное, плодотворное, неистощимое, какъ всѣ элементы жизни. Четырнадцать лѣтъ тому назадъ я ухватилась за преданность долгу и за самоотреченіе, какъ утопающій хватается за мачту своего разбитаго корабля -- съ отчаянія; но теперь, вглядываясь во всю мою жизнь, я снова выбрала бы это чувство принципомъ моего существованія, потому что оно вѣрнѣе и плодотворнѣе всѣхъ остальныхъ. Примѣръ, который даетъ мнѣ твоя жизнь, основанная на эгоизмѣ, хотя и скрытомъ подъ поэзіей сердца, подтверждаетъ мой взглядъ. Я никогда болѣе не скажу тебѣ ничего подобнаго, но мнѣ слѣдовало въ послѣдній разъ высказать тебѣ мои взгляды, такъ какъ я узнала, что твое счастье выдерживаетъ самое ужасное испытаніе.
Твоя жизнь въ деревнѣ, о которой я много думала, подсказала мнѣ еще замѣчаніе; я должна сообщить тебѣ его. Какъ по отношенію къ тѣлу, такъ и но отношенію къ сердцу человѣческая жизнь слагается изъ ряда правильныхъ движеній. Всякая крайность, внесенная въ механизмъ, влечетъ за собой наслажденіе или страданіе; слѣдовательно, наслажденіе или страданіе -- лихорадочное, преходящее состояніе души; его невозможно выносить долгое время. Составлять же всю свою жизнь изъ сплошной крайности -- все равно, что жить въ постоянной болѣзни. Ты живешь въ болѣзни, доводя до степени страсти то чувство, которое въ брачной жизни должно превратиться въ ровную и чистую силу. Да, мой ангелъ, теперь я признаю, что прелесть супружеской жизни заключается въ спокойствіи, въ обоюдномъ пониманіи супруговъ, въ общности ихъ печалей и радостей, словомъ, во всемъ, надъ чѣмъ насмѣхаются вульгарныя шутки. О, какъ глубоко замѣчаніе герцогини де-Сюлли, жены великаго Сюлли, которой сказали, что ея мужъ, несмотря на свою важность, не стѣсняясь имѣлъ любовницу: "Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, я представляю собой честь нашего дома и мнѣ было бы очень непріятно играть въ немъ роль куртизанки". Въ тебѣ больше страсти, нежели нѣжности, и потому ты желаешь быть и женой, и любовницей. У тебя душа Элоизы, а страстность св. Терезы; и вотъ ты отдаешься заблужденіямъ, освященнымъ законами; словомъ, ты унижаешь бракъ. И это ты, такъ строго осуждавшая меня, когда я казалась тебѣ и безнравственной, принимая на слѣдующій же день послѣ свадьбы мѣры для сооруженія себѣ счастья. Ты заслуживаешь теперь тѣ упреки, которыми осыпала меня. Какъ, ты хочешь подчинить твоему капризу и природу, и общество? Ты остаешься самою собой; ты не превращаешься въ то, чѣмъ должна быть женщина; въ тебѣ живутъ требованія и желанія молодой дѣвушки и ты вносишь въ свою страсть самые точные, самые торгашескіе разсчеты! Не черезчуръ ли дорого продаешь ты свои уборы? Я нахожу, что, принимая всѣ эти предосторожности, ты являешься слишкомъ недовѣрчивой. О, милая Луиза, если бы ты знала, съ какимъ наслажденіемъ работаетъ надъ собой та мать, которая хочетъ облечь своею любовью и нѣжностью всю семью. Независимость и гордость моего характера растаяли въ чувствѣ тихой меланхоліи, которую разсѣяли радости материнскаго чувства. Если утро моей жизни было пасмурно, вечеръ будетъ тихъ и спокоенъ. Боюсь, что не то случится съ тобой.
Заканчивая мое письмо, я молю Бога, чтобы Онъ послалъ тебя хоть на одинъ день къ намъ; это вселило бы въ тебя желаніе семейной жизни, желаніе познать ея невыразимыя, постоянныя радости, которыя вѣчны, такъ какъ онѣ истинны, просты и соотвѣтственны требованіямъ природы. Но, увы, мой разсудокъ не можетъ осилить заблужденія, дѣлающаго тебя счастливой. Я пишу это со слезами на глазахъ. Я искренно вѣрю, что нѣсколько мѣсяцевъ супружеской любви, насытивъ твою страсть, вернутъ тебѣ разсудокъ; но я вижу, что ты не можешь насытиться и, убивъ возлюбленнаго, когда-нибудь убьешь и любовь. До свиданія, дорогая заблудшая; у меня нѣтъ надежды, такъ какъ то письмо, которымъ я хотѣла вернуть тебя къ общественной жизни при помощи описанія моего счастья, вызвало только прославленіе твоего эгоизма. Да, въ твоей любви ты думаешь только о себѣ и ты гораздо больше любишь Гастона для себя, нежели для него самого.