Донъ Фелипъ Энарецъ дону Фернанду.
Парижъ, сентябрь.
Число, выставленное на этомъ письмѣ, скажетъ вамъ, мой братъ, что глава вашего дома не подвергается ни малѣйшей опасности. Кровопролитіе во Львиномъ дворѣ превратило насъ, помимо воли, въ испанцевъ и христіанъ, но зато оно дало намъ въ наслѣдство осторожность арабовъ. Быть можетъ, моимъ спасеніемъ я обязанъ только крови Абенсераговъ, текущей въ моихъ жилахъ. Страхъ сдѣлалъ Фердинанда такимъ хорошимъ комедіантомъ, что Вальдецъ вѣрилъ его увѣреніямъ. Безъ меня этотъ бѣдный адмиралъ погибъ бы. Либералы никогда не поймутъ, что такое король. Но я давно знаю характеръ этого Бурбона. Чѣмъ болѣе король говорилъ намъ о своемъ покровительствѣ, тѣмъ большее недовѣріе вселялъ онъ въ меня. Истинному испанцу незачѣмъ повторять своихъ обѣщаній. Тотъ, кто много говоритъ, желаетъ обмануть. Вальдецъ перешелъ на англійское судно. Едва судьба Испаніи рѣшилась въ Андалузіи, я написалъ управляющему моими имѣніями въ Сардиніи, попросивъ его доставить мнѣ возможность бѣжать. Ловкіе ловцы коралловъ ждали меня съ лодкой въ назначенномъ мѣстѣ. Когда Фердинандъ посовѣтовалъ французамъ схватить меня, я былъ уже въ моемъ родовомъ помѣстьѣ Макюмеръ, среди бандитовъ, которые презираютъ всѣ законы и не боятся ничьей мести. Послѣдній испано-маврскій домъ Гренады нашелъ истыя африканскія пустыни и даже арабскую лошадь среди этихъ владѣній, полученныхъ имъ отъ его саррацинскихъ предковъ. Глаза бандитовъ, которые еще недавно боялись меня, загорѣлись отъ радости и чувства дикой гордости, когда они узнали, что имъ предстоитъ охранять отъ вендетты короля Испаніи, ихъ господина, герцога де-Соріа, перваго Энареца, посѣтившаго этотъ островъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ пересталъ принадлежать маврамъ! Двадцать два карабина предложили прицѣлиться въ Фердинанда Бурбонскаго, сына племени, бывшаго еще неизвѣстнымъ въ тотъ день, когда Абенсераги, какъ побѣдители, пришли на берега Луары. Я полагалъ, что буду имѣть возможность жить на доходы съ громадныхъ имѣній, о которыхъ мы, къ сожалѣнію, такъ мало заботились. Однако, пребываніе въ Сардиніи доказало мнѣ, что я ошибаюсь и что Куевердо не лгалъ въ своихъ отчетахъ.
Бѣднякъ предложилъ къ моимъ услугамъ двадцать двѣ человѣческія жизни и ни одного реала; саванны въ двадцать тысячъ десятинъ и ни одного дома; дѣвственные лѣса и ни одного стула. Чтобы придать цѣнность этимъ великолѣпнымъ землямъ, нужно съ полвѣка времени и милліонъ піастровъ; я подумаю объ этомъ. Побѣжденные во время бѣгства раздумываютъ и о самихъ себѣ, и о своей погибшей родинѣ. При взглядѣ на прекрасный трупъ, обглоданный монахами, мои глаза наполнились слезами: я увидѣлъ въ немъ грустный прообразъ будущаго Испаніи. Въ Марсели я узналъ о кончинѣ Ріего и съ грустью подумалъ, что моя жизнь также закончится мученичествомъ, но мученичествомъ продолжительнымъ и никому невѣдомымъ. Развѣ можно сказать, что человѣкъ живетъ, разъ онъ не въ силахъ посвятить свою душу родинѣ или отдать жизнь женщинѣ? Любить, побѣждать -- эти два вида одной и той же идеи служили закономъ, начертаннымъ на нашихъ сабляхъ, золотыми буквами написаннымъ на сводахъ нашихъ дворцовъ, закономъ, который твердили струи фонтановъ, снопами бившихъ въ нашихъ мраморныхъ бассейнахъ. Но этотъ законъ напрасно горитъ въ моемъ сердцѣ: сабля сломана, дворецъ обратился въ въ пепелъ, живой источникъ поглощенъ безплодными песками.
Итакъ, вотъ мое завѣщаніе.
Донъ Фернандъ, вы сейчасъ поймете, почему я погасилъ ваше рвеніе и приказалъ вамъ остаться вѣрнымъ королю -- rey netto. Какъ твой братъ и другъ, я умоляю тебя повиноваться мнѣ; какъ старшій, я приказываю вамъ это. Вы отправитесь къ королю, вы попросите его передать вамъ мое достоинство гранда и мои имѣнія, мое званіе и титулъ; быть можетъ, онъ поколеблется немного, покривляется, но вы скажите ему, что Марія Эредіа любитъ васъ и что Марія можетъ быть женой только герцога де-Соріа. Тогда вы увидите: онъ задрожитъ отъ радости; громадное состояніе рода Эредіа мѣшаетъ ему окончательно погубить меня. Ему представится, что, потерявъ титулъ герцога, я буду совершенно уничтоженъ, онъ сейчасъ велитъ выдать вамъ мое наслѣдство. Вы женитесь на Маріи. Я подмѣтилъ, что вы съ нею любите другъ друга; подавляя свое чувство, я уже подготовилъ стараго графа къ этой замѣнѣ. Я и Марія подчинялись свѣтскимъ условіямъ и желанію нашихъ родителей. Вы хороши, какъ дитя любви, я безобразенъ, какъ испанскій грандъ; васъ любятъ -- я же предметъ тайнаго отвращенія; вы скоро побѣдите несильное сопротивленіе, которое эта благородная испанка окажетъ вамъ, узнавъ о моемъ несчастій. Герцогъ Соріа, вашъ предшественникъ, не хочетъ, чтобы вы хоть разъ пожалѣли о немъ. Драгоцѣнности Маріи вполнѣ заполнятъ пустоту, которая образуется въ вашемъ домѣ отъ исчезновенія изъ него брилліантовъ нашей матери; этихъ уборовъ достаточно, чтобы обезпечить мнѣ независимую жизнь. Пришлите мнѣ ихъ съ моей старой кормилицей Урракой; только ее я и хочу оставить при себѣ; она одна умѣетъ хороши варить мнѣ шоколадъ.
Въ теченіе нашей короткой революціи мои постоянные труды пріучили меня довольствоваться самымъ необходимымъ; я могъ жить на жалованіе, которое получалъ. Вы увидите, что доходы, собранные въ теченіе этихъ двухъ лѣтъ, находятся въ рукахъ вашего управляющаго. Эти деньги принадлежатъ мнѣ. Свадьба герцога Соріа требуетъ большихъ издержекъ -- подѣлимся. Вы не откажетесь принять свадебный подарокъ отъ вашего брата-бандита. Кромѣ того, я такъ хочу. До имѣнія Макюмеръ не можетъ коснуться рука испанскаго короля; оно остается моимъ, давая мнѣ возможность имѣть имя и помѣстье въ томъ случаѣ, если бы я пожелалъ сдѣлаться чѣмъ-нибудь.
Слава Богу, дѣла покончены; домъ Соріа спасенъ.
Въ ту минуту, когда я сдѣлался только барономъ де-Макюмеръ, французскія пушки возвѣстили о прибытіи въ Парижъ герцога Ангулемскаго. Вы поймете, почему я прерываю здѣсь мое письмо..
Октябрь.
Когда я пріѣхалъ въ Парижъ, у меня не было и десяти квадрупловъ. Развѣ не мелокъ государственный человѣкъ, выказывающій среди катастрофъ, которыя онъ не могъ остановить, эгоистическую предусмотрительность? Побѣжденнымъ маврамъ -- пустыня и лошадь; христіанамъ, обманутымъ въ своихъ ожиданіяхъ, монастырь и нѣсколько золотыхъ монетъ. Однако, моя покорность судьбѣ происходитъ только отъ усталости. Я не настолько близокъ къ монастырю, чтобы перестать думать о жизни. Озальга на всякій случай далъ мнѣ рекомендательныя письма; одно изъ нихъ обращено къ извѣстному здѣшнему книгопродавцу, который, по отношенію къ нашимъ соотечественникамъ, играетъ въ Парижъ такую же роль, какъ Галиньяни по отношенію къ англичанамъ. Онъ доставилъ мнѣ восемь учениковъ, которые мнѣ платятъ по три франка за урокъ. Я занимаюсь съ каждымъ изъ нихъ черезъ день, поэтому у меня бываетъ ежедневно по четыре урока и я заработываю двѣнадцать франковъ въ день; этихъ денегъ мнѣ болѣе чѣмъ достаточно. Когда пріѣдетъ Уррака, я осчастливлю какого-нибудь изгнанника-испанца, уступивъ ему моихъ учениковъ. Я живу въ улицѣ Иллеренъ-Бертенъ у бѣдной вдовы, которая держитъ жильцовъ. Моя комната обращена на югъ и выходитъ окнами въ маленькій садъ. Я не слышу ни малѣйшаго шума, смотрю на зелень и трачу по піастру въ день, я удивленъ спокойными и чистыми радостями, которыя испытываю, ведя жизнь Дениса въ Коринѳѣ. Съ восхода солнца вплоть до десяти часовъ я сижу у окна, курю, пью шоколадъ и, любуюсь двумя испанскими растеніями въ саду: дрокомъ среди жасмина. Золото на бѣломъ фонѣ -- картина, которая всегда будетъ заставлять трепетать потомковъ мавровъ. Въ десять часовъ я иду на уроки, въ четыре возвращаюсь домой, обѣдаю, а послѣ обѣда курю и читаю до ночи. Я могу долго вести эту жизнь, въ которой работа чередуется съ размышленіемъ, одиночество -- со встрѣчами съ людьми. Будь же счастливъ, Фернандъ, я совершилъ мое отреченіе безъ малѣйшей задней мысли, оно но вызвало ни сожалѣній, какъ отреченіе Карла V, ни желаній снова начать борьбу, какъ отреченіе Наполеона. Съ тѣхъ поръ, какъ я написалъ свое завѣщаніе, прошло пять дней и пять ночей, но моя мысль прекратила ихъ въ пять вѣковъ. Мнѣ кажется, будто для меня никогда и не существовали титулы, имѣнія, достоинство гранда. Теперь преграда уваженія, раздѣлявшая насъ, упала и я могу, мое дорогое дитя, позволить тебѣ читать въ моемъ сердцѣ. Это сердце, одѣтое непроницаемой броней серьезности, переполнено нѣжностью и любовью, которымъ не на что излиться; ни одна женщина не догадалась объ этомъ, даже та, которая была мнѣ предназначена съ колыбели. Вотъ въ чемъ и кроется объясненіе моего горячаго увлеченія политикой. У меня не было возлюбленной -- я обожалъ Испанію. Но и Испанія ускользнула отъ меня. Теперь, переставъ быть чѣмъ-нибудь, я могу разсматривать мое уничтоженное "я" и спрашивать себя, зачѣмъ его оживила жизнь и когда она его покинетъ? Зачѣмъ рыцарская раса вложила въ свой послѣдній отпрыскъ древнія добродѣтели, африканскую любовь и горячую поэзію, разъ судьба заранѣе рѣшила, что сѣмя останется въ грубой оболочкѣ, не пустивъ ростка, не распространивъ изъ сіяющей чашечки восточнаго благоуханія? Какое преступленіе совершилъ я до своего рожденія, что никому не внушаю любви? Развѣ съ минуты моего появленія на свѣтъ я сталъ какимъ-то обломкомъ корабля, который волны должны были вынести на безплодную отмель? Въ моей душѣ я нахожу родныя мнѣ пустыни, озаренныя солнцемъ, которое сжигаетъ ихъ, не позволяя имъ производить растительности: мнѣ, горделивому обломку павшей расы, человѣку, вмѣщающему въ себѣ никому ненужную силу, погибшую любовь, мнѣ, молодому старику, лучше всего именно здѣсь ожидать послѣдней милости смерти. Увы, подъ этимъ туманнымъ небомъ никакая искра не зажжетъ огня во всей этой грудѣ пепла! Поэтому, умирая, я повторю послѣднія слова Іисуса Христа: "Боже мой, Ты меня оставилъ!" Ужасныя слова, въ которыя никто не смѣлъ углубиться
Подумай же, Фернандъ, какое для меня счастье, что я могу возродиться въ тебѣ и Маріи, я буду смотрѣть на васъ съ тою гордостью, которая шевелится въ творцѣ, при видѣ его произведенія. Любите другъ друга сильно и неизмѣнно; не огорчайте меня; буря между вами причинитъ мнѣ большія страданія, нежели вамъ самимъ. Наша мать предчувствовала, что когда-нибудь обстоятельства помогутъ осуществиться ея надеждѣ. Быть можетъ, желаніе матери составляетъ контрактъ, заключенный между нею и Богомъ? Кромѣ того вѣдь она была однимъ изъ тѣхъ таинственныхъ существъ, которыя сообщаются съ небомъ, получая отъ него силу провидѣть будущее. Сколько разъ въ морщинахъ, покрывавшихъ ея лобъ, я читалъ, что она желала бы отдать Фернанду всѣ почести, всѣ богатства, доставшіяся Фелипу! Я говорилъ ей это; двѣ слезы служили мнѣ отвѣтомъ; она раскрывала передо мной раны сердца, которое должно было одинаково любить насъ обоихъ, но въ силу непобѣдимаго чувства принадлежало тебѣ одному. Теперь ея радостная тѣнь осѣнитъ ваши головы, когда вы преклоните ихъ передъ алтаремъ! Приласкаете ли вы, наконецъ, вашего Фелипа, донна Клара? Вы видите, онъ уступаетъ вашему любимцу все, даже молодую дѣвушку, которую вы съ сожалѣніемъ толкали къ нему.
Мой поступокъ нравится женщинамъ, мертвымъ, королю, Богъ желалъ его; итакъ, не мѣшай мнѣ, Фердинандъ. Слушайся и молчи.
P. S. Прикажи Урракѣ называть меня господиномъ Энарецъ. Не говори ни слова обо мнѣ Маріи. Только ты одинъ и долженъ знать тайну послѣдняго мавра, обращеннаго въ христіанство, въ жилахъ котораго умретъ кровь великаго рода, рожденнаго въ пустынѣ и угасающаго въ одиночествѣ. Прощай.