Луиза де-Шолье г-жѣ де-л'Эсторадъ.
Ты прелесть что за женщина, моя Рене, и теперь я согласна съ тобой, что обманывать честно; довольна ты? Прежде всего мужчина, который любитъ насъ, принадлежитъ намъ; мы имѣемъ право превратить его въ глупца или въ генія; говоря между нами, мы чаще превращаемъ мужчинъ въ глупцовъ. Ты сдѣлаешь геніемъ твоего Луи и сохранишь это втайнѣ: два добрыхъ дѣла. Вотъ-то ты попалась бы, если бы на томъ свѣтѣ не оказалось рая! Вѣдь ты осуждаешь себя на добровольное мученичество! Ты хочешь, чтобы Луи сдѣлался честолюбивымъ, оставаясь въ то же время влюбленнымъ. До какой степени разсчетъ добродѣтель и добродѣтель разсчетъ, а? Мы не разсоримся изъ-за этого вопроса, такъ какъ у насъ есть Бональдъ. Мы добродѣтельны и хотимъ быть добродѣтельными, но, мнѣ кажется, что въ настоящую минуту ты, несмотря на твои очаровательныя мошенническія уловки, лучше меня. Да, я ужасно фальшивая дѣвушка: я люблю Фелипа и самымъ низкимъ образомъ скрывала это отъ него. Я хотѣла бы, чтобы онъ перескочилъ съ дерева на верхъ стѣны, а со стѣны перебрался на мой балконъ; между тѣмъ, если бы онъ исполнилъ мое желаніе, я раздавила бы его глубочайшимъ презрѣніемъ. Ты видишь, я страшно добросовѣстна. Что меня останавливаетъ? Какая таинственная сила мѣшаетъ мнѣ сказать милому Фелипу о томъ, какое счастье вливаетъ онъ въ меня своей чистой полной, великой тайной любовью? Г-жа Мирбель рисуетъ мой портретъ и я разсчитываю подарить ему его, моя дорогая. Меня все больше и больше поражаетъ дѣятельность, которою любовь наполняетъ жизнь. Благодаря любви, всѣ часы, всѣ поступки, всѣ мелочи нашего существованія принимаютъ громадное значеніе, а прошедшее совершенно сливается съ будущимъ въ настоящемъ! Живешь среди трехъ временъ глагола. Мѣняется ли это для женщины, испытавшей счастье? О, отвѣть мнѣ, скажи, что такое счастье, успокоиваетъ ли оно или раздражаетъ? Я переживаю смертельную тревогу, я не знаю, какъ мнѣ слѣдуетъ поступать; въ моемъ сердцѣ есть сила, которая влечетъ меня къ Фелипу, несмотря на всѣ разсужденія и правила приличій. Словомъ, я понимаю твое любопытство относительно Луи. Довольна ли ты? Мысль о томъ, что Фелипъ счастливъ тѣмъ, что онъ отдалъ себя мнѣ, его любовь издали, его послушаніе выводятъ меня изъ терпѣнія, также какъ прежде раздражало то глубокое почтеніе, которое онъ выказывалъ относительно меня, давая мнѣ уроки. Иногда мнѣ хочется закричать ему: "Дуракъ! Если ты любишь меня, какъ картину, что же было бы, если бы ты меня зналъ?"
О, Рене, вѣдь ты жжешь мои письма? Я сожгу твои. Если бы посторонніе глаза прочли мысли, которыя переливаются изъ сердца въ сердце, я попросила бы Фелипа выколоть эти глаза и вдобавокъ убить нѣсколько человѣкъ для большей безопасности.
Понедѣльникъ.
Ахъ, Рене, какъ извѣдать сердце мужчины! Отецъ долженъ мнѣ представить твоего Бональда, и такъ какъ онъ такой мудрецъ я спрошу его, какъ дѣлается это. Богъ очень счастливъ: Онъ можетъ читать въ сердцахъ людей. Попрежнему ли я ангелъ для Фелипа?-- вотъ въ чемъ вопросъ.
Если бы въ какомъ-либо его движеніи, во взглядѣ, въ звукѣ одного слова я замѣтила, что уваженіе, наполнявшее его сердце, когда онъ былъ моимъ учителемъ, теперь уменьшилось, я могла бы все забыть. "Что вызываетъ эти громкія слова, эти великіе рѣшенія?" скажешь ты. Ахъ, моя дорогая, вотъ въ чемъ дѣло. Мой очаровательный отецъ, который ведетъ себя со мной, какъ древній рыцарь съ итальянкой, заказалъ г-жѣ Мирбель мой портретъ, какъ я тебѣ уже говорила. Я нашла возможнымъ получить съ него довольно хорошую копію, которую и отдала герцогу, пославъ, оригиналъ Фелипу. Я отправила портретъ вчера, написавъ слѣдующія строки:
"Донъ Фелипъ, на вашу преданность отвѣчаютъ слѣпымъ довѣріемъ; время покажетъ, не слишкомъ ли много благородности приписывается одному человѣку".
Награда велика; она походитъ на обѣщаніе и, ужасная вещь на вызовъ; но что покажется тебѣ еще ужаснѣе: я именно и хотѣла, чтобы мой подарокъ и письмо выражали обѣщаніе и вызовъ, но не были бы предложеніемъ. Если только въ его письмѣ будетъ "моя Луиза" или даже просто "Луиза" онъ погибъ.
Вторникъ.
Нѣтъ, онъ не погибъ! Этотъ конституціонный министръ очаровательный возлюбленный. Вотъ его письмо:
"Всѣ мгновенія, въ которыя я не видалъ васъ, я бывалъ занятъ вами; мои глаза не замѣчали ничего внѣшняго; сила мысли приковывала ихъ къ вашему образу, который, по моему мнѣнію, никогда не вырисовывался достаточно скоро въ темномъ дворцѣ, служащемъ ареной для сновъ и освѣщаемомъ вами. Съ этихъ поръ мой взглядъ будетъ постоянно покоиться на чудесной пластинкѣ изъ слоновой кости, на дивномъ талисманѣ, долженъ я сказать, потому что для меня ваши голубые глаза оживаютъ на немъ и весь портретъ дѣлается дѣйствительностью. Я нескоро послалъ это письмо, такъ какъ хотѣлъ немедленно насладиться созерцаніемъ портрета, которому я говорю все, о чемъ долженъ молчать. Да, со вчерашняго дня, запершись наединѣ съ вами, я въ первый разъ въ жизни отдавался полному безконечному счастью! Если бы вы могли видѣть, что я васъ помѣстилъ между Богомъ и св. Дѣвой, вы поняли бы, въ какомъ томленіи я провелъ ночь, но, говоря вамъ о моемъ состояніи, я не хотѣлъ бы васъ оскорбить; я безумно боюсь увидѣть въ вашемъ взглядѣ отсутствіе ангельской доброты, дающей мнѣ жизнь и потому заранѣе прошу у васъ прощенія. О, если бы вы, царица моей души и моей жизни, согласились подарить мнѣ тысячную часть той любви, которую я читаю къ вамъ! Это "если бы", вѣчно звучавшее въ моей мольбѣ, измучило мнѣ душу. Я колебался между вѣрой и невѣріемъ, между жизнью и смертью, тьмой и свѣтомъ. Преступникъ не болѣе волнуется въ то время, когда его судятъ, нежели волновался я, обвиняя себя въ дерзости. Улыбка вашихъ губъ, которую я встрѣчалъ время отъ времени, успокоивала эти бури, возбужденныя опасеніемъ разсердить васъ. Съ тѣхъ поръ, какъ я живу, никто мнѣ не улыбался, даже моя жизнь. Красивая молодая дѣвушка, предназначенная мнѣ, оттолкнула мое сердце и полюбила моего брата. Мои политическіе труды потерпѣли пораженіе. Въ глазахъ моего короля я видѣлъ только жажду мести; мы такъ враждуемъ съ нимъ еще съ нашей юности, что онъ счелъ для себя жестокой обидой выборъ кортесовъ, давшихъ мнѣ власть. Какъ бы душа ни была сильна, въ нее могло закрасться, по крайней мѣрѣ, сомнѣніе! Впрочемъ, я справедливъ: я знаю всю невыгоду моей внѣшности и понимаю, что оцѣнить сердце подъ подобной оболочкой очень трудно. Когда я васъ увидѣлъ впервые, возможность быть любимымъ была для меня несбыточной мечтой. Поэтому, привязавшись къ вамъ, я понялъ, что только одно самоотреченіе могло извинить мою нѣжность. Созерцая вашъ портретъ, слушая вашу улыбку, полную божественныхъ обѣщаній, я чувствую, что надежда, которой я никогда не позволялъ расцвѣсти въ моей душѣ, теперь засіяла во мнѣ. Этотъ свѣтъ зари постоянно уничтожается мракомъ сомнѣнія, страхомъ, что я оскорблю васъ, позволивъ ей взойти. Нѣтъ, вы еще не можете меня любить, я это чувствую, но когда вы познаете то могущество, продолжительность и глубину моей неисчерпаемой привязанности, вы ей дадите крошечное мѣстечко въ вашемъ сердцѣ. Если мое честолюбіе -- оскорбленіе для васъ, скажите мнѣ это безъ гнѣва, я вернусь къ моей прежней роли; но если бы вы захотѣли попробовать полюбить меня, не сообщайте этого безъ самыхъ тщательныхъ предосторожностей тому, кто вкладываетъ все счастье своей жизни въ желаніе служить вамъ одной".
Моя дорогая, я читала эти строки, и мнѣ чудилось, что я вижу его лицо, блѣдное, какъ въ тотъ вечеръ, когда я, при помощи камеліи, сказала ему, что принимаю сокровища его преданности. Въ его покорныхъ фразахъ я увидѣла не простыя реторическія украшенія рѣчи, свойственныя всѣмъ влюбленнымъ, а нѣчто иное, и почувствовала въ своей душѣ волненіе; это было дыханіе счастья!
Стоитъ ужасная погода; я не могла поѣхать въ Булонскій лѣсъ, не вызвавъ подозрѣній, такъ какъ даже моя мать, которая часто выѣзжаетъ въ дождь, сегодня осталась дома.
Среда, вечеромъ.
Я видѣла "его" въ оперѣ. Дорогая, онъ -- совсѣмъ другой человѣкъ. Сардинскій посланникъ привелъ его къ намъ въ ложу. Замѣтивъ по моимъ глазамъ, что его смѣлость не сердитъ меня, Фелипъ, казалось, совсѣмъ потерялся; онъ не зналъ, что съ собой дѣлать и назвалъ маркизу д'Эспаръ -- мадмуазель. Его глаза бросали взгляды, горѣвшіе ярче блеска люстръ. Наконецъ, Макюмеръ ушелъ, точно боясь сдѣлать что-нибудь эксцентричное.
-- Баронъ Макюмеръ влюбленъ,-- сказала герцогиня Мофриньёзъ, обращаясь къ моей матери.
-- Это тѣмъ необыкновеннѣе, что онъ павшій министръ,-- за мѣтила матушка. У меня хватило силы взглянуть на маркизу д'Эспаръ, на де-Мофриньёзъ и на мою мать съ любопытствомъ дѣвушки, не понимающей иностраннаго языка и желающей догадаться, о чемъ идетъ рѣчь, но внутренно я испытывала восхитительную радость, въ которой моя душа какъ бы плавала. Только однимъ словомъ можно передать то, что я ощущала: восхищеніе. Фелипъ такъ любитъ меня, что я нахожу его достойнымъ быть любимымъ. Я положительно источникъ его жизни и держу въ рукѣ нить, которая направляетъ его мысли. Говоря правду, я горячо желаю, чтобы онъ преодолѣлъ всѣ препятствія и явился ко мнѣ, прося меня у меня же самой. Мнѣ хочется узнать, стихнетъ ли отъ одного моего взгляда эта яростная любовь.
Ахъ, дорогая, я прервала письмо и вся дрожу! Когда я тебѣ писала, я услыхала легкій шумъ. Вставъ, я увидѣла изъ окна, что Фелипъ идетъ по стѣнѣ ограды, рискуя упасть и убиться. Я подошла къ окну и сдѣлала ему только одинъ знакъ; онъ соскочилъ со стѣны, которая имѣетъ десять футовъ вышины, и выбѣжалъ на дорожку, чтобы показать мнѣ, что онъ не ушибся. Вниманіе, выказанное имъ мнѣ въ такую минуту, когда онъ былъ еще ошеломленъ паденіемъ, такъ растрогало меня, что я заплакала, сама не зная почему. Бѣдный уродъ, зачѣмъ онъ шелъ къ балкону, что хотѣлъ онъ мнѣ сказать?
Я не смѣю выразить тебѣ всѣхъ моихъ мыслей и ложусь съ веселымъ сердцемъ, думая о томъ, что мы съ тобой сказали бы другъ другу, если бы были вмѣстѣ. Прощай, дорогая нѣмая. Мнѣ некогда бранить тебя за молчаніе, однако, вотъ уже цѣлый мѣсяцъ я ничего не знаю о тебѣ. Не стала ли ты счастлива? Не потеряла ли ты свободы воли, которой такъ гордилась и которая чуть было не покинула меня сегодня вечеромъ?