Г-жа де-Макюмеръ графинѣ де-л'Эсторадъ.
Ты изъ газетъ узнала, моя добрая нѣжная Рене, объ ужасномъ несчастіи, которое обрушилось на меня; я не могла написать тебѣ ни слова; я двадцать дней, двадцать ночей не отходила отъ его изголовья; я приняла его послѣдній вздохъ, я закрыла ему глаза, я вмѣстѣ со священниками сидѣла у его трупа и читала молитвы. Я въ видѣ наказанія наложила на себя эти ужасныя обязанности, а между тѣмъ, видя на его ясныхъ губахъ улыбку, которою онъ улыбнулся мнѣ передъ смертью, я не могу повѣрить, чтобы его убила моя любовь. Словомъ, его нѣтъ, а я существую! Что могу я сказать еще тебѣ, знавшей насъ такъ хорошо? Этими словами выражаю все. О, если бы кто-нибудь сказалъ мнѣ, что ему можно вернуть жизнь, я была бы готова отказаться отъ рая, чтобы только услышать такое обѣщаніе! Увидѣть его хотя бы на одну минуту было бы все равно, что вздохнуть, вырвавъ кинжалъ изъ груди! Не пріѣдешь ли ты, чтобы сказать мнѣ эту ложь? Неужели ты не достаточно любишь меня, чтобы обмануть? Но, нѣтъ, ты еще прежде сказала мнѣ, что я наношу ему глубокія раны... Правда ли это? Нѣтъ, я не заслуживала его любви; ты права, я украла ее, я задушила счастье въ моихъ безумныхъ объятіяхъ! О, теперь, когда я пишу тебѣ, я не безумная, я просто чувствую себя совсѣмъ одинокой! Господи, неужели въ Твоемъ аду есть что либо ужаснѣе этого слова?
Когда его отняли отъ меня, я бросилась на его постель, желая умереть; насъ раздѣляла только одна дверь и я надѣялась, ты у меня хватитъ силы распахнуть ее. Но, увы, я слишкомъ молода. Я выздоравливала сорокъ дней, въ теченіе которыхъ меня пытали съ ужаснымъ искусствомъ, изобрѣтеннымъ жалкой наукой. И вотъ я въ деревнѣ, я сижу у окна среди цвѣтовъ, которые онъ приказывалъ разводить для меня; я смотрю на чудный видъ, которымъ онъ такъ часто любовался, радуясь, что ему удалось открыть его, такъ какъ красивый пейзажъ нравился мнѣ. Ахъ, дорогая, ужасно мѣнять мѣсто, когда сердце мертво. Я дрожу, глядя на сырую землю моего сада; земля походитъ на большую могилу и мнѣ кажется, что я топчу ее. Когда я въ первый разъ вышла на воздухъ, меня охватилъ такой страхъ, что я замерла на мѣстѣ. Ужасно видѣть его цвѣты безъ него!
Мои родители въ Испаніи. Ты знаешь моихъ братьевъ, ты обязана остаться въ деревнѣ, но будь спокойна, ко мнѣ прилетѣли два ангела. Герцогъ и герцогиня де-Соріа, эти очаровательныя существа поспѣшили къ своему брату. Послѣднія ночи видѣли, что три спокойныя и молчаливыя горести окружали кровать, на которой умиралъ одинъ изъ истинно великодушныхъ и благовидныхъ людей. Они рѣдки, а потому и кажутся намъ превыше всего! Мой Фелипъ обнаружилъ божественное терпѣніе. Присутствіе его брата и Маріи на минуту освѣжило его душу и успокоило страданія.
-- Дорогая,-- сказалъ онъ мнѣ съ той простотой, которая отличала всѣ его поступки,-- я чуть было не умеръ, забывъ передать Фернанду баронскій титулъ и имѣніе Макюмеръ. Нужно передѣлать завѣщаніе. Мой братъ, умѣющій любить, проститъ меня.
Только Фернанду и Маріи обязана я жизнью. Они хотятъ увезти меня въ Испанію.
Ахъ, Рене, я не могу тебѣ объяснить всей глубины этого несчастія! Меня угнетаетъ сознаніе моей неправоты и я нахожу горькое утѣшеніе въ томъ, что каюсь передъ тобой, моя Кассандра, пророчества которой я не послушалась. Я убила его своей требовательностью, неосновательной ревностью, вѣчными придирками. Моя любовь была тѣмъ ужаснѣе, что мы обладали восхитительной и одинаковой чувствительностью, говорили однимъ языкомъ. Онъ превосходно понималъ меня и нерѣдко мои шутки, безъ моего вѣдома, проникали въ самую глубь его сердца. Ты не можешь себѣ вообразить, до чего доходило послушаніе дорогого моего раба; иногда я говорила ему, чтобы онъ ушелъ и оставилъ меня одну; онъ безропотно исполнялъ мой капризъ, отъ котораго, можетъ быть, страдалъ. Онъ благословлялъ меня до своего послѣдняго вздоха, повторяли, что одно утро, проведенное наединѣ со мною, было бы для него драгоцѣннѣе цѣлой долгой жизни съ другой женщиной, будь это хотя бы Марія Эредіа.
Теперь я встаю въ полдень, ложусь въ семь часовъ вечера, я до смѣшного долго просиживаю за столомъ, я хожу медленно, часъ простаиваю передъ какимъ-нибудь растеніемъ; я всматриваюсь въ листву; я размѣренно и важно занимаюсь всякими пустяками; я обожаю тьму, тишину, ночь, побѣждаю часы и съ мрачнымъ наслажденіемъ отсылаю ихъ въ область прошлаго. Я жажду только общества -- тишины моего парка; тамъ я на каждомъ шагу нахожу чудные образы моего минувшаго счастья, невидимые для другихъ, живые и краснорѣчивые для меня.
Марія бросилась ко мнѣ въ объятія, когда однажды утромъ я сказала имъ: "Вы мнѣ невыносимы!" Въ душѣ испанцевъ есть что-то болѣе великое, нежели въ насъ!
Ахъ, Рене, я, конечно, не умерла только оттого, что Господь соразмѣряетъ несчастіе съ силой страдающаго. Однѣ мы, женщины, знаемъ всю глубину нашей потери, когда мы теряемъ любовь безъ лицемѣрія, любовь по выбору, прочную страсть, наслажденія которой удовлетворяли и душу и природу. Часто ли мы встрѣчаемъ человѣка съ достоинствами, которыя внушаютъ намъ любовь къ нему, любовь, не унижающую насъ? Мы можемъ считать такую встрѣчу наибольшимъ счастіемъ въ жизни; оно не повторяется. Истинно сильные и великіе люди, скрывающіе добродѣтель подъ покровомъ поэзіи, люди, обладающіе высокимъ очарованіемъ, люди, созданные для того, чтобы васъ обожали, не любите: вы призовете несчастіе на любимую женщину и на самихъ себя! Вотъ что кричу я въ аллеяхъ моего парка. И у меня нѣтъ отъ него ребенка! Эта неизсякаемая любовь, вѣчно улыбавшаяся мнѣ, вѣчно осыпавшая меня цвѣтами и радостями, была безплодна. Я проклята! Развѣ порывистая и чистая любовь, любовь абсолютная, такъ же неплодотворна, какъ и отвращеніе? Такъ, крайній зной песковъ пустыни и холодъ полюса одинаковымъ образомъ убиваютъ всякое существованіе. Нужно ли выйти замужъ за человѣка, вродѣ Луи, чтобы имѣть семью? Можетъ быть, Богъ завидуетъ любви? Я заговариваюсь!
Я думаю, что только твое присутствіе въ состояніи выносить. Пріѣзжай же; только одна ты и можешь быть съ Луизой въ траурѣ. Какъ ужасенъ былъ тотъ день, въ который я надѣла вдовій чепчикъ! Увидя себя въ черномъ, я упала на стулъ и проплакала до ночи и я снова плачу, разсказывая тебѣ объ этомъ ужасномъ мгновеніи. Прощай, меня утомляетъ письмо къ тебѣ. Въ моей головѣ слишкомъ много мыслей; я не хочу говорить о нихъ больше, шривези сюда дѣтей; ты можешь кормить здѣсь своего послѣдняго сына. Я не буду больше ревновать; его ужь нѣтъ и мнѣ будетъ пріятно видѣть моего крестника, такъ какъ Фелипъ хотѣлъ, чтобы у насъ былъ ребеночекъ, похожій на Армана. Словомъ, пріѣзжай принять участіе въ моемъ горѣ.