Луиза де-Шолье -- госпожѣ де л'Эсторадъ.
Мартъ.
Ахъ, мой ангелъ, замужество превращаетъ женщину въ философа!... Конечно, твое милое лицо было желто, когда ты передавала мнѣ ужасныя размышленія о человѣческой жизни и о нашихъ обязанностяхъ. Неужели ты думаешь, что при помощи изложенія своей программы подземныхъ работъ, ты заставишь меня раздѣлять твои взгляды на бракъ? Увы, вотъ куда привели тебя наши черезчуръ мудрыя мечты. Мы вышли изъ Блуа, облеченныя броней невинности и вооруженныя острыми лезвіями размышленій, и вотъ жало этой чисто отвлеченной опытности обратилось противъ тебя же! Если бы я не знала, что ты самое чистое, самое ангельское существо на свѣтѣ, я сказала бы, что твои разсчеты безнравственны. Какъ, моя дорогая, во имя твоей жизни въ деревнѣ ты аккуратно размѣриваешь наслажденіе, обращаешься съ любовью, какъ поступала бы съ порубкой лѣсовъ? О, я охотнѣе погибну среди порывовъ и вихря моего сердца, нежели стану жить, подчиняясь сухимъ разсчетамъ твоей благоразумной математики. Ты, какъ и я, была очень развитой дѣвушкой, потому что мы много размышляли о немногихъ предметахъ; но дитя, мое, философія безъ любви или при мнимой любви -- ужасное супружеское лицемѣріе. Я думаю, что самый тупой глупецъ на свѣтѣ время отъ времени замѣчалъ бы, что въ розахъ, собранныхъ тобою, прячется сова мудрости, и не знаю, не обратило ли бы это невеселое открытіе въ бѣгство его пылкую страсть. Ты превращаешь себя въ судьбу вмѣсто того, чтобы быть ея игрушкой. Мы представляемъ два контраста; твое правило; много философіи и мало любви; много любви и мало философіи -- вотъ мой девизъ! Рядомъ съ тобою Юлія Жанъ-Жака, которую я считала профессоромъ -- сущая школьница. Добродѣтель женщины! Измѣрила ли ты жизнь? Увы, я насмѣхаюсъ надъ тобой, а между тѣмъ, быть можетъ, ты права. Ты въ одинъ день принесла въ жертву свою молодость; ты раньше времени стала скупой. Твой Луи, конечно, будетъ счастливъ. Если онъ тебя любитъ, а я не сомнѣваюсь въ этомъ, онъ никогда не замѣтитъ, что ты въ интересахъ семьи поступаешь такъ, какъ поступаютъ куртизанки ради пріобрѣтенія богатства; конечно, онѣ дѣлаютъ мужчинъ счастливыми, судя по безумнымъ тратамъ, которыя совершаются ради нихъ. Дальновидный мужъ, безъ сомнѣнія, всю жизнь страстно любилъ бы тебя, но не кончилъ, ли бы онъ тѣмъ, что пересталъ бы тебя благодарить за твою неискренность, которую ты превращаешь въ какой-то нравственный корсетъ, настолько же необходимый для души, насколько другой нуженъ для тѣла? Но, дорогая, я считаю любовь началомъ всѣхъ добродѣтелей, доведенныхъ до степени божественности! Любовь, какъ всѣ начала, не подчиняется ея разсчетамъ; она безконечность нашей души. Развѣ ты сама не старалась оправдать передъ самою же собою ужасное положеніе дѣвушки, выходящей замужъ за человѣка, только уважая его? Долгъ -- вотъ твое правило и твоя мѣра; но вѣдь подчиненіе необходимости -- это мораль общества атеистовъ. Подчиненіе же чувству и любви -- тайный законъ женщинъ. Ты превратилась въ мужчину, а твой Луи скоро очутится въ положеніи женщины! О, дорогая, твое письмо заставило меня глубоко задуматься. Я увидѣла, что монастырь не можетъ замѣнять молодымъ дѣвушкамъ матерей. Умоляю тебя, мой благородный черноглазый, чистый и гордый, серьезный и изящный ангелъ, подумай о первыхъ вопляхъ, вырванныхъ изъ моей души твоимъ письмомъ! Я утѣшилась, думая, что, покая жаловалась и горевала, любовь, безъ сомнѣнія, опрокинула всѣ постройки твоего разсудка. Быть можетъ, я поступлю хуже тебя, не размышляя, не разсчитывая; страсть -- стихія, обладающая логикой такой же жестокой, какъ твоя.
Понедѣльникъ.
Вчера, когда я ложилась спать, я подошла къ окну, чтобы посмотрѣть на восхитительно чистое небо. Звѣзды походили на серебряные гвозди, поддерживавшіе синій покровъ. Благодаря тишинѣ ночи, я услышала чье-то дыханіе, а благодаря полусвѣту, лившемуся отъ звѣздъ, увидѣла моего испанца, сидѣвшаго, какъ бѣлка, въ вѣтвяхъ одного изъ деревьевъ боковой аллеи бульвара. Онъ, безъ сомнѣнія, любовался моими окнами. Это открытіе прежде всего заставило меня вернуться въ глубь комнаты; мои руки и ноги были точно сломаны; но, несмотря на ужасъ, я ощущала восхитительную радость. Я была поражена и счастлива. Ни одинъ изъ умныхъ французовъ, которые хотятъ на мнѣ жениться, не догадался просидѣть ночь на вязѣ, рискуя, что его уведетъ городская стража. Мой испанецъ, вѣроятно, уже довольно давно занималъ этотъ постъ. Я подумала: а, онъ не даетъ больше мнѣ уроковъ, онъ хочетъ, чтобы я въ свою очередь дала ему урокъ, и получитъ его! Если бы онъ зналъ все, что я говорила себѣ о его безобразіи! Я тоже философствовала, Рене. Я рѣшила, что полюбить красиваго человѣка -- ужасно. Развѣ это не все равно, что сознаться въ томъ, что чувственность составляетъ три четверти любви, которая должна быть божественной? Немного оправившись отъ страха, я высунула голову изъ окна, чтобы увидѣть его. Съ помощью тростниковой пустой внутри палочки Энарецъ дыханіемъ бросилъ ко мнѣ въ комнату записку, искусно обернутую кругомъ кусочка свинца. "Боже мой, неужели онъ подумаетъ, что я нарочно не закрыла окна?" сказала я себѣ. Закрывъ рамы, я сдѣлалась бы его сообщницей. Я поступила лучше: я вернулась къ окну, точно не слыхавъ стука отъ паденія свинца, и, какъ бы ничего не замѣтивъ, громко проговорила: "Подойдите же полюбоваться звѣздами, Гриффитъ". Гриффитъ спала, какъ старая дѣва, услышавъ мой голосъ, мавръ быстро, какъ тѣнь, спустился съ дерева. Конечно, онъ тоже умиралъ отъ страха; я не слыхала, какъ Энарецъ ушелъ; но всѣмъ вѣроятіямъ, онъ остался подъ вязомъ, часа черезъ четверть (въ теченіе этого времени я утопала въ синевѣ неба и плавала въ океанѣ любопытства) я закрыла окно и легла въ постель, чтобы развернуть тонкую бумагу съ осторожностью людей, разбиравшихъ въ Неаполѣ старинныя книги. "Какую ужасную силу имѣетъ надо мной этотъ человѣкъ",-- сказала я себѣ и поднесла бумажку къ свѣчкѣ, желая сжечь ее, не читая... Но мою руку остановила мысль: что можетъ онъ тайно писать мнѣ? Однако, я сожгла записку, рѣшивъ, что если всякая молодая дѣвушка прочла бы ее, я, Армаида-Луиза-Марія де-Шолье, не должна даже взглянуть на письмо.
На слѣдующій день Энарецъ сидѣлъ на своемъ мѣстѣ въ итальянской оперѣ, но хотя этотъ человѣкъ и былъ первымъ конституціоннымъ министромъ, не думаю, чтобы онъ могъ подмѣтить во мнѣ малѣйшее душевное волненіе; я держалась, какъ бы ничего не получивъ наканунѣ. Я осталась очень довольна собой, но онъ былъ грустенъ. Бѣднякъ -- въ Испаніи такъ принято, чтобы любовь входила черезъ окно. Въ антрактѣ онъ гулялъ по корридорамъ, какъ сказалъ мнѣ первый секретарь испанскаго посольства, сообщившій мнѣ также объ одномъ его чудномъ поступкѣ. Будучи герцогомъ де-Соріа, онъ долженъ былъ жениться на молоденькой княжнѣ Маріи Эредіа, одной изъ самыхъ богатыхъ наслѣдницъ Испаніи; ея огромное богатство смягчило бы для него тяжесть изгнанія; но, повидимому, обманувъ желанія своихъ родителей, Марія полюбила младшаго брата Энареца, и мой Фелипъ отказался отъ красавицы-невѣсты и позволилъ испанскому королю отобрать отъ себя все.
-- Онъ, вѣроятно, совершенно просто совершилъ этотъ благородный поступокъ,-- сказала я молодому человѣку.
-- Значитъ вы его знаете?-- замѣтилъ онъ наивно.
Моя мать улыбнулась.
-- Что съ нимъ будетъ, вѣдь онъ приговоренъ къ смерти?-- спросила я.
-- Онъ мертвъ для Испаніи, но онъ имѣетъ право жить въ Сардиніи.
-- А, значитъ въ Испаніи есть и могилы?-- сказала я, желая придать разговору видъ шутки.
-- Въ Испаніи есть все, даже испанцы стараго закала,-- отвѣтила моя мать.
-- Король Сардиніи не безъ затрудненій выдалъ паспортъ барону де-Макюмеръ,-- продолжалъ молодой дипломатъ, но наконецъ баронъ сдѣлался сардинскимъ подданнымъ; у него великолѣпныя имѣнія въ Сардиніи и онъ имѣетъ право судить и осуждать своихъ крестьянъ. Въ Сассаріи у него дворецъ. Если Фердинандъ III умретъ, Макюмеръ, вѣроятно, вступитъ въ дипломатическій корпусъ и Туринскій дворъ сдѣлаетъ его посланникомъ. Хотя Макюмеръ молодъ...
-- А онъ молодъ!
-- Да, хотя Макюмеръ молодъ, но онъ принадлежитъ къ числу самыхъ выдающихся людей Испаніи.
Слушая секретаря посольства; я оглядывала залъ въ бинокль и притворялась, будто его слова мало занимаютъ меня, но, говоря по совѣсти, я была въ отчаяніи отъ того, что сожгла письмо Энареца. Какъ выражается такой человѣкъ, когда онъ любитъ? А онъ любитъ меня. Быть любимой, боготворимой и знать, что въ томъ залѣ, въ которомъ собирается самое блестящее общество Парижа, есть человѣкъ, тайно преданный тебѣ одной!.. О, Рене, въ эту минуту я поняла парижскую жизнь, смыслъ ея баловъ и праздниковъ. Все существованіе приняло въ моихъ глазахъ свою истинную окраску. Когда любишь, необходимы посторонніе люди, хотя бы только для того, чтобы приносить ихъ въ жертву любимому человѣку. Въ своемъ существѣ я ощутила еще другое счастливое существо. Мое тщеславіе, мое самолюбіе, моя гордость, все было польщено. Богъ вѣдаетъ, какими глазами смотрѣла я на свѣтъ.
-- Ахъ, бѣдовая дѣвочка!-- шепнула мнѣ на ухо матушка.
Да, моя хитрая мать угадала во мнѣ какую-то тайную радость, и я преклонилась передъ мудрой женщиной. Ея три слова лучше открыли мнѣ науку свѣта, нежели цѣлый годъ свѣтской жизни. Да, цѣлый годъ! Вѣдь уже идетъ мартъ! Увы, черезъ мѣсяцъ итальянская опера окончится. Что дѣлать безъ этой чудной музыки, когда сердце полно любви?
Моя дорогая, вернувшись домой, я съ рѣшительностью, достойной представительницы рода Шолье, распахнула окно, чтобы полюбоваться ливнемъ. О, если бы мужчины знали, какое могущественное очарованіе производятъ на насъ героическіе поступки, они были бы очень благородны; самые трусливые изъ нихъ превратились бы въ героевъ. То, что я узнала о моемъ испанцѣ, вселило въ меня лихорадочное волненіе. Я была увѣрена, что онъ; на бульварѣ и готовится бросить мнѣ новое письмо. На этотъ, разъ я не сожгла записки; я прочла ее. И вотъ, моя разсудительная подруга, я получила первое любовное письмо въ жизни.
У каждой изъ насъ по письму.
"Луиза я люблю васъ не за вашу чудную красоту, я люблю васъ не за вашъ обширный умъ, не за благородство вашихъ чувствъ, не за прелесть, которую вы придаете тому, что васъ окружаетъ, не за гордость, не за ваше царственное презрѣніе ко всему, не входящему въ вашу сферу, причемъ это презрѣніе не исключаетъ вашей доброты; вѣдь вы милосердны, какъ ангелъ! Луиза, я васъ люблю за то, что вы смирили ваше гордое величіе ради бѣднаго изгнанника, за то, что однимъ движеніемъ, однимъ словомъ вы утѣшили несчастнаго человѣка, горевавшаго отъ сознанія, что онъ стоитъ неизмѣримо ниже васъ и имѣетъ только на вашу жалость, но на жалость великодушную. Вы едиственная женщина, суровые глаза которой смягчились ради меня и вы бросили на меня благодѣтельный взглядъ, когда я былъ песчинкой, между тѣмъ мнѣ не было дано счастья, когда я обладалъ всѣмъ могуществомъ, которымъ можетъ обладать не коронованное лицо. Теперь, Луиза, я хочу сказать вамъ, что вы мнѣ стали дороги, что я люблю васъ за васъ самое, безъ малѣйшей задней мысли; я люблю васъ, выходя изъ границъ, которыя вы положили для совершенной любви. Узнайте же, кумиръ, поставленный мной на высоту небесъ, что на свѣтѣ есть отпрыскъ саррацинской расы, жизнь котораго принадлежитъ вамъ; отъ него вы, какъ отъ своего раба, можете потребовать всего, чего пожелаете; каждое ваше приказаніе онъ будетъ считать почестью для себя. Я безвозвратно отдаю себя вамъ во имя желанія отдать себя въ ваши руки, а также во имя благодарности за одинъ вашъ взглядъ, за одно движеніе руки, протянутой однажды утромъ вашему учителю испанскаго языка! Луиза, у васъ есть слуга и только слуга. Нѣтъ, я не надѣюсь быть когда-нибудь любимымъ вами, но, быть можетъ, вы будете выносить меня, благодаря моей преданности. Съ того утра, въ которое вы улыбнулись мнѣ, улыбкой благородной дѣвушки, угадавшей несчастіе моего одинокаго и преданнаго сердца, я возвелъ васъ на тронъ; вы полная владычица моей жизни, царица моей мысли; божество моего сердца, свѣтъ, горящій во мнѣ, цвѣтокъ моихъ цвѣтовъ, ароматъ вдыхаемаго мной воздуха, богатство моей крови, сладкій отдыхъ моей дремоты. Одна мысль возмущаетъ это счастье: вы не знаете, что вы располагаете безграничной преданностью -- вѣрной рукой, слѣпымъ рабомъ, нѣмымъ помощникомъ, сокровищницей, потому что я лишь хранитель того, что мнѣ дано; словомъ, вы не знали, что у васъ есть сердце, которому вы можете довѣрить все, сердце старой бабушки, отъ которой вы имѣете право требовать всякихъ жертвъ, что у васъ есть отецъ, у котораго вы можете просить, какого вамъ угодно покровительства, другъ, братъ. Я знаю, вамъ не хватаетъ всѣхъ этихъ чувствъ, я подмѣтилъ тайну вашего одиночества. Моя смѣлость явилась слѣдствіемъ желанія показать вамъ всю величину того, чѣмъ вы владѣете. Примите эти дары, Луиза, и вы вселите въ меня единственное чувство, которымъ я могу жить -- безграничную преданность. Надѣвъ на меня ошейникъ рабства, вы не возьмете на себя никакихъ обязательствъ; я никогда не попрошу отъ васъ ничего, кромѣ наслажденія сознаніемъ, что я вашъ. Не говорите мнѣ даже, что вы никогда не полюбите меня; такъ должно быть, я знаю это; я буду любить васъ издали, безъ надежды и только для себя. Я очень хотѣлъ бы узнать, согласны ли вы, чтобы я былъ вашимъ рабомъ. Я ломалъ себѣ голову, стараясь найти возможность понять ваше рѣшеніе и давъ вамъ средство отвѣтить мнѣ, ничѣмъ не нанося раны чувству вашего собственнаго достоинства. Вотъ уже много дней я всецѣло принадлежу вамъ, хотя вы этого и не знаете! Итакъ, вы мнѣ скажите, что согласны сдѣлать меня своимъ рабомъ, пріѣхавъ въ итальянскую оперу съ красной и бѣлой камеліей въ рукѣ; это будетъ служить изображеніемъ крови сарацина, готовой къ услугамъ обожаемой невинности. Цвѣты скажутъ все. Въ каждую данную минуту, завтра или черезъ десять лѣтъ, все возможное для человѣка будетъ сдѣлано, едва вы потребуете какой-либо услуги отъ вашего счастливаго слуги
Фелипа Энареца".
P.S. Моя дорогая, сознайся, что потомки древнихъ родовъ умѣютъ любить! Какой порывъ африканскаго льва. Какой сдержанный пылъ, какая вѣра, какая искренность, какое величіе приниженности! Я почувствовала себя совсѣмъ ничтожной и, потерявъ твердость, задала себѣ вопросъ: что дѣлать? Свойство великихъ людей разрушать всѣ обыденные разсчеты. Энарецъ высокъ и трогателенъ, наивенъ и исполински великъ. Однимъ письмомъ онъ превзошелъ сто писемъ Ловеласа и Сенъ-Прё. Вотъ это истинная любовь, безъ мелочности: она можетъ явиться или нѣтъ по разъ родившись выказывается во всей своей необъятности. Я теперь не могу больше кокетничать съ нимъ. Отказаться или принять? Я не знаю, на что рѣшиться, и мнѣ негдѣ найти опору. Разсуждать невозможно. Это уже не Парижъ, а Испанія или Востокъ; словомъ, Абенсерагъ говоритъ, становясь на колѣни передъ Евой-католичкой; онъ отдаетъ ей свой мечъ, своего коня, свою голову. Приму ли я дары послѣдняго мавра? Перечитывай часто это испано-сарацинское письмо, моя Рене, и ты увидишь, что любовь разрушаетъ всѣ іудейскія положенія твоей философіи. Ахъ, Рене, твои разсужденія лежатъ тяжестью у меня на сердцѣ: ты придала буржуазный оттѣнокъ жизни. Зачѣмъ мнѣ хитрить? Развѣ я не останусь вѣчной госпожой льва, который превращаетъ грозное львиное рыканіе въ смиренные благоговѣйные вздохи! О, какъ рыкалъ онъ въ своей берлогѣ въ улицѣ Иллеренъ Бертенъ! Я знаю, гдѣ онъ живетъ: у меня есть его карточка -- Фелипъ; баронъ де-Макюмеръ. Онъ отнялъ у меня всякую возможность отвѣтить ему; я могу лишь бросить въ его лицо двѣ камеліи. Какая адская мудрость кроется въ чистой, истинной, наивной любви. Затруднительный, важный для женщины шагъ Энарецъ воплощаетъ въ самый простой поступокъ. О, Азія! Я читала сказки "Тысячи и одной ночи" и вотъ онѣ оживаютъ передо мной: два цвѣтка -- ясный отвѣтъ. При помощи букета мы исчерпываемъ четырнадцать томовъ Клаисы Гарлоу. Я кружусь около этого пись<скан испорчен>мѣ. Возьмешь ты эти камеліи, да или нѣтъ <скан испорчен> жизнь? Внутренній голосъ кричитъ мнѣ: <скан испорчен> испытаю.