Фелипъ Луизѣ.
Богъ видитъ наши проступки, но Онъ видитъ и раскаяніе грѣшника: вы правы, моя дорогая владычица. Я чувствовалъ, что разсердилъ васъ, не понимая причины вашего недовольства; но теперь вы мнѣ объяснили ее и дали новый поводъ обожать васъ. Ваша ревность, ревность Бога Израиля, переполнила меня счастьемъ. Нѣтъ ничего святѣе или священнѣе ревности. О, мой прекрасный ангелъ-хранитель, ревность -- никогда не засыпающій стражъ; она служитъ для любви тѣмъ же, чѣмъ служитъ для человѣка болѣзнь -- предупрежденіемъ. Ревнуйте вашего раба, Луиза: чѣмъ больше ударовъ будете вы наносить ему, тѣмъ покорнѣе, смиреннѣе будетъ онъ лизать палку, которая причиняетъ ему боль и въ то же время говорить, насколько вы дорожите имъ. Но, дорогая, если вы не замѣтили тѣхъ страшныхъ усилій, которыми я хотѣлъ побѣдить мою застѣнчивость и побороть чувства, показавшіяся вамъ слабыми, пусть Богъ зачтетъ мнѣ въ заслугу эту внутреннюю борьбу. Да, я желалъ, чтобы вы видѣли, какимъ я былъ, когда любовь еще не владѣла мной. Въ Мадридѣ мой разговоръ доставлялъ обществу нѣкоторое удовольствіе и я стремился показать вамъ, что я такое. Если это тщеславіе, вы меня хорошо наказали за него. Вашъ послѣдній взглядъ заставилъ меня задрожать, а этого со мной еще никогда не случалось: я не дрожалъ даже, видя французскій флотъ передъ Кадиксомъ и зная, что одна лицемѣрная фраза моего господина поставила на карту мою жизнь. Я старался понять причину вашего неудовольствія, но не могъ ее найти и приходилъ въ отчаяніе, чувствуя разъединеніе вашихъ душъ: вѣдь я зналъ и знаю, что долженъ дѣйствовать, подчиняясь вашей волѣ, думать вашими мыслями, смотрѣть вашими глазами, долженъ наслаждаться вашимъ удовольствіемъ, страдать вашимъ страданіемъ, подобно тому, какъ я ощущаю холодъ или жаръ, касаясь холодныхъ или горячихъ предметовъ. Для меня мое преступленіе и моя мука заключилась въ недостаткѣ единства жизни нашихъ сердецъ, единства, которое вы сдѣлали такимъ прекраснымъ. "Разсердилъ ее"!.. повторилъ я тысячу разъ, какъ безумный. Моя благородная и чудная Луиза, если бы что либо могло увеличить мою полную преданность вамъ и мою непоколебимую вѣру въ вашу святую совѣсть, а именно ваша доктрина, проникшая въ мое сердце, какъ новый свѣтъ! Вы выяснили мнѣ мои собственныя чувства, вы мнѣ: уяснили то, что уже смутно жило въ моемъ умѣ. О, если вы такъ наказываете, что же будетъ наградой? Но вы согласились, чтобы я былъ вашимъ рабомъ, и этого для меня достаточно. Вы дали мнѣ неожиданную жизнь. Теперь есть существо, которому я всецѣло посвящаю себя; мое дыханіе не безполезно, моя сила находитъ себѣ примѣненіе хотя бы въ томъ, что я страдаю ради васъ. Я вамъ сказалъ и повторяю, что я всегда буду тѣмъ же, чѣмъ былъ, когда предложилъ вамъ сдѣлаться вашимъ покорнымъ и скромнымъ слугой. О, если бы вы были опозорены, если бы вы погибли, какъ вы говорите, моя нѣжность только возрасла бы, благодаря вашимъ добровольнымъ несчастьямъ; я отеръ бы ваши раны, я залечилъ бы ихъ своими молитвами, я убѣдилъ бы Бога въ томъ, что вы невиновны, что ваши проступки -- преступленія другихъ людей... Не сказалъ ли я вамъ, что я ношу въ моемъ сердцѣ самыя различныя чувства: чувство отца, матери, сестры и брата? Что прежде всего, я для васъ семья,-- все или ничто -- согласно вашему желанію? Развѣ не заточили вы въ сердцѣ влюбленнаго множества сердецъ? Простите же, что время отъ времени я бываю болѣе влюбленнымъ, нежели отцомъ и братомъ, и знайте, что за влюбленнымъ всегда скрывается братъ и отецъ. Если бы вы могли читать, что происходитъ въ моемъ сердцѣ, когда я вижу, какъ вы, прекрасная и сіяющая, спокойная и возбуждающая восторгъ, проѣзжаете въ вашей коляскѣ по Елисейскимъ Полямъ или сидите въ вашей ложѣ въ театрѣ!... Ахъ, если бы вы понимали, какъ мало личнаго въ гордости, переполняющей меня, когда я слышу похвалу вашей красотѣ, и какъ я люблю всѣхъ незнакомыхъ людей, которые восхищаются вами! Когда случайно вы, словно цвѣткомъ, украшаете мою душу поклономъ, я одновременно чувствую себя смиреннымъ и гордымъ, я ухожу, точно Богъ благословилъ меня, и радостно возвращаюсь домой; мое счастье оставляетъ во мнѣ длинный блестящій свѣтъ; она сіяетъ въ облакахъ дыма моей папироски и, благодаря ему, я еще менѣе понимаю, что кровь, кипящая въ моихъ жилахъ, вся до капли принадлежитъ вамъ. Развѣ вы не знаете, насколько вы любимы? Посмотрѣвъ на васъ, я возвращаюсь въ мой кабинетъ, блистающій сарацинской роскошью, но въ которомъ вашъ портретъ затмеваетъ все, когда я нажимаю пружину, дѣлающую его невидимымъ для постороннихъ. Я погружаюсь въ безконечность созерцанія, я переживаю передъ вашимъ изображеніемъ цѣлыя поэмы счастья. Съ высоты неба вижу я теченіе всей жизни, на которую смѣю надѣяться! Слышите ли вы въ тиши ночи или среди шума жизни голосъ, звучащій въ вашемъ миломъ маленькомъ обожаемомъ ушкѣ? Чувствуете ли вы иногда множество моленій, несущихся къ вамъ? Молча созерцая васъ, я, наконецъ, открылъ причину красоты вашихъ чортъ: она кроется въ ихъ соотвѣтствіи съ совершенствами вашей души. По поводу согласія вашихъ двухъ натуръ я слагаю вамъ по-испански сонеты, которыхъ вы не знаете, такъ какъ мои стихи гораздо ниже ихъ темы и я не смѣю послать ихъ вамъ. Мое сердце такъ поглощено вашимъ, что я не могу прожить ни минуты, не думая: о васъ, и если бы вы перестали занимать всю мою жизнь, меня переполнило бы страданіе. Понимаете ли вы теперь, Луиза, какъ мучило меня сознаніе, что я былъ совершенно невольной причиной вашего недовольства? Наша чудная двойная жизнь остановилась и мое сердце оледенѣло; наконецъ, чувствуя полную невозможность объяснить себѣ ваше отчужденіе, я подумалъ, что болѣе нелюбимъ; я вернулся домой съ грустью на душѣ, но все еще ощущалъ счастье, благодаря моему положенію раба; но вотъ пришло ваше письмо и переполнило меня восторгомъ. О, браните меня всегда такимъ образомъ.
Упавшій ребенокъ, вставая, говоритъ своей матери: "Прости!" Онъ скрываетъ отъ нея свою боль. Да, онъ проситъ прощенія за то, что огорчилъ ее. И я такой ребенокъ; я не измѣнился; съ покорностью раба даю я вамъ, ключъ отъ моего характера. Но, дорогая Луиза, теперь я не сдѣлаю ни одного фальшиваго шага. Постарайтесь, чтобы цѣпь, привязывающая меня къ вамъ и конецъ которой вы держите въ рукахъ, была бы всегда достаточно натянута, чтобы ваше малѣйшее движеніе говорило о каждомъ вашемъ желаніи тому, кто всегда будетъ вашимъ рабомъ Фелипомъ.