Луиза де Макюмеръ Рене де-л'Эсторадъ.
Октябрь 1895 г.
Я не писала тебѣ, дорогая, со времени свадьбы въ мэріи, а съ тѣхъ поръ прошло уже почти восемь мѣсяцевъ. Отъ тебя ни слова! Это ужасно, милостивая государыня.
Ну, мы отправились на почтовыхъ въ замокъ Шантеплёръ, т. е. въ то имѣніе, которое Макюмеръ купилъ въ Нивернэ на берегу Луары, въ шестидесяти лье отъ Парижа. Всѣ наши люди (кромѣ моей горничной) переѣхали туда раньше и ожидали насъ. Мы, путешествуя съ поразительной быстротой, пріѣхали въ Шантеплёръ къ слѣдующему вечеру. Я заснула въ Парижѣ и проснулась за Монтаржи. Мой господинъ и повелитель позволилъ себѣ только поддерживать меня за талію и подставлять мнѣ подъ голову плечо; которое онъ покрылъ нѣсколькими платками. Эта почти материнская заботливость, заставлявшая его гнать отъ себя сонъ, глубоко трогала меня. Я заснула подъ огненнымъ взглядомъ его черныхъ глазъ и проснулась опять таки подъ ихъ пламенемъ, та же пылкость, та же любовь; но тысячи мыслей наложили на нихъ свой отпечатокъ. Онъ дважды поцѣловалъ меня въ лобъ.
Мы, не выходя изъ кареты, позавтракали въ Бріарѣ и въ половинѣ восьмого, разговаривая и любуясь Луарой, которой бывало любовались и съ тобой, въѣхали въ прекрасную длинную аллею изъ липъ, акацій, сикоморъ и лиственницъ, ведущую къ замку Шантеплёръ. Въ восемь часовъ мы обѣдали, а въ десять были въ очаровательной готической комнатѣ, украшенной всѣми изобрѣтеніями современной роскоши. Мой Фелипъ, котораго всѣ считаютъ очень некрасивымъ, казался мнѣ прекраснымъ, въ немъ было столько доброты, граціи, нѣжности, деликатности. Я не замѣчала въ немъ ни тѣни страстныхъ желаній. Во время дороги онъ велъ себя точно другъ, котораго я знаю пятнадцать лѣтъ. Онъ мнѣ описывалъ, какъ онъ одинъ умѣетъ описывать (вѣдь онъ все такой же, какимъ былъ въ своемъ первомъ письмѣ) ужасы бурь, которыя, подавленныя его волей, умирали, не доходя до поверхности его лица.-- До сихъ поръ въ бракѣ нѣтъ ничего особенно страшнаго,-- сказала я, подходя къ окну, и, благодаря свѣту луны, видя восхитительный паркъ, изъ котораго неслись ароматы. Фелипъ снова обнялъ меня за талію и сказалъ:
-- Зачѣмъ же бояться? Развѣ я взглядомъ или движеніемъ нарушилъ свои обѣщанія? Неужели я когда-либо откажусь отъ нихъ?-- Никогда, ни въ единомъ человѣческомъ голосѣ, ни въ одномъ взглядѣ не будетъ такого могущества; звукъ его рѣчей заставлялъ трепетать всѣ фибры моего тѣла, пробуждая во мнѣ всѣ оттѣнки чувства; его взглядъ имѣлъ солнечную силу.
-- О,-- сказала я,-- какое мавританское коварство кроется въ вашемъ вѣчномъ рабствѣ.-- Дорогая моя, онъ меня понялъ.
Такъ, моя прелестная любимая козочка, ты поймешь, почему я тебѣ не писала въ теченіе этихъ мѣсяцевъ! Мнѣ приходится вспомнить мое странное дѣвическое прошлое, чтобы объяснить тебѣ, какова я, какъ женщина. Рене, я понимаю теперь тебя: ни близкой подругѣ, ни матери, ни, можетъ быть, себѣ самой, счастливая новобрачная не должна говорить о своемъ счастливомъ бракѣ. Намъ необходимо хранить это воспоминаніе въ душѣ, присоединивъ его къ числу тѣхъ чувствъ, которыя принадлежатъ намъ однимъ. Это воспоминаніе, у котораго нѣтъ имени. Какъ могли люди назвать долгомъ очаровательное безуміе сердца и влеченіе страсти? И почему? Какое ужасное могущество можетъ заставить насъ попирать всѣ утонченности души, стыдливости женщины, превращая нѣгу наслажденія въ обязанность? Какъ можно, что мы должны дарить нелюбимому существу эти цвѣты души; эти розы жизни, эти поэмы экзальтированной чувствительности. Право въ подобныхъ ощущеніяхъ! Но вѣдь они рождаются и расцвѣтаютъ подъ лучами солнца любви, или же ихъ сѣмена разрушаются холодомъ отвращенія и антипатіи. Одна любовь можетъ совершить подобныя чудеса. О, моя благородная Рене, теперь я нахожу тебя очень высокой! Я склоняюсь передъ тобой; я поражаюсь глубиной твоей души и твоей прозорливости. Да, женщина, которая не вступаетъ (какъ я) въ тайный союзъ любви, скрытый подъ законнымъ и свѣтскимъ бракомъ, должна обратиться къ материнству, какъ душа, у которой на землѣ нѣтъ ничего, обращается къ небу. Изъ всего, что ты мнѣ писала, вытекаетъ правило: только люди высокаго ума умѣютъ любить. И теперь я знаю почему. Мужчина подчиняется двумъ началамъ. Въ немъ живетъ потребность и чувство. Существа, не развитыя или слабыя, принимаютъ потребность за чувство; между тѣмъ, существа высокія прикрываютъ потребность восхитительными проявленіями чувства; сила чувства придаетъ имъ сдержанность и внушаетъ обожаніе къ женщинѣ. Очевидно, чувствительность зависитъ отъ могущества внутренней организаціи и потому только высоко развитой человѣкъ испытываетъ нѣчто похожее на утонченность нашихъ чувствъ; онъ понимаетъ, угадываетъ чувства женщины; онъ поднимаетъ ее на крыльяхъ своей страсти, сдерживаемой застѣнчивостью сердца. Поэтому, когда умъ, сердце и страсть, одинаково опьяненные, увлекаютъ насъ, мы не падаемъ на землю; мы поднимаемся въ небесныя сферы и, къ несчастью, недостаточно долго остаемся на высотѣ. Вотъ философія, пріобрѣтенная мною. Фелипъ -- ангелъ. Я могу при немъ думать громко. Онъ мое второе "я", говорю это не въ видѣ реторической фигуры. Онъ необъяснимо высокъ; обладаніе привязываетъ его ко мнѣ еще тѣснѣе и въ счастьѣ онъ находитъ новыя причины любить. Я для него лучшая часть его существа. Я вижу, годы брачной жизни не уменьшатъ его блаженства, напротивъ, они только увеличатъ его увѣренность, разовьютъ въ насъ обоихъ новыя стороны чувствительности и скрѣпятъ нашъ союзъ. Чудное безуміе! Моя душа такъ устроена, что счастье оставляетъ во мнѣ яркій свѣтъ, согрѣваетъ меня, проникаетъ въ мое внутреннее существо. Промежутки, раздѣляющіе минуты блаженства, походятъ на маленькія ночи между длинными днями. Солнце, позолотившее вершины при закатѣ, на утро находитъ ихъ еще почти теплыми. Почему моя брачная жизнь сейчасъ же сложилась такимъ образомъ? Моя мать пробудила во мнѣ множество опасеній; ея предвидѣніе, казавшееся мнѣ полнымъ зависти,-- впрочемъ, лишенной всякой буржуазной мелочности,-- было обмануто дѣйствительностью; твои и ея опасенія, мой страхъ -- все разсѣялось. Мы прожили въ замкѣ Шантеплёръ семь съ половиной мѣсяцевъ, точно двое любовниковъ, изъ которыхъ одинъ похитилъ другого и оба скрылись отъ гнѣва родителей. Розы наслажденія увѣнчали нашу любовь, онѣ украшаютъ нашу жизнь вдвоемъ. Разъ утромъ, чувствуя себя особенно счастливой, я стала думать о моей Рене, о ея бракѣ по разсудку и угадала твою жизнь; я проникла въ нее. О, мой ангелъ, зачѣмъ мы говорили на разныхъ языкахъ! Твой бракъ -- бракъ для общества; мой бракъ представляетъ только счастливую любовь; они -- два міра, которые такъ же не могутъ понять другъ друга, какъ конечное не можетъ понять безконечнаго. Ты на землѣ, я на небѣ! Ты въ сферѣ человѣческой, а я въ сферѣ божественной. Я царю силой любви, ты царствуешь силой разсчета и долга. Я поднялась такъ высоко, что, если бы мнѣ пришлось упасть, я разбилась бы на тысячу осколковъ. Словомъ, мнѣ нужно замолчать, потому что мнѣ совѣстно описывать тебѣ сіяніе, богатство, яркія радости моей весны любви.
Вотъ уже десять дней, что мы въ Парижѣ и живемъ въ очаровательномъ отелѣ въ улицѣ Какъ. Его отдѣлалъ для насъ архитекторъ, который по порученію Фелипа отстраивалъ для насъ и замокъ Шантеплёръ. Сегодня вечеромъ я была въ оперѣ и съ душой, полной блаженства, которое даетъ намъ счастливый бракъ, наслаждалась небесной музыкой Россини; въ прошломъ году я слушала ее съ безпокойнымъ сердцемъ, съ душой, которую, безъ моего вѣдома, мучило любовное любопытство. Всѣ нашли, что я очень похорошѣла, и мнѣ смѣшно, какъ ребенку, когда мнѣ говорять madame.
Пятница, утромъ.
Рене, моя святая, мое счастье постоянно заставляемъ меня думать о тебѣ. Я стала теперь добрѣе къ тебѣ, чѣмъ была когда бы то ни было прежде: я глубоко предана тебѣ! Я вдумываюсь въ твою супружескую жизнь, сравнивая съ ней начало моего брачнаго существованія, и вижу, что ты такъ высока, такъ благородна, такъ величаво-добродѣтельна, что признаю себя въ этомъ отношеніи ниже тебя и называю себя твоей искренней поклонницей, въ то же время оставаясь твоимъ другомъ. Видя, что такое моя замужняя жизнь, я почти убѣждена, что умерла бы, если бы она сложилась иначе. И ты живешь? Какимъ чувствомъ, скажи мнѣ? Теперь я не буду больше подшучивать надъ тобой. Увы, шутка, мой ангелъ, дитя невѣдѣнія; люди насмѣхаются надъ тѣмъ, чего они не знаютъ. Въ тѣхъ случаяхъ, когда новобранцы хохочутъ, солдаты хмурятся,-- сказалъ мнѣ графъ Шольё, бѣдный кавалерійскій капитанъ, который совершалъ походы только изъ Парижа въ Фонтенбло и изъ Фонтенбло въ Парижъ. И я поняла, моя дорогая, что ты не все сказала мнѣ. Ты скрыла отъ меня какія-то раны. Ты страдаешь, я это чувствую. По поводу тебя я создала цѣлые романы идей; я желаю основываясь на томъ немногомъ, что мнѣ сообщила ты о себѣ, отгадать причины твоихъ дѣйствій. Она только испытала свои силы,-- подумала я разъ вечеромъ,-- и то, что составляетъ для меня счастье, для нея страданіе! Она принесла рядъ жертвъ и теперь старается ограничить ихъ количество. "Она скрыла свое горе подъ пышными аксіомами общественной морали". Ахъ, Рене, вѣдь въ особенности восхитительно то, что для счастья ненужно ни религіи, ни обстановки, ни громкихъ словъ; оно заключается само въ себѣ, между тѣмъ, какъ для того, чтобы оправдать жестокое порабощеніе женщины, ея подчиненіе мужу, люди придумали множество теорій и правилъ. Если твое самоотверженіе прекрасно, высоко, неужели твое счастье, прикрытое бѣлымъ съ золотомъ вѣнчальнымъ покровомъ, чудовищно? Ради сохраненія чести законовъ, ради тебя, главное же ради того, чтобы я сама могла всецѣло наслаждаться жизнью, я хотѣлъ бы, чтобы ты, моя Рене, была счастлива. О, скажи мнѣ, что любовь къ этому Луи, обожающему тебя, начинаетъ понемногу закрадываться къ тебѣ въ сердце, скажи мнѣ, что символическій и торжественный фактъ гименея вспыхнулъ не только для того, чтобы освѣтить мракъ, наполнявшій твое сознаніе. Вѣдь любовь, мой ангелъ, для духовной жизни то же, что солнце для земли. Я постоянно возвращаюсь къ свѣту, озаряющему меня, къ рвѣту, который, я боюсь, сожжетъ меня! Дорогая Рене, ты, въ порывѣ дружескихъ изліяній подъ монастырской виноградной бесѣдкой, бывало, говорила мнѣ: "Я тебя такъ люблю, Луиза, что если бы намъ явился Богъ, я Его попросила бы послать мнѣ всѣ страданія, а тебѣ всѣ радости жизни". Да, меня привлекаютъ страданія! Моя милочка, теперь я тебѣ плачу тѣмъ же и прошу Бога отдать тебѣ часть моего блаженства.
Слушай, я чувствую, что ты скрываешь свое честолюбіе подъ именемъ Луи, хорошо же: заставь его сдѣлаться депутатомъ будущихъ выборовъ; вѣдь ему будетъ около сорока лѣтъ; а такъ какъ палата соберется только черезъ шесть мѣсяцевъ послѣ избранія, твой мужъ къ этому времени какъ разъ достигнетъ возраста, необходимаго для политика. Ты пріѣдешь въ Парижъ, мой отецъ и друзья, которыхъ я пріобрѣту, оцѣнятъ васъ и, если твой тесть пожелаетъ учредить майоратное наслѣдство, мы добудемъ для Луи титулъ графа. Это все же что-нибудь; и тогда мы заживемъ вмѣстѣ.