Рене де-л'Эсторадъ Луизѣ де-Макюмеръ.
Декабрь, 1825 г.
Моя счастливица Луиза, ты ослѣпила меня. Нѣсколько минутъ я неподвижно держала твое письмо и въ лучахъ заката на немъ блестѣли нѣсколько капель моихъ слезъ. Я была совсѣмъ одна близъ небольшой обнаженной скалы, подъ которой я велѣла устроить скамейку. Отсюда вдали виднѣется Средиземное море; оно блеститъ, словно стальная полоска, нѣсколько благоуханныхъ деревьевъ осѣняютъ скамейку, подлѣ которой я велѣла посадить громадный жасминъ, казолистъ и испанскіе дроки. Черезъ нѣсколько дней вся скала будетъ покрыта ползучими растеніями. Уже посаженъ дикій виноградъ; но подходитъ зима и зелень походитъ теперь на старый коверъ. Когда я у скалы, никто не приходитъ мѣшать мнѣ: всѣ знаютъ, что я желаю остаться одна. Эта скамейка называется скамейкой Луизы. Ты, конечно, поймешь, что здѣсь я не бываю одна, хотя никто не сидитъ со мною.
Если я тебѣ описываю такія мелочныя подробности, неважныя для тебя; если я говорю о будущей зеленѣющей надеждѣ, которою я заранѣе одѣваю эту обнаженную хмурую скалу, со случайно выросшей прелестнѣйшей пинной на вершинѣ, то только потому, что нахожу здѣсь прообразы, близкіе моему сердцу.
Наслаждаясь твоей жизнью и (почему бы не сказать тебѣ всего?), завидуя тебѣ всѣми силами моей души, я почувствовала въ себѣ первое движеніе моего ребенка, который изъ глубины моей жизни затронулъ глубину моей души. Это глухое ощущеніе, заключающее въ себѣ и предупрежденіе, и удовольствіе, и боль, и обѣщаніе, и дѣйствительность; это счастье, принадлежащее только мнѣ и вѣдомое одному Богу, эта тайна, сказали мнѣ, что скала когда-нибудь покроется цвѣтами, что веселый смѣхъ семьи будетъ раздаваться кругомъ каменной глыбы, что мои нѣдра, наконецъ, осѣнило благословеніе, что я буду давать цѣлые потоки жизни. Я почувствовала, что рождена быть матерью! Поэтому первая увѣренность въ томъ, что я ношу въ себѣ новую жизнь, послужила для меня благодѣтельнымъ утѣшеніемъ. Безграничная радость увѣнчала всѣ эти долгіе дни самоотреченія, уже дававшаго радость Луи.
Самоотреченіе,-- сказала я себѣ,-- развѣ ты не выше любви? Развѣ ты не самое глубокое наслажденіе, такъ какъ ты наслажденіе отвлеченное, наслажденіе, порождающее жизнь. Развѣ ты, о, самоотреченіе, не составляешь начала болѣе высокаго, нежели твои послѣдствія? Развѣ ты не таинственное, неутомимое божество, скрытое подъ неисчислимымъ количествомъ сферъ въ невѣдомомъ центрѣ, черезъ который одинъ за другимъ проходятъ міры? Самоотреченіе, одинокое въ своей тайнѣ, полное молчаливо-испытанныхъ наслажденій, недоступныхъ профанирующему взгляду, и невѣдомыхъ никому; самоотреченіе -- ревнивый и удручающій богъ, сильный богъ-побѣдитель, богъ неисчерпаемый такъ какъ онъ связанъ съ самой сущностью вещей, а потомъ всегда сохраняетъ свое равновѣсіе, несмотря на затрату силъ. Самоотреченіе -- вотъ основа моей жизни.
Любовь, Луиза, это энергія Фелипа, обращенная на тебя сіяніе же моей жизни, льющееся на семью, будетъ производить на меня непрерывную реакцію. Твоя прелестная золотая жатва не можетъ длиться долго, моя же не наступитъ такъ скоро, но не будетъ ли она зато продолжительнѣе? Ей суждено возобновлять время отъ времени. Любовь -- самая прелестная кража, которую общество совершило у природы; материнство же -- сама природа съ ея радостью. Улыбка осушила мои слезы. Любовь даетъ счастье моему Луи, бракъ сдѣлаетъ меня матерью и я также хочу быть счастливой. И тихими шагами я вернулась къ моему бѣлому дому съ зелеными ставнями, чтобы написать тебѣ это письмо.
Итакъ, дорогая, самый естественный и самый удивительный фактъ въ жизни женщины въ моемъ существованіи совершился пять мѣсяцевъ тому назадъ. Однако, я могу тебѣ сказать на ушко что онъ ничуть не смущаетъ ни моего сердца, ни моего ума. А вижу, что кругомъ меня всѣ счастливы: будущій дѣдушка захватываетъ права своего внука; онъ превратился въ ребенка; отецъ принимаетъ торжественный и тревожный видъ; оба заботятся обо мнѣ, оба толкуютъ о счастьи материнства. Только я одна ничего не чувствую и не смѣю признаться въ этомъ. Я немножко лгу чтобы не печалить ихъ. Я могу быть совершенно откровенна съ тобою и потому скажу, что въ томъ состояніи, которое я переживаю, материнство существуетъ лишь въ воображеніи. Луи удивился не менѣе меня, узнавъ о моемъ положеніи. Не говорю ли я тебѣ этимъ, что ребенокъ явился какъ бы самъ по себѣ, что его призывали только нетерпѣливо высказанныя желанія его отца? Моя дорогая, божество материнства -- случайность. Хотя, не словамъ нашего доктора, эти случайности соотвѣтствуютъ намѣреніямъ природы, но и онъ не отрицаетъ, что дѣти, такъ прелестно называемыя дѣтьми любви, должны быть красивы и умны, что счастье, которое, какъ блестящая звѣзда, сіяло надъ ихъ зарожденіемъ, сопутствуетъ имъ всю жизнь. Быть можетъ, моя Луиза, материнство дастъ тебѣ такое счастье, котораго мнѣ не суждено узнать. Быть можетъ, женщина, имѣющая ребенка отъ человѣка, котораго она обожаетъ, какъ ты обожаешь Фелипа, любитъ свое дитя больше, нежели женщина, давшая жизнь малюткѣ, плодомъ брака по разсудку. Эти мысли шевелятся въ глубинѣ моего сердца и увеличиваютъ мою серьезность. Но такъ какъ безъ ребенка, семья не существуетъ, мнѣ хотѣлось бы ускорить мгновеніе, въ которое для меня начнется семейное счастье; вѣдь только оно одно и можетъ быть моимъ единственнымъ удѣломъ. Въ настоящее время моя жизнь полна ожиданія и таинственности. Отталкивающія страданія, переживаемыя мною, вѣроятно, должны подготовлять женщину къ другимъ мукамъ. Я наблюдаю за собой. Несмотря на всѣ старанія Луи, несмотря на его любовь, которая окружаетъ меня заботами, нѣжностью и ласками, я испытываю неопредѣленное безпокойство; къ этому чувству примѣшивается безпричинное уныніе, странныя желанія. Говоря тебѣ все по правдѣ и, рискуя внушить тебѣ отвращеніе къ подобному состоянію, я сознаюсь, что я не могу постигнуть, почему я любила апельсины особаго рода; это странный вкусъ, но который кажется мнѣ чѣмъ-то естественнымъ. Мой мужъ привозитъ мнѣ изъ Марсели самые чудные апельсины. Онъ выписываетъ ихъ для меня съ о-ва Мальты, изъ Португаліи съ Корсики; но я не ѣмъ этихъ плодовъ. Я спѣшу въ Марсель, иногда пѣшкомъ, чтобы купить плохіе апельсины по льярду за штуку. Они наполовину гнилы; я ихъ покупаю въ маленькомъ переулкѣ, идущемъ къ порту, въ двухъ шагахъ отъ ратуши; ихъ синеватыя пятна блестятъ для меня, какъ брилліанты; представляются мнѣ цвѣтами; я забываю о мертвенномъ запахѣ этихъ апельсиновъ, я нахожу въ нихъ раздражающую прелесть, винную теплоту, восхитительный вкусъ. Ты не жаждешь любви Фелипа съ такой силой, какъ я желаю этихъ гніющихъ плодовъ. Иногда я ухожу тайкомъ, быстро бѣгу въ Марсель и по моему тѣлу пробѣгаетъ дрожь нѣги, когда я подхожу къ знакомому мѣсту: я боюсь, что у торговки не окажется испорченныхъ апельсиновъ, я бросаюсь на нихъ, я ихъ ѣмъ, пожираю тутъ же, на улицѣ. Мнѣ чудится, будто эти плоды принесены изъ рая, будто лучше ничего и вообразить нельзя. Я нѣсколько разъ видѣла, какъ Луи отворачивался, чтобы не чувствовать ихъ запаха. Я вспомнила объ ужасной фразѣ Оберманна (мрачная элегія, я раскаиваюсь, что читала ее!). Корни утоляютъ свою жажду зловонной водой. Съ тѣхъ поръ, что я ѣмъ полугнилые апельсины, у меня прекратилась тошнота и мое здоровье поправилось. Такія извращенія, конечно, имѣютъ смыслъ, такъ какъ они являются естественнымъ слѣдствіемъ извѣстнаго состоянія и половина беременныхъ женщинъ испытываетъ странныя, иногда чудовищныя желанія. Когда моя беременность станетъ слишкомъ замѣтна, я не буду выходить изъ усадьбы. Я не желаю, чтобы меня видѣли въ такомъ видѣ.
Мнѣ очень хочется знать, въ какую минуту жизни начинается материнство? Врядъ ли во время ужасныхъ страданій, которыхъ я страшусь.
Прощай, моя счастливица, прощай существо, въ которомъ я возрождаюсь, въ которомъ я переживаю прелести любви, ревности изъ-за одного взгляда, шепотъ, и наслажденія, облекающія насъ какъ бы новой атмосферой и дающія намъ новую кровь, новый свѣтъ, новую жизнь. Ахъ, милочка, я тоже понимаю любовь. Продолжай говорить мнѣ все, не будемъ нарушать нашего соглашенія. Я ничего не скрываю отъ тебя. Поэтому, заканчивая это письмо, я тебѣ скажу, что, когда я его перечитывала, то внезапно ощутила непобѣдимый, глубокій ужасъ. Мнѣ показалось, что твое сіяющее счастье смѣется надъ Богомъ. Не разгнѣвается ли великій властитель нашего міра -- несчастье, за то, что ему не дано мѣсто на вашемъ жизненномъ пирѣ, сколько пышныхъ блаженствъ опрокинулъ онъ. Ахъ, Луиза, не забывай, среди твоего счастья молиться Богу! Дѣлай добро, будь милосерда, словомъ, смягчи несчастіе своею скромностью. Я стала еще набожнѣе, чѣмъ была въ монастырѣ. Ты мнѣ ничего не пишешь о религіи въ Парижѣ. Мнѣ кажется, что, обижая Фелипа, ты, по выраженію пословицы, больше обращаешься къ святому, нежели къ Богу. Но мой страхъ, конечно, слѣдствіе избытка дружбы. Неправда ли, вы вмѣстѣ бываете въ церкви, вы тайкомъ дѣлаете много добра? Быть можетъ, ты найдешь, что я очень по провинціальному заканчиваю это письмо? Но подумай, что въ моихъ опасеніяхъ заключается большая дружба, такая дружба, о которой говорилъ Ла-Фонтенъ дружба, чувствующая вѣчную тревогу и страхъ изъ-за грезы и еще неясной мысли. Ты заслуживаешь счастья, такъ какъ среди блаженства думаешь обо мнѣ, какъ я думаю о тебѣ среди однообразія моей немного сѣренькой, но полной жизни, мрачной, но плодотворной. Благослови же тебя Богъ.