Рене де-л'Эсторадъ Луизѣ де-Макюмеръ.
Прошло уже пять мѣсяцевъ со времени рожденія моего сына и я не могла, душечка, найти ни одной свободной минутки, чтобы написать тебѣ. Когда ты также сдѣлаешься матерью, ты полнѣе извинишь меня, нежели извинила теперь; ты наказываешь меня тѣмъ, что пишешь мнѣ довольно рѣдко. Пиши мнѣ, дорогая милочка! Описывай мнѣ всѣ свои радости, рисуй яркими тонами свое счастье, не жалѣй лазури, не бойся меня огорчить; я счастлива, такъ счастлива, какъ ты даже и вообразить не можешь.
Я была въ церкви, взяла молитву; это произошло съ большою торжественностью; таковъ обычай въ нашихъ старинныхъ провансальскихъ семьяхъ. Оба дѣдушки, отецъ Луи и мой отецъ, вели меня подъ руки. Ахъ, еще никогда я не склонялась передъ Богомъ съ такимъ глубокимъ чувствомъ благодарности. Мнѣ столько нужно сказать тебѣ, описалъ столько чувствъ, что не знаю, съ чего и приняться. Однако, среди хаоса ощущеній встаетъ одно сіяющее воспоминаніе,-- воспоминаніе о моей молитвѣ въ церкви.
Когда я, сдѣлавшись счастливой матерью, пришла туда, гдѣ будучи молодой дѣвушкой, сомнѣвалась въ себѣ и въ своей будущности, мнѣ показалось, будто Святая Дѣва, стоявшая на алтарѣ, наклонила ко мнѣ голову и показала мнѣ своего божественнаго Младенца, Который улыбнулся мнѣ. Въ какомъ святомъ порывѣ небесной любви я поднесла нашего маленькаго Армана подъ благословеніе священника, окрестившаго его малымъ крещеніемъ въ ожиданіи крестинъ! Но ты увидишь меня вмѣстѣ съ Арманомъ.
Мое дитя... странно я тебя называла: мое дитя, но вѣдь дѣйствительно въ сердцѣ, въ умѣ и на устахъ матери не найдется болѣе сладкаго названія... Итакъ, мое милое дитя, въ теченіе послѣднихъ мѣсяцевъ я съ трудомъ довольно медленно бродила не саду; меня утомляла, подавляла тяжесть ноши, ставшей для меня неожиданно милой и дорогой, несмотря на страданія двухъ послѣднихъ мѣсяцевъ. Страхъ и смертельно-мрачныя предчувствія осиливали мое любопытство; я старалась себя успокоивать; я говорила себѣ, что нечего бояться требованій природы; я давала себѣ слово непремѣнно сдѣлаться матерью. Увы, думая о ребенкѣ, который довольно сильно толкалъ меня ногами, я ничего не чувствовала. О, моя дорогая, эти толчки могутъ нравиться только той женщинѣ, у которой уже были дѣти, въ первый же разъ проявленіе невѣдомой жизни возбуждаетъ въ будущей матери больше удивленія, нежели удовольствія. Я говорю тебѣ только о себѣ; помни, что я не фальшивая комедіантка и что мой ребенокъ былъ скорѣе данъ мнѣ Богомъ (такъ какъ Богъ посылаетъ намъ дѣтей), нежели любимымъ человѣкомъ. Но оставимъ въ сторонѣ прошлыя горести, которыя, я думаю, никогда не вернутся больше.
Когда наступилъ кризисъ, я собрала въ себѣ всѣ задатки такого сопротивленія, я ожидала такихъ страданій, что, какъ говорятъ, прекрасно вынесла страшную пытку. Моя милочка, въ теченіе цѣлаго часа я чувствовала себя совершенно уничтоженной: мое состояніе походило на бредъ. Мнѣ казалось, будто я раздѣлилась на-двое: оболочку какъ бы разрывали щипцами, мучили и терзали, душа же была спокойна. Во время этого страннаго состоянія страданіе, какъ вѣнокъ, увѣнчивало мою голову. Мнѣ казалось, что громадная роза; выросшая изъ моего черепа, постепенно увеличивала меня. Все было красно у меня въ глазахъ. Дойдя до того предѣла, за которымъ душа какъ бы готова разстаться съ тѣломъ, я внезапно почувствовала такую боль, которая заставила меня подумать о смерти. Я страшно закричала и пріобрѣла силы сопротивляться новымъ мукамъ. Вдругъ серебристый голосокъ маленькаго созданьица покрылъ концертъ моихъ воплей. Невозможно описать тебѣ этого мгновенія; мнѣ почудилось, будто цѣлый міръ кричалъ вмѣстѣ со мной, будто все кругомъ меня превратилось въ боль и вопль, а затѣмъ весь міръ затихъ отъ этого слабаго дѣтскаго плача. Меня снова положили на большую кровать и на ней я почувствовала себя, какъ въ раю, хотя и была очень слаба. Нѣсколько радостныхъ лицъ и заплаканныхъ глазъ указали мнѣ на ребенка. Дорогая, я вскрикнула отъ ужаса: "Что за обезьянка! Вы увѣрены, что это ребенокъ?" Я отвернулась, приходя въ отчаяніе при мысли, что во мнѣ такъ мало материнскаго чувства.
-- Не печалься,-- сказала мнѣ матушка, ставшая моей сидѣлкой,-- ты произвела на свѣтъ прелестнѣйшаго мальчика. Старайся не волноваться; превратись въ животное, въ корову, которая щиплетъ траву, чтобы у нея было больше молока.
Я заснула съ твердымъ рѣшеніемъ приблизиться къ природѣ. Ахъ, ангелъ мой, избавленіе отъ всѣхъ страданій, отъ смутныхъ ощущеній, пробужденіе отъ первыхъ дней материнства, во время которыхъ все представляется непонятнымъ, мучительнымъ и невѣрнымъ, было божественно. Особое ощущеніе оживило для меня потемки и блаженство, принесенное имъ, превзошло восторгъ, наполнившій меня въ ту минуту, когда я услыхала первый крикъ моего ребенка. Новое сердце, новая душа, невѣдомое мнѣ "я" проснулись въ той оболочкѣ, которая до тѣхъ поръ страдала и казалась безцвѣтной; такъ изъ сѣмени вырывается цвѣтокъ, пробужденный блестящимъ призывомъ солнца. Маленькое чудовище взяло мою грудь и принялось сосать. Это fiat lux. Я внезапно превратилась въ мать. Вотъ это счастье и наслажденіе наслажденіе -- неизъяснимое, хотя съ нимъ связано нѣкоторое страданіе. О, моя прелестная ревнивица, какъ ты оцѣпишь наслажденіе, даваемое намъ Богомъ и ребенкомъ? Это маленькое созданіе знаетъ только мою грудь. Для него на свѣтѣ существуетъ одна свѣтлая точка, онъ любитъ ее всѣми своими силами, онъ только и думаетъ, что объ этомъ источникѣ жизни; онъ отдаляется отъ него, чтобы спать, и просыпается, чтобы вернуться къ нему же. Въ его губахъ невообразимая любовь, и когда онѣ приникаютъ къ моей груди, то производятъ боль, кончающуюся наслажденіемъ, или же наслажденіе, доходящее до боли. Я не умѣю тебѣ объяснить то ощущеніе, которое расходится отъ груди по всему моему существу, проникая до самаго источника жизни; мнѣ кажется, что она центръ, изъ котораго идетъ множество лучей веселящихъ душу и сердце. Произвести ребенка на свѣтъ -- ничто; кормить же малютку все равно, что рождать его ежечасно. О, Луиза, никакая ласка любви не можетъ сравниться съ ласками этихъ маленькихъ розовыхъ ручекъ, которыя тихонько бродятъ, желая ухватиться за источникъ жизни. Какими глазками смотритъ ребенокъ то на грудь, то въ глаза матери! Сколько мечтаній приходитъ ко мнѣ въ голову при видѣ того, какъ онъ приникаетъ губками къ своему сокровищу. Дитя занимаетъ всѣ силы ума, также какъ и всѣ силы тѣла матери, ребенокъ требуетъ и крови, и ума, онъ даетъ удовлетвореніе, превышающее всѣ желанія. Чудное ощущеніе, испытанное при его первомъ крикѣ, бывшемъ для меня тѣмъ, что составляетъ для земли первый лучъ солнца, я снова пережила, почувствовавъ, что мое молоко наполнило его ротикъ, встрѣтивъ его первый взглядъ, замѣтивъ его первую улыбку, первую мысль. Моя дорогая, онъ засмѣялся. Смѣхъ, взглядъ, укусъ, крикъ -- четыре безконечныя радости; онѣ проникаютъ въ самое сердце, онѣзатрогиваютъ струны, которыя не зазвучатъ ни отъ чего иного. Я думаю, міры связаны съ Богомъ такъ, какъ связанъ ребенокъ со всѣми фибрами матери. Господь -- это великое материнское сердце. Въ минуту зарожденія или даже во время беременности не является ничего осязательнаго, видимаго, мать же, которая кормитъ, моя Луиза, испытываетъ ежеминутное блаженство. Она видитъ, что дѣлается съ ея молокомъ: оно превращается въ тѣло; оно расцвѣтаетъ на концахъ крошечныхъ пальчиковъ, походящихъ на цвѣты и имѣющихъ нѣжность цвѣтка; оно выростаетъ въ видѣ тонкихъ и прозрачныхъ ногтей; оно вытягивается, превращаясь въ волоса; оно двигается вмѣстѣ съ ногами малютки. О, дѣтскія ножки -- да вѣдь это цѣлый языкъ! Съ ихъ помощью ребенокъ начинаетъ выражать свои чувства. Кормленіе, Луиза, это рядъ превращеній, за которыми слѣдишь удивленными глазами. Ты слышишь крикъ ребенка не ушами, а сердцемъ; ты читаешь улыбку глазъ и губъ или движенія ножекъ малютки словно огненныя буквы Бога, начертанныя въ пространствѣ. Все перестаетъ занимать женщину. Отецъ? Да его можно убить, если онъ разбудитъ ребенка. Женщина воплощаетъ въ себѣ цѣлый міръ для малютки, также какъ и онъ представляетъ для нея цѣлый міръ Она знаетъ, что ея жизнь раздѣлилась, она щедро вознаграждается за всѣ свои труды, страданія (потому что дѣло не обходится и безъ страданій). Сохрани тебя Боже отъ трещины на груди; ранка раскрывается подъ розовыми губами и заживаетъ съ большимъ трудомъ; она причиняла бы безумныя страданія, если бы женщина при этомъ не видѣла ротика ребенка, вымазаннаго молокомъ. Такія трещинки одно изъ самыхъ ужасныхъ возмедій за красоту: подумай, моя Луиза, онѣ дѣлаются только на нѣжной и тонкой кожѣ.
Черезъ пять мѣсяцевъ моя обезьянка превратилась въ самое хорошенькое созданьице, которое когда-либо орошалось радостными слезами матери, которое когда-либо женщина мыла, причесывала, наряжала. Богъ знаетъ, съ какимъ неохлаждаемымъ жаромъ мы наряжаемъ, одѣваемъ, причесываемъ, цѣлуемъ эти маленькіе цвѣточки или мѣняемъ имъ пеленки! Итакъ, моя обезьянка теперь уже не обезьянка, а baby (какъ говоритъ моя англичанка няня), розовый и бѣленькій baby. И какъ онъ знаетъ, что его любятъ. Онъ кричитъ не очень много, но, говоря правду, я не оставляю его ни на минуту и стараюсь, чтобы моя душа проникла въ него.
Дорогая, теперь во мнѣ живетъ не любовь къ Луи, но чувство, которое въ душѣ любящей женщины должно дополнять любовь. Я не знаю, не выше ли любви эта нѣжность, эта благодарность лишенная всякаго эгоизма? Изъ твоихъ словъ, милочка, я заключаю, что любовь нѣчто до крайности земное, между тѣмъ въ чувствѣ счастливой матери къ тому, кто былъ первой причиной этихъ долгихъ, этихъ вѣчныхъ радостей, есть что-то религіозное и божественное. Радость матери не только свѣтъ, который проникаетъ въ ея будущее и освѣщаетъ его, но и сіяніе, бросающее отблескъ на прошедшее, придавая ему прелесть воспоминаній.
Старый де-л'Эсторадъ и его сынъ стали еще милѣе ко мнѣ; я для нихъ какъ бы новое лицо; ихъ слова и взгляды проникаютъ въ мою душу, потому что каждый разъ, взглянувъ на меня и заговоривъ со мною, они какъ бы привѣтствуютъ и поздравляютъ меня. Мнѣ кажется, старый дѣдъ превращается въ ребенка; онъ съ какимъ-то восхищеніемъ смотритъ на меня! Когда я въ первый разъ сошла къ завтраку и когда старикъ увидѣлъ, что я ѣмъ и кормлю грудью его внука, онъ расплакался. Эти слезы въ сухихъ глазахъ, въ которыхъ, бывало, блестѣли однѣ мысли о деньгахъ, произвели на меня невыразимо отрадное впечатлѣніе. Мнѣ показалось, что старикъ понимаетъ мое счастье. Луи, кажется, готовъ сказать деревьямъ и булыжникамъ большой дороги, что у него родился сынъ. Онъ по цѣлымъ часамъ смотритъ на твоего спящаго крестника. Луи, по его словамъ, не знаетъ, когда онъ къ нему привыкнетъ. Эти крайнія выраженія радости показываютъ мнѣ, до чего оба они боялись, Луи наконецъ сознался мнѣ, что онъ сомнѣвался въ самомъ себѣ и полагалъ, что онъ осужденъ никогда не имѣть дѣтей. Мой бѣдный Луи внезапно измѣнился къ лучшему; онъ занимается еще прилежнѣе прежняго. Этотъ ребенокъ удвоилъ честолюбіе своего отца. Я же все дѣлаюсь счастливѣе и счастливѣе. Между матерью и ребенкомъ съ каждымъ часомъ выростаютъ все новыя узы. Все, что я испытываю, доказываетъ мнѣ, что чувство матери неистребимо, естественно, ежечасно: между тѣмъ я подозрѣваю, что въ любви бываютъ перерывы. Нельзя любить всегда одинаковымъ образомъ; на этой матеріи жизни нельзя вѣчно вышивать блестящихъ цвѣтовъ; словомъ, любовь можетъ и даже должна прекратиться; материнству же нечего бояться ослабленія: оно ростетъ вмѣстѣ съ потребностями ребенка, развивается вмѣстѣ съ нимъ. Развѣ материнство не страсть, не потребность, не чувство, не долгъ, не необходимость, не счастье, слитые воедино? Да, милочка, вотъ истинная жизнь женщины. Въ ней удовлетворяется наша жажда жертвовать собой, и мы не находимъ въ ней мукъ ревности. Быть можетъ, материнская любовь единственный пунктъ, на которомъ природа и общество вполнѣ сходятся. Въ этомъ случаѣ общество дополнило природу; оно обогатило материнское чувство духомъ семейственности, прибавило къ нему желаніе сохранить имя, родъ, состояніе. Какой любовью мать должна окружать милое существо, познакомившее ее съ подобными радостями, развившее ей душу, открывшее ей великое искусство материнства! Право старшинства, которое восходитъ до начала міра и относится къ началу обществъ, мнѣ кажется, не должно оспариваться. Ахъ, сколько новаго говоритъ матери ея первенецъ! Какая сила добродѣтели таится въ непрестанномъ охраненіи слабаго существа! Мнѣ кажется, женщина вступаетъ въ свою истинную сферу, только сдѣлавшись матерью; только тогда развивается въ ней сила для исполненія долга ея жизни, только материнство даетъ ей полное счастье и наслажденіе. Женщина, еще не ставшая матерью, существо неполное и неудавшееся. Торопись сдѣлаться матерью, мой ангелъ; къ твоему счастью прибавятся тѣ наслажденія, которыя я испытываю.
Я покинула тебя, услыхавъ плачъ господина твоего крестника; его крикъ я слышу даже изъ глубины сада. Я не хочу отсылать это письмо, не простившись съ тобою: я перечла его и ужаснулась, замѣтивъ, какія вульгарныя чувства высказываю я въ немъ. Увы, мнѣ кажется, что всѣ матери испытываютъ то, что чувствую я, что онѣ совершенно такъ же выражаютъ свои ощущенія и что ты будешь смѣяться надо мной, какъ люди смѣются надъ наивностью всѣхъ отцовъ, толкующихъ объ умѣ и красотѣ своихъ дѣтей и всегда находящихъ въ нихъ что-либо необыкновенное. Моя милочка, главный смыслъ этого письма заключается въ слѣдующемъ: теперь я настолько же счастлива, насколько несчастна была раньше. Эта усадьба (которая сдѣлается маіоратомъ) превратилась для меня въ обѣтованную землю. Странствованіе въ пустынѣ окончилось. Тысяча нѣжностей, дорогая милочка. Пиши мнѣ, теперь я могу читать твои письма и не плакать, встрѣчая изображеніе твоего счастья и твоей любви. До свиданія.