Впослѣдствіи Георгъ съ удовольствіемъ вспоминалъ о времени своей солдатчины. Онъ попалъ къ капитану, который быстро распозналъ въ юношѣ хорошее происхожденіе, стремленіе къ знанію, способности и веселый нравъ, и, надѣясь сдѣлать изъ него хорошаго унтеръ-офицера, старался облегчить ему службу. Для Георга, котораго глубокое ощущеніе счастья постоянно погружало въ мечтательную задумчивость, даже краткія передышки во время полкового ученія являлись дарами неба. Стояла дивная, солнечная и свѣжая южная осень, съ холодными ночами и невыразимо мягкими и ясными днями; лѣса и виноградники одѣлись въ яркіе цвѣта, подобныхъ которымъ не найти нигдѣ въ Европѣ, и которые встрѣчаются развѣ только кое-гдѣ на Канадскихъ озерахъ. Мрачный и пустынный на западѣ Бахерскій хребетъ стекаетъ здѣсь, возлѣ Пикерна и Лембаха, и къ юго-востоку цѣлыми каскадами поросшихъ лозами террасъ къ долинѣ, и, какъ вездѣ, гдѣ небо какъ будто особенно ласкаетъ штирскую землю, въ области вендовъ выросли уютные нѣмецкіе поселки. Лѣса здѣсь прекраснѣе и менѣе расхищены, чѣмъ въ западной суровой сторонѣ лѣсопиленъ. Орѣшникъ, каштаны, дикая вишня и буки наперерывъ тянутся къ небу между высокими, угрюмыми соснами. Горные склоны горѣли золотымъ пламенемъ; священныя смертельныя раны божественной природы сіяли просвѣтленнымъ багрянцемъ; въ неописуемой красотѣ кровянѣли лѣса и горы, а равнина тонула въ серебристой дымкѣ. Когда на учебной площади наступалъ минутный перерывъ въ занятіяхъ, Георгъ впивалъ такую упоительную красоту, что отъ волненія у него выступали слезы.
"Старое мѣсто" -- называлъ народъ удивительно ровную площадь, на которой по короткой степной травѣ перекрещивались чудеснѣйшія каштановыя аллеи. Онѣ вели во всѣ стороны; но самыми красивыми и таинственными были аллеи, направляющіяся къ замку епископа и къ "дому на Бахерѣ". Тамъ, у горнаго склона, гдѣ изъ земли выпираетъ древняя стѣна, гдѣ грозовые лнени обнажаютъ золотисто-радужные сосуды, гдѣ крестьяне таинственно шепчутся о зарытыхъ сокровищахъ, и гдѣ вся болотистая низина полна высокихъ доисторическихъ могильныхъ кургановъ, несомнѣнно находился древній городъ, римская колонія, а, можетъ быть, и еще болѣе древнее кельтическое поселеніе. Должно быть, въ курганахъ погребены могучіе герои, потому что нѣкоторые изъ нихъ, заросшіе цѣлыми рощицами, выше иныхъ крестьянскихъ домовъ. Тамъ покоится и грезитъ еще не изслѣдованная сѣдая старина. Какъ знать, что таятъ еще эти кудрявые курганы?
Страна была полна тайнъ, полна загадочнаго трепета невѣдомыхъ вѣковъ, и Георгъ былъ счастливъ.
Къ Рождеству онъ получилъ первую звѣздочку и поступилъ писаремъ въ канцелярію своего капитана. Ему дали отдѣльную комнату; но зима и вынужденное сидѣнье въ комнатѣ нѣсколько тяготили его. По счастью, стойкій и дѣятельный Тосъ, отбывавшій службу, въ томъ же гарнизонѣ, попалъ въ одинъ съ нимъ батальонъ. Его опредѣлили въ ружейную мастерскую, и, такимъ образомъ, они часто бывали свободны въ то время, какъ ихъ товарищи уходили на ученье. Георгъ читалъ своему другу, дѣлился съ нимъ всѣми сокровищами, извлекаемыми изъ книгъ, и разсказалъ о своей растительной, полубезсознательной жизни въ горномъ лѣсу, вплоть до великаго дня пробужденія, когда онъ, точно гонимый инстинктомъ, прошелъ длинный путь къ любимой дѣвушкѣ. И какъ она легко и быстро, словно незначительную вещь, отдала ему свою красоту и осчастливила свыше всякой мѣры своей веселостью, умомъ, добротой, наивностью и дивными фантастическими разсказами.
Простодушному Тосу очень понравились удивительные разсказы славянской дѣвушки, а еще больше смиреніе, любовь и вѣра, съ которой это дитя природы привязалось къ Георгу, и, особенно, ея веселость. "Это величайшее благословеніе, которое женщина можетъ принести мужчинѣ", говорилъ онъ и просилъ Георга показать ему дѣвушку. Молчаливый труженикъ по однимъ разсказамъ влюбился въ пріятельницу своего друга.
Недолго простояла зима, и скоро вновь подулъ милый, мягкій южный вѣтерокъ-искуситель! Въ день именинъ Доротеи, въ самыхъ первыхъ числахъ февраля, Георгъ принесъ ей примулъ, распустившихся уже на солнечныхъ склонахъ между виноградниками, и это показалось имъ важнымъ событіемъ: въ такую пору для Доротеи уже расцвѣли примулы!
Дѣвушка была печальна, грустно отвѣчала на его ласки и вдругъ отвернулась, потому что на глазахъ у нея выступили горькія слезы.
Долго она не хотѣла ничего говорить, потомъ разсказала, что старая гадалка "баба Горица" нагадала ей, что у нея есть возлюбленный, который созданъ не такъ, какъ другіе люди. Онъ спалъ семь лѣтъ, будетъ странствовать еще семь лѣтъ, будетъ воевать, страдать и причинитъ горе не одной дѣвушкѣ. Она же сама выйдетъ замужъ за другого. Тутъ Доротея неудержимо разрыдалась, и Георгъ не могъ ее успокоить. Въ это время мать ея крикнула изъ кухни:
-- Дортья, идетъ твоя крестная.
Георгъ хотѣлъ уйти; онъ зналъ, что владѣлица сосѣдняго виноградника, крестная мать Доротеи, и особенно ея мужъ часто разспрашивали о немъ и хотѣли его видѣть. Но было уже поздно, и онъ столкнулся въ дверяхъ съ входившими гостями. Мужъ былъ высокій, почти сѣдой, съ короткими старомодными бакенбардами и большими серьезными глазами. Пріятный легкій румянецъ дѣлалъ его моложе и придавалъ сходство съ кѣмъ-то изъ старыхъ композиторовъ.
-- Ага, вотъ нашъ скрипачъ,-- воскликнулъ старый господинъ.-- Скажите пожалуйста, почему же вы не въ полковомъ оркестрѣ?
И пока жена его привѣтливо улыбалась смущенному Георгу и звала Доротею съ собой гулять, господинъ Іоганнъ Тавернари сталъ просить Георга сыграть ему что-нибудь. Георгъ настроилъ скрипку Януша и сыгралъ по слуху третью часть прекрасной сонаты, недавно слышанной отъ заѣзжаго скрипача. Потомъ отложилъ скрипку. Доротеи уже не было.
Старикъ не сказалъ ни слова, схватилъ Георга подъ руку и повелъ его съ собой къ барскому дому. Тамъ онъ ввелъ его въ гостиную, гдѣ словно исчезло цѣлое столѣтіе, или остановилось время, видѣвшее юность дяди Вонзидлера, стараго Крумма и башеннаго сторожа Матіаса.
Старая-престарая мебель изъ вишневаго дерева, серьезнѣйшіе стоячіе часы и рояль съ шестью октавами и педалями, которыя нужно было прижимать колѣнями кверху. Въ свое время онъ представлялъ образецъ артистическаго совершенства и былъ изобрѣтенъ Іоганномъ Бремомъ въ годъ смерти великаго Бетховена.
Скрипка, лежавшая на роялѣ, была еще старше, но гораздо звучнѣе рояля.
Старикъ поискалъ въ нотахъ и подалъ Георгу скрипичную партію. Георгъ сейчасъ же узналъ сонату, которую только что игралъ -- изящную, кокетливую вещь знаменитаго Пьетро Нардини.
Они заиграли. Старикъ ударилъ по клавишамъ, и старыя, жалобныя струны задрожали, какъ забытая арфа, въ которую ударяетъ влажный вѣтеръ. Господинъ Тавернари аккомпанировалъ изящно и со вкусомъ. Георгъ увлекся, и, когда подошло шутливое, легкомысленное аллегретто, скрипка заиграла такъ, какъ будто проказникъ Казанова разсказывалъ какой-нибудь забавный анекдотъ. Глаза Георга сіяли, онъ нашелъ себя и свою душу: культура, культура!
Когда они кончили, старикъ всталъ и восторженно протянулъ Георгу обѣ руки. Рѣшеніе его было непреклонно. Такъ какъ Георгъ долженъ былъ отслужить свой срокъ, Тавернари предложилъ ему отправиться въ музыкальную капеллу его полка въ Грацѣ. Это могло нѣсколько возвысить и его общественное положеніе, такъ какъ товарищами его были бы сыновья аристократовъ и ученики консерваторіи. Кромѣ того, господинъ Тавернари рѣшилъ поддерживать Георга и дальше. Слишкомъ печально было видѣть даровитаго юношу въ мундирѣ военнаго писаря. Онъ разспросилъ Георга о его жизни и былъ счастливъ, что первое впечатлѣніе не обмануло него. Съ этого дня онъ и его жена стали относиться къ Георгу, какъ къ родному сыну.
Старики были не особенно счастливы дѣтьми. Они были уже не молоды, когда родилась ихъ единственная дочь Бабетта, которой теперь, въ возрастѣ семнадцати лѣтъ, грозила медленно подкрадывавшаяся болѣзнь легкихъ, унаслѣдованная отъ родителей. Они были родомъ съ юга, гдѣ оставили дочь на нѣкоторое время, чтобы привести все въ порядокъ въ своемъ имѣніи, такъ какъ врачи надѣялись, что свѣжій горный воздухъ будетъ полезенъ Бабеттѣ.
Однажды Георгъ стоялъ передъ широкимъ садовымъ входомъ къ господскому дому, къ которому вела каменная лѣстница между двумя обвитыми виноградомъ колоннами. Георгъ занесъ уже одну ногу на ступеньку, чтобы войти туда, гдѣ его ждала спокойная, благожелательная атмосфера той высоко-культурной нѣмецкой зажиточности, которая, къ прискорбію, становится уже столь рѣдкой. Ступенька пожелтѣла, стала почти прозрачной отъ времени, и на ней виднѣлись слѣды стертой надписи. Въ этихъ мѣстахъ почва богата стариннымъ скульптурнымъ мраморомъ, и нерѣдко какая-нибудь ступенька, или камень въ стѣнѣ запечатлѣны исторіей минувшей жизни и стремятся разсказать свою тайну.
Въ это время у домика виноградарей показалась Доротея и, увидѣвъ Георга, радостно поспѣшила къ нему.
Безконечно благоухали цвѣтущія лозы, и атомы ароматной пыльцы пѣвуче и тихо кружились, какъ толпа хмельныхъ солнечныхъ пылинокъ. Георгъ стоялъ неподвижно, полный сладкаго, словно густой медъ, счастья, и вдыхалъ этотъ воздухъ, которому нѣтъ подобнаго на землѣ.
Она пошла тише, медленнѣе.
Былъ вечеръ, и зазвонили колокола: далекій, звучный нѣмецкій колоколъ Марбургскаго собора, на который марбургскія женщины когда-то отдали свои лучшія серебряныя украшенія, и близкіе, меланхолическіе сельскіе колокола, отлитые отъ трудовъ грубыхъ рукъ бѣдныхъ крестьянъ. Это былъ безподобный аккордъ, на который сердца молодого музыканта отозвалось всѣми фибрами и всѣми нервами. И, рядомъ съ этой музыкой тихаго вечера, въ груди его ожила и плѣнительная гармонія прекраснѣйшей моцартовокой аріи: нѣжное и чарующее vedrai carino изъ Донъ-Жуана, и онъ тихонько сталъ напѣвать ее про себя.
Звонили вечерніе колокола, день исходилъ кровью изъ тысячи алыхъ заревыхъ ранъ, цвѣтъ плодовыхъ деревьевъ покрывалъ всю землю, а виноградъ дышалъ ароматнымъ золотомъ.
Дѣвушка стояла, покорно сложивъ руки, ждала и смотрѣла на него. Онъ былъ такъ прекрасенъ, такъ погруженъ въ себя, стоя у воротъ въ роскошный цвѣтущій садъ, у входа въ барскій домъ, что она не рѣшалась окликнуть его.
Но вотъ колокола умолкли, Георгъ обернулся и спросилъ:
-- Что ты, моя милая, тихая дѣвушка?
-- Ты идешь къ господину Тавернари?-- спросила Доротея.
-- Да, если ты не возьмешь меня съ собою.
-- Нѣтъ, иди,-- сказала она,-- а если вечеромъ сможешь придти ко мнѣ, то ты знаешь, гдѣ я буду тебя ждать.
-- Ахъ,-- улыбнулся Георгъ,-- въ нашей милой маленькой сторожкѣ?
Въ это время послышались легкія шаги по песку. Доротея обернулась и прошептала:
-- Идетъ хозяйская донка, Бабетта.
Георгъ отступилъ, чтобы пропустить дѣвушку, которую видѣлъ въ первый разъ. Доротея поклонилась, и Бабетта тихонько и ласково кивнула ей головой. Она прошла мимо Георга, не взглянувъ на него, выпрямившись и съ почти строгими глазами. Можетъ быть, она сердилась, что ей пришлось проходить между влюбленными.
Бабетта была въ бѣломъ платьѣ съ розоватымъ оттѣнкомъ отъ цвѣтного узора ткани и съ отдѣлкой изъ мшисто-зеленаго бархата. Георгу оно показалось прелестнымъ, а фигура ея изящной, стройной и гордой. У нея была такая же головка, какъ у Доротеи, и такіе же темные волосы; лицо было оживлено, какъ будто она только что покраснѣла, но выраженіе было не веселое и открытое, а, при всей мягкости и робости, серьезное и печально-замкнутое.
Георгъ смущенно смотрѣлъ ей вслѣдъ, пока она не исчезла въ домѣ, гордая и цѣломудренная, словно чистота ея принадлежала только ей одной, и никто не имѣлъ права смотрѣть на нее. Георгъ молчалъ, у него билось сердце оттого, что она такъ надменно прошла мимо него, точно его здѣсь вовсе и не было. Съ минуту длилось молчаніе. Потомъ Доротея медленно проговорила:
-- Да... вотъ, это Бабетта Тавернари.
Георгъ взглянулъ на домъ.-- Она похожа на тебя, Доротея,-- сказалъ онъ и въ раздумьи кивнулъ головой.-- Да, очень, только она нѣжнѣе, и... и...
-- И что?-- робко спросила Доротея.
Георгъ хотѣлъ сказать: Глубже.-- Но, взглянувъ въ такъ явно влюбленные глаза дѣвушки, искренно проговорилъ:-- И не такъ хороша, какъ ты.
-- Неужели?-- съ счастливымъ смѣхомъ спросила Доротея.
Но Георгъ скоро опять впалъ въ разсѣянность. Его тянуло къ тихому вдумчивому очарованію аристократическаго въ своей простотѣ дома и къ тремъ грустно живущимъ въ немъ человѣческимъ душамъ, такъ близко глядѣвшимъ въ глаза старости, болѣзни и смерти, и все-таки заставляющихъ умолкать свою боязнь и собиравшихся вмѣстѣ слушать Іоганна Себастьяна Баха или какого-нибудь поэта, поющихъ имъ о побѣдоносной силѣ жизни.
Онъ колебался, не зналъ, на что рѣшиться. Потомъ медленно повернулся къ барскому дому и протянулъ руку для прощанья.
-- Юрій!-- воскликнула дѣвушка съ сомнѣніемъ и тоской.
Онъ обернулся, нѣжно улыбнулся ей, и сердце ея расцвѣло отъ счастья. Утѣшенная и успокоенная она сказала:-- До свиданья, дорогой!
А онъ переступилъ ступеньку и пошелъ туда, гдѣ жили образованность, музыка, легкая жизнь и болѣе утонченные люди. Бѣдная Дортья!
Прекрасная Бабетта Тавернари опиралась лицомъ на руку и прятала его отъ Георга. Но чувствовала, что лучистые глаза Георга любуются и этой рукой. Она была нѣжна, стройна, суха и тонка, съ голубыми жилками, въ которыхъ тихо струилась спокойная дѣвичья кровь. Такихъ благородныхъ рукъ у бѣдной Доротеи не было!
Молчаливая мать Бабетты, съ добрымъ, но всегда серьезнымъ лицомъ, потому что ей приходилось скрывать великую печаль, подошла и поправила абажуръ на лампѣ, думая, что яркій свѣтъ безпокоитъ дѣвушку. Тогда Георгъ очнулся отъ глубокой задумчивости.
Господинъ Тавернари медленно ходилъ по комнатѣ. Нѣкоторое время всѣ молчали. Потомъ старикъ сказалъ:
-- Вы увидите: дѣтскій девизъ вашего друга Тоса еще осуществится. Хотѣть великаго! Онъ мнѣ нравится, вашъ другъ. Всегда погруженъ въ глубокую, тревожную жизнь своихъ проблемъ, притомъ честенъ, силенъ и вѣренъ. Нѣмецъ, какимъ онъ долженъ быть. Этотъ знаетъ, чего хочетъ. Мы не успѣемъ опомниться, какъ онъ будетъ директоромъ завода и пойдетъ еще дальше. Значитъ, правда, что его потребовали въ Штейеръ на оружейный заводъ?
-- Да,-- сказалъ Георгъ,-- онъ послалъ туда свои модели, кое-что изъ нихъ приняли, для испытанія. А такъ какъ при введеніи въ армій новыхъ ружей потребуются дѣльные унтеръ-офицеры, то, послѣ окончанія срока службы, онъ поступитъ туда однимъ изъ первыхъ мастеровъ. Договоръ уже заключенъ.
-- Скажите пожалуйста!-- Господинъ Тавернари съ удовольствіемъ кивнулъ головой.-- Ну, а вы, Георгъ, вы не чувствуете, какъ у васъ разгорается сердце? Вѣдь вы выбрали тотъ же самый девизъ, или почти тотъ же. Не правда ли?
-- Искать необычайнаго -- да,-- уныло проговорилъ Георгъ.
-- Чѣмъ вы, собственно, хотите быть?-- спросилъ старикъ.
Георгъ долго молчалъ. Наконецъ, сказалъ: -- Настоящимъ человѣкомъ.
-- Что же это въ себѣ заключаетъ?-- съ мягкой снисходительностью спросилъ Тавернари.
-- Я хотѣлъ бы всему учиться и все знать. Я читаю, читаю безъ конца, и счастливъ. Мое образованіе должно охватываться: отъ химіи и ботаники до метафизики и отъ музыки до области живописи и поэзіи. Я хотѣлъ бы понимать всѣхъ, астронома и пророка, священника, еретика, алхимика и механика. Тамъ, гдѣ я нашелъ бы что-нибудь и для себя, тамъ сталъ бы работать и я...
-- Напримѣръ?!-- спросилъ Тавернари.
-- Какъ музыкантъ, какъ народный ораторъ, какъ защитникъ нашего лучшаго нѣмецкаго достоянія, угрожаемаго въ Австріи. Развѣ непремѣнно нужно, выбрать какую-нибудь изъ девяноста девяти профессій?
-- Гмъ,-- неопредѣленно промычалъ Тавернари.
-- Выбросьте лучше политику изъ своей программы,-- печально усмѣхнувшись, сказала госпожа Тавернари.-- И безъ нея много дѣла.-- Она обернулась къ Бабеттѣ.-- Правда, что Георгъ обладаетъ сильнымъ и плодотворнымъ стремленіемъ къ знанію. Чему только онъ ни учился, чего только онъ ни знаетъ! Просто удивительно! И безъ всякаго руководства, безъ университета.
Бабетта опустила руку и ласково взглянула на Георга:-- Это очень хорошо, господинъ Боценгардтъ. Хотѣлось бы мнѣ походить въ этомъ на васъ.
-- Сейчасъ Георгъ учится играть на роялѣ,-- закончилъ разговоръ Тавернари.-- Такъ что же, мой милый, начнемъ?-- И они подошли къ роялю.-- Вотъ, съ синкоповъ.-- Они начали играть, сдержанно, серьезно, съ искреннимъ уваженіемъ и истинной чистой художественностью.
Обѣ женщины, старѣющая мать и молчаливая дѣвушка, сидѣли рядомъ, дивясь звучной и мастерской игрѣ Георга.
-- Онъ изумительно талантливъ,-- шепнула мать.
-- Да,--оказала Бабетта.-- Становится какъ будто страшно, не то его, не то за него... не знаю.
-- Онъ неустойчивъ, хочетъ слишкомъ многаго и еще больше мечтаетъ и страдаетъ отъ происходящей въ немъ работы. Конечно, онъ будетъ много блуждать, но сдѣлается, можетъ быть, великимъ человѣкомъ.
-- Будетъ ли онъ и добрымъ?-- тихо сказала Бабетта.
-- Почему ты настроена противъ него?-- спросила мать.-- Мнѣ все кажется, что онъ тебѣ непріятенъ.
-- Ахъ, если бъ онъ былъ не простой солдатъ,-- воскликнула вдругъ дѣвушка.-- И потомъ: онъ артистъ, а это значитъ: величайшее благородство, но и ужасающая капризность, полу-герой, полу-женщина, а самое главное: какой ребенокъ! Развѣ онъ не похожъ на ребенка? Это совсѣмъ еще дѣтское лицо, эти кудри, смѣющіеся глаза, полное отсутствіе серьезности!
-- Ты такъ недовѣрчива ко всѣмъ,-- со вздохомъ сказала мать.-- Но ни къ кому ты такъ не приглядывалась, какъ къ нему.
-- Боже мой, онъ -- загадка,-- тихо проговорила дѣвушка и вышла изъ комнаты. Мать печально посмотрѣла ей вслѣдъ. Она предчувствовала, что дочь ея недолговѣчна, и страстно желала ей испытать хоть немного любви въ этомъ мірѣ.
Георгъ замѣтилъ уходъ Бабетты и сталъ разсѣянъ.
-- Стопъ,-- крикнулъ Тавернари,--два, три, четыре, разъ...
Но Георгъ прервалъ игру и всталъ:
-- Мнѣ пора домой,-- сказалъ онъ.-- Я отпущенъ только до зари.
-- Чортъ бы побралъ дисциплину, когда она поддерживаетъ варварство. Какъ было чудесно! Ну что жъ дѣлать! Еще стаканчикъ вина, Георгъ. Нѣтъ? Ну, покойной ночи.
-----
Отъ Тавернари Георгъ пошелъ къ Доротеѣ, въ горную сторожку.
-- Георгъ,-- нерѣшительно заговорила Доротея, сдерживая накопившіяся въ груди муку и безпокойство, -- Георгъ, я ясно вижу, что ты не можешь остаться со мной.
-- Дортья,-- съ укоризной остановилъ Георгъ.
-- Нѣтъ, я говорю не о Бабеттѣ. Она, конечно, очень красива, много знаетъ, много училась.
-- Но я ничего не чувствую къ ней, рѣшительно ничего,-- страстно воскликнулъ Георгъ.
-- Все равно, тебѣ предстоитъ много работы, прежде чѣмъ ты выбьешься. Ты будешь знаменитостью. И я тебѣ не пара. Я бѣдная крестьянка съ грубыми руками, непонятливая во всемъ, что не ты. Я не могу и не хочу связывать тебя, какъ путы коня. Да, и безъ того, ты уѣдешь въ Грацъ, и мы долго не увидимся, самое лучшее -- никогда больше.
-- Что ты, что ты, дорогая, не говори такихъ словъ,--воскликнулъ Георгъ.-- Я вернусь и всегда буду любить тебя. Всегда!
-- Тебя отниметъ отъ меня кипучая жизнь, къ которой ты такъ стремишься,-- возразила Доротея, покачивая головой.-- О, единственный свѣтъ моей жизни, молю тебя, окажи мнѣ только одну, послѣднюю милость!--И она упала къ его ногамъ.-- Оставь мнѣ ребенка отъ тебя!
-- Доротея!-- испуганно воскликнулъ онъ. Но она обвила его колѣни, и только нѣмой стыдъ ея, только ея трепетное молчаніе повторяли ея мольбу.
-- Доротея, этого не можетъ быть,-- сказалъ онъ спокойно и рѣшительно.-- Пусти меня.
Но она крѣпко держала его, прижавшись пылаюпщмъ лицомъ къ его колѣнямъ.
-- Дортья, я никогда не могъ бы покинуть этихъ холмовъ, если бъ сталъ здѣсь отцомъ. Я долженъ былъ бы остаться при ребенкѣ.
-- Какая бы ему была отъ тебя польза?-- мягко заговорила сна.-- Развѣ ты сталъ бы няньчить, баюкать, пеленать, забавлять его? Нѣтъ, ты не могъ бы этого дѣлать, но все это нужно ребенку, и все это я могу сдѣлать и одна. А отецъ ему не нуженъ, и онъ не замѣтилъ бы даже, что его у него нѣтъ.
-- Дорогая, я бѣденъ. Я долженъ былъ бы кормить и воспитывать его на свой заработокъ. Неужели же я могу хотѣть произвести на свѣтъ существо для того, чтобы изъ него выросъ жалкій рабъ? И какъ я смогу содержать васъ, когда я былъ такъ легкомысленъ, что не научился зарабатывать хлѣбъ даже для себя?
-- Я буду работать. Я ничего не стану брать отъ тебя. Этотъ даръ единственнаго моего возлюбленнаго былъ бы такъ великъ, что я отказалась бы отъ всякаго другого. Я воспитывала бы своего ребенка, сдѣлала бы его сильнымъ и счастливымъ, можетъ быть, дала бы ему образованіе.
-- Для меня было бы позоромъ знать, что гдѣ-то растетъ существо, для котораго я ничего не могу сдѣлать, да и для тебя это было бы позоромъ. Люди стали бы смѣяться и бранить тебя. И издѣвались бы надъ тобой и надъ ребенкомъ всю жизнь.
-- Ахъ,-- сказала Доротея, -- къ насмѣшкамъ и браннымъ словамъ я ужъ привыкла. Мнѣ они знакомы. Но когда я взгляну въ синіе глазки моего дитятки, я буду чувствовать себя счастливой. Недавно словинскіе парни изъ св. Кунигунды сожгли вѣнокъ и повѣсили мнѣ на дверь соломенный жгутъ, потому что я вожусь съ нѣмцемъ. Развѣ ты не замѣчаешь, что мои братья тебя избѣгаютъ, а родители смущаются, когда, ты приходишь?
Георгъ былъ пораженъ и возмущенъ.
-- Какъ,-- воскликнулъ онъ.-- Оттого, что я нѣмецъ!
Въ эту минуту окно зазвенѣло, и въ комнату влетѣлъ камень. Доротея вскрикнула, и на ясномъ бѣломъ лбу ея появилось темнокрасное пятно, похожее на то, на которое Георгъ смотрѣлъ когда-то, маленькимъ мальчикомъ.
Георгъ выхватилъ изъ ноженъ кривую саблю и выбѣжалъ изъ сторожки. Сбоку, межъ лозами, кто-то побѣжалъ къ долинѣ, и внизу у лѣса тоже показались движущіяся тѣни. Но взбѣшенный Георгъ не считалъ враговъ, а стремительно погнался за ними. Изъ лѣсу въ него полетѣли камни: одинъ со звономъ ударился о клинокъ его сабли, другой попалъ въ плечо. Но онъ замѣтилъ прятавшуюся въ лозахъ фигуру и нагналъ ее. Незнакомое одутловатое лицо съ широкими славянскими щеками и узкими глазами злобно поднялось къ нему, и онъ почувствовалъ въ этомъ лицѣ все то, что кроется въ словахъ: враждебная раса. Георгъ очутился подъ градомъ камней, ранившихъ ему руку и голову, но не чувствовалъ ничего, кромѣ яростной злобы; поднявъ саблю, онъ ударилъ по дубинѣ, занесеной надъ нимъ противникомъ, и громко треснули, вмѣстѣ съ расщепленнымъ деревомъ, и кости. Парень пронзительно вскрикнулъ, и Георгъ перескочилъ черезъ него. Но на него набросилось еще пятеро, и онъ, размахивая надъ ними саблей, издѣвался надъ ними и бранилъ ихъ и по-нѣмецки и по-вендски.
-- Пятеро! Васъ пятеро! Стойте! Ахъ, не хотите? Такъ я разгоню васъ, псы, паршивое стадо. Я загоню васъ въ рѣку, звѣри, негодяи! Развѣ вы люди!
Ему доставляло наслажденіе ругать ихъ самыми скверными словами, и было почти жаль, что дикое наслажденіе продолжалось такъ недолго. Парни разбѣжались, и Георгъ вскорѣ очутился въ тихой долинѣ Драу, ведущей къ Марбургу. У него дрожали руки и колѣни. Только теперь онъ почувствовалъ боль отъ ударовъ и захромалъ, полный великой, полу-радостной, полу-неудовлетворенной злобы.
-- Ахъ, бѣдная Доротея! Что ей придется вытерпѣть! Что же теперь будетъ?
Послѣ ея безумной просьбы, онъ не долженъ съ нею видѣться. Было бы недостойно, даже подло, навлечь горе и позоръ на нее и на маленькое ни въ чемъ неповинное существо, о которомъ онъ не можетъ заботиться. Нѣтъ, онъ не пойдетъ больше къ ней. Славянскіе парни будутъ хвастать, что прогнали его. Ну, что жъ! Если она повѣритъ этому и станетъ его презирать,-- тѣмъ лучше. Тогда она его забудетъ.
У окраины города онъ сѣлъ на тумбу и вытеръ носовымъ платкомъ струившуюся кровь. На душѣ у него было тяжело.
-- Что я такое? Ничто, мечтатель! Что я сдѣлалъ? Допустилъ дѣвушку полюбить меня. Терпѣлъ жизнь, терпѣлъ любовь, какъ растеніе поцѣлуй солнца. Что есть во снѣ? Что я такое? Хорошій музыкантъ И больше ничего. О, горе, о, позоръ! Учащійся? Созерцатель? И только. Никакихъ поступковъ, никакихъ дѣлъ. Боже мой, еслибъ я могъ выбраться на свѣтъ и подвергнуться какому-нибудь испытанію!
На другой день къ нему пришелъ молчаливый Тосъ и, какъ всегда, попросилъ поиграть немножко. Но Георгъ вскорѣ отложилъ скрипку и сказалъ:-- Послушай, Тосъ.
-- Что такое?-- спросилъ Тосъ.
Георгъ разсказалъ ему о своемъ послѣднемъ свиданьи съ Доротеей, о предстоящемъ своемъ отъѣздѣ въ Грацъ, объ оскорбленіяхъ, которымъ подвергаютъ Доротею, и, наконецъ, ея необыкновенной просьбѣ, послѣ которой онъ, какъ честный человѣкъ, не могъ продолжать видѣться съ нею.
-- Если ты на ней не женишься, то да,-- сказалъ Тосъ. Онъ былъ очень блѣденъ, но спокоенъ.
Георгъ молчалъ. Сердце его горѣло, но онъ не видѣлъ никакого выхода. Тосъ повторилъ настойчивѣе, въ тонѣ вопроса:
-- Если ты на ней не женишься...
Георгъ всталъ.-- Нѣтъ,-- сказалъ онъ.-- Я не могу.
Тогда Тосъ тоже всталъ и взялся за шапку, какъ бы собираясь уходить, но вдругъ повернулся и подошелъ прямо къ Георгу.
-- Эразмъ Георгъ Боценгардтъ,-- произнесъ онъ торжественно,-- отказываешься ли ты отъ всякихъ притязаній на эту дѣвушку?
-- Да,-- твердо сказалъ Георгъ.
-- Бросишь ли ты всякую мысль о ней,-- то есть всякую мысль о ея тѣлѣ?
-- Да да,-- почти простоналъ Георгъ. Онъ понялъ своего друга.
-- Георгъ Боценгардтъ, прошу тебя помочь мнѣ и сообщаю тебѣ, что я хочу посвататься къ этой дѣвушкѣ и жениться на ней.
Георгъ протянулъ руку и сказалъ:-- Конрадъ, я давно подозрѣвалъ о твоихъ чувствахъ. Я отказался отъ нея и напишу ей... Нѣтъ, я скажу чистосердечно ея родителямъ, что ты лучше меня, что ты дашь ей счастье, и что я прошу ее, ради спокойствія моей души, выйти за тебя. Конрадъ, ты получишь безцѣнное сокровище!
-- Я знаю,-- сказалъ Тосъ, своимъ обычнымъ спокойнымъ тономъ.-- Дай мнѣ письмо. Я сегодня же пойду къ ней.
-- Тосъ, дорогой другъ, не торопи ее. Она скажетъ "нѣтъ" и сегодня и, можетъ быть, еще нѣсколько разъ.
-- Я но стану спрашивать у нея ни "да", ни "нѣтъ", скажу только, что ты больше не придешь, и что я буду ждать.
Георгъ сѣлъ за столъ и сталъ писать... Потомъ кудрявая бѣлокурая голова его упала на столъ, и онъ разрыдался горько и неудержимо, какъ маленькій мальчикъ. Чистая первая любовь рушилась, и сердцу было больно.
-----
Тосъ отправился къ родителямъ Доротеи, и они приняли его предложеніе съ радостью, потому что знали, что онъ поступаетъ на большой австрійскій оружейный заводъ. Потомъ онъ пошелъ къ Тавернари, и тамъ тоже отъ души пожелали ему счастья. Послѣ всѣхъ онъ пошелъ къ Доротеѣ.
-- Гдѣ Юрій?-- спросила она.
-- Онъ сказалъ, что больше не можетъ видѣться съ тобой, Дортья,-- спокойно отвѣтилъ Тосъ.
-- Онъ смѣялся, когда говорилъ это? Или плакалъ?
-- Онъ былъ очень грустенъ,-- отвѣтилъ честный механикъ.-- И я видѣлъ, какъ онъ плакалъ.
Доротея взглянула на Тоса.-- Знаете ли вы, что его заставило уйти отъ меня?
-- Онъ не хотѣлъ навлечь на васъ оскорбленія со стороны славянскихъ парней,-- уклончиво сказалъ Тосъ.
-- А больше вы ничего не знаете?
Тосъ молча опустилъ глаза.
-- Вы такъ же честны, какъ Георгъ красивъ. Вы знаете, о чемъ я его просила?
Бѣдный механикъ невольно вздохнулъ. И вздохъ прозвучалъ, какъ утвержденіе.
-- И все-таки хотите жениться на мнѣ? Знаете ли вы, что если Юрій захочетъ, я, не задумываясь, сейчасъ же уйду отъ васъ?
-- Но только съ нимъ, а ни съ кѣмъ другимъ,-- спокойно отвѣтилъ Тосъ. Видите ли, не многіе мужья могутъ сказать это.
-- А съ Юріемъ?-- настаивала она.
-- Съ нимъ никогда,-- рѣшительно отвѣтилъ онъ.
-- Почему? -- горестно воскликнула она.
-- Потому что Георгъ никогда не обманетъ меня. Онъ вѣренъ.
-- Да, онъ вѣренъ мужчинамъ,-- горько сказала Доротея.-- Матери своей онъ не принесъ никакого утѣшенія, и теперь и меня покидаетъ въ горѣ. Но все равно, онъ превратилъ годъ моей жизни въ радостную пѣсню. Конрадъ, я буду всю жизнь пѣть эту пѣснь, когда буду оставаться одна.
-- Я буду съ вами и скажу вамъ, что и я тоже люблю его.
Доротея протянула ему руку.-- Благодарю васъ, Конрадъ, за то, что вы такъ преданы ему. Не правда ли, онъ -- счастье. Онъ ничего не дѣлаетъ, просто сидитъ, глаза его смѣются, онъ разсказываетъ, что рвется къ чему-то великому, и самъ не знаетъ къ чему, а всѣмъ вокругъ него становится тепло. Развѣ не правда?
-- Да, это такъ. Онъ ничто и ничего не стоитъ, и все-таки всѣ его любятъ, и всѣмъ милы его мечты...
-- Вы не думаете, что изъ него выйдетъ что-нибудь крупное?
-- Можетъ быть, -- сказалъ Тосъ, пожавъ плечами. Онъ привыкъ думать, что великіе люди работаютъ иначе.
-- Значитъ, вы не вѣрите въ него?
-- Возможно, что изъ него и выйдетъ что-нибудь необыкновенное, но я не убѣжденъ въ этомъ.
-- Ахъ, Тосъ, Тосъ,-- горестно засмѣялась Доротея.-- если бы я такъ же не вѣрила въ него, какъ вы. Тогда я думала бы, что я нужна ему, и держала бы его вотъ такъ,-- она подняла руки и крѣпко стиснула пальцы. Потомъ взглянула въ глаза своему скромному жениху и прибавила.-- Но я думаю, что не нужна ему, даже принесу ему вредъ. Поэтому я должна отказаться отъ него. Я думаю, что онъ божественъ, и что... Я вѣрю въ него, -- рѣзко оборвала она и расплакалась.
-- Доротея, я приду въ другой разъ,-- тихо сказалъ Тосъ и ушелъ съ тяжелымъ сердцемъ.
Онъ думалъ о Георгѣ, качалъ головой и, наконецъ, сказалъ безъ зависти и ревности:-- Онъ -- ничто, не знаетъ, чего хочетъ, и ничего не слѣдуетъ. Только говоритъ что-то о томъ, чѣмъ онъ будетъ, и самъ не знаетъ, чѣмъ. Правда, надъ нимъ никто не смѣется. Чего же онъ хочетъ? И что такое въ немъ, что люди такъ къ нему относятся?