САРАФАН
— Что улыбаешься, Егорушка?
— Так.
— Блажной ты стал какой-то.
Маремьяна откусила нитку, — ставила заплаты на Лизин сарафан:
— Подол-то как обтрепался, весь обрезать надо, а из чего надставишь? Ну, уж пороюсь в сундуке, авось найдется… Не ешь ничего. Утром, как пошел в город, отломил от калача кусочек, да и тот оставил. Задумал ты что-то, Егорушка.
— Нет, мама, право слово, ничего.
Егору самому дивно: что с ним? Очень мало спал. Не ел почти ничего, это верно Маремьяна сказала. Но никогда еще не был таким сильным и ловким. В обращении стал мягок, уступчив. Всем доволен. И всё улыбался невпопад — мыслям, которые не смел додумывать.
Работа сейчас у него была легкая: составлял в Конторе горных дел большую коллекцию минералов по заказу петербургской Берг-коллегии. До него коллекцию собирал асессор Юдин и почти закончил. Юдин теперь в Башкирии: туда Татищев в июне повел большой отряд войска и крестьян. Строят, слышно, крепость на озере Кызылташ. Егору осталось сделать опись всем образцам минералов и разложить камни по гнездам в больших ящиках. Работа эта тем была хороша, что у нее ни начала, ни конца. Можно раз десять на дню убегать из конторы. То понадобится к гранильщикам наведаться неотложно, то к плотникам, которые ящики делают. Начальства в городе осталось мало, и д е ла по-настоящему никто не спрашивал.
Каждый день Егор изобретал способы, как пройти мимо командирских домов. За липами сада виден дом премиер-майора Миклашевского. Кирпичный двухэтажный дом. Нижних окон не видно с улицы, а верхние всегда закрыты и завешены изнутри шторами. Премиер-майор считался главным помощником Татищева, старше даже советника Хрущова. Он давно уехал в столицу. А кто-то говорил — за границей сейчас. В саду изредка удавалось Егору увидеть дочь премиер-майора или услышать ее голос. О большем он и не мечтал. Проходил мимо дома деловито, скорыми шагами, с озабоченным лицом. Узнал случаем ее имя. Как и всё в ней, имя было необыкновенно: ее звали Янина.
Светлый вечер на исходе. Маремьяна садится с шитьем ближе к окошку. Торопливо ныряет иголка. Кончилась нитка, вдеть в игольное ушко новую никак не удается.
— Придется, однако, свечку зажечь. Немного осталось, да завтра Лизе сарафан этот с утра нужен. Высеки огонька, Егорушка.
Егор возится у шестка, бьет огнивом по кремню. В загнете огонь держать по летнему времени нельзя. Тоненькая сальная свечка замигала желтым огоньком.
— Что я тут нащупала, — говорит Маремьяна и растягивает по столу сарафан. — В сборках на груди ладанка зашита, что ли? Сколько раз стирала, — невдомек было. Думала, шов толстый такой. — Звякнула ножницами: — Распороть придется, сквозь нее не прошить.
Слабо треснули гнилые нитки. Маремьяна вытащила крошечный продолговатый сверточек, поднесла к огню свечи. Что-то упало из ладанки и отскочило от подсвечника.
— Изветшала вовсе тряпочка, рассыпается. Что это в нее положено? Гляди-ко.
На стол из сверточка высыпались желтые зерна. Егор собрал их в кучку, одно, покрупнее, взял в щепоть, покатал меж пальцами.
— Твердое. Медь, опилки медные, думается. Потому что желтые. Кислотой бы попробовать: как зелень явится, так, значит, мель.
Рассмотрел как следует. Нет, не опилки. Окатанные зернышки, штук пять покрупнее, остальные — мелочь. Удивительно то: не один год зашиты были, а от поту, от воды не потускнели — блестят.
— Мама! Знаешь, что? — У Егора дрогнули руки. — Это заморский, крушец. Золото!
— Скажешь тоже. У Лизки — золото!
— Уж это Андрей зашил. Откудова только раздобыл его?
— Может, сам нашел, в горах.
— Ну да. Коли бы он на Урале такой крушец нашел, не сидел бы теперь на благодатской каторге. В коляске бы ездил Андрей Дробинин, парой. Все ученые говорят, что нету у нас золота. Холодно, вишь, ему. Не зарождается.
— Что с ним делать, Егор? Худа бы не вышло. Я опять зашью в ладанку, а? Пусть Лиза носит, как носила.
— А пусть.
Егор довольно равнодушно ссыпал на стол металлические зернышки: чужие они. Взгляд его снова ушел внутрь. С ладанкой этой он отвлекся — так долго не думало своем, о самом важном. И подумал: «Янина». Стало спокойно и хорошо.
Жук, гудя, промчался сквозь пламя свечи и упал у стены. С минуту огонек не мог оправиться. В окно, не закрытое ставнем, хлынул лунный свет.
Егор вышел на крыльцо. Под луной сиял широкий пруд. Крепость была тиха; палисад выкрашен в черную тень.
Хорошо. Так бы и оставалось всё, как есть. Хоть месяц еще. Хоть неделю.