На другой же день Сенька украл ключ и передал его Соньке.
А через два дня его выписали, гладко выстригли, вымыли в горячей ванне, одели во все казенное.
Сенька смотрел на себя и не узнавал. Белье все дали чистое, новешенькое, сапоги тоже новые, со скрипом. Черные суконные штаны и такую же куртку пригнали как раз по росту, застегнули на нем черный ремень с медной бляхой, в карман носовой платок сунули, наказывали, чтобы, Боже избави, не потерял его и платья не разорвал и не испачкал.
Но Сенька и сам имел твердое намерение держать свое платье в порядке: уж очень оно ему нравилось, и когда подвели его в швальне к длинному до полу зеркалу, и Сенька увидел в нем себя, он так и ахнул.
-- Чем не емназист? -- сказал он.
В этот момент он забыл все перенесенные невзгоды и огорчения, и даже история с ключом, которая казалась ему такой заманчивой, открывавшей такие интересные перспективы, теперь вдруг предстала перед ним другой стороной.
Зачем он украл этот ключ? Пусть бы тот и крал, кто бежать собрался, а он, Сенька, еще подумает. Отдули его, это верно, а, может, потом и не будут дуть. А кормят хорошо, надо правду сказать, и одежу дали хорошую.
И зачем он только с Сонькой связался? Дура-девчонка, потерянная, ширмошница (воровка-карманщица).
-- На второе отделение! -- крикнул надзиратель.
Сенька встряхнулся, выправился и замаршировал за ним. Пошли по длинным коридорам, мимо раскрытых дверей спальни, потом мимо таких же раскрытых дверей с классами, пока не очутились в большой, просторной, почти без мебели комнате, где шумели и галдели подростки вроде Сеньки, все выстриженные и все одетые, как он.
Сенька почувствовал себя неловко и не без робости переступил порог.
Один из мальчиков двинулся ему навстречу и громко крикнул:
-- Ключ стырил?
-- Была! -- ответил Сенька.
Его обступили, и тотчас же почувствовал он себя в своей компании, среди своих людей.
Все подробности его прибытия и водворения в убежище были известны, и Сеньку поразило и глубоко тронуло, когда он узнал, что, пока он лежал в лазарете, никому неведомый, одинокий и избитый, он уже был предметом горячего участия, жгучего интереса и нетерпеливого ожидания.
Вошел маленький, тощий и некрасивый господин и сердито крикнул:
-- Строиться и не шуметь!
Все стали попарно. Сенька в паре с тем мальчиком, который первый заговорил с ним.
-- Куда это? -- спросил Сенька.
-- В залу, должно быть, -- ответил тот.
-- Учить, что ли, будут? -- любопытствовал Сенька.
-- Учения сегодня нет, -- объяснил товарищ. -- Ты разве не знаешь, -- попечителя ждут сегодня. И советские будут. Вчерась целый день певчие горло драли: кантату разучивали. А сегодня с утра всех мыли и чистили, только что скребком не скребли. Видишь, какими франтами всех вырядили.
-- А я думал, что всегда так ходить будем, -- сказал Сенька.
-- Как бы не так. Вот завтра дадут тебе казенную амуницию: стоптанные сапоги да рваные тряпки, а это все пожалуйте в гардеробную, под ключ.
-- Молчать! -- грозно крикнул Андрей Иванович.
Сенька узнал его голос и вздрогнул. Узнал и парадную залу, которую видел мельком в день своего прибытия.
Там уже много было мальчиков, начиная с самых маленьких лет семи-восьми и кончая такими, как Сенька. Все они были выстроены рядами: младшие впереди, старшие сзади, и стояли чинно, опустив руки по швам, задрав головы кверху.
А на противоположной стороне выстроились девочки, держа руки под белыми, накрахмаленными передниками, в белых пелеринах и серых камлотовых платьях.
Андрей Иванович прошелся по середине залы, остановился и сказал:
-- Вести себя скромно и прилично! Не разговаривать, не кашлять, не сморкаться, не чихать! Спросят, -- отвечать вежливо, почтительно. Помнить, что вы всем довольны, за все благодарны!
-- Яковлев! -- крикнул Андрей Иванович.
Сенька не шевельнулся.
-- Яковлев! -- строго повторил Андрей Иванович.
К Сеньке подошел надзиратель и ткнул его в бок:
-- Глух, что ли? Тебя вызывают.
Сенька вылетел на середину залы.
-- Стой прямо, гляди мне в глаза! -- приказал Андрей Иванович. -- Теперь представь себе, что ты стоишь не передо мной, а перед господином попечителем, и он тебя спрашивает: "Яковлев, нравится ли тебе в приюте?"
Сенька раскрыл было рот для того, чтобы откровенно и обстоятельно объяснить, что ему нравится и что не нравится, но Андрей Иванович погрозил пальцем и сказал:
-- Ты должен ответить: "Так точно-с, очень нравится". Повтори.
Сенька повторил.
-- Хорошо, -- похвалил Андрей Иванович. -- Только не надо так громко, и побольше чувства. Пойми, братец, тебя кормят, поят, о тебе заботятся, ведь не деревяшка же ты.
И, придав своему лицу насколько возможно ласковое выражение, а голосу -- участливость и нежность, Андрей Иванович продолжал, играя роль попечителя:
-- А кормят тебя хорошо?
-- Благодарю покорно, очень хорошо, -- совершенно искренно ответил Сенька.
-- Вот это отлично, -- похвалил Андрей Иванович, -- молодец, Яковлев! Старайся. Ну, а представь, что тебя спросят: чем ты был болен?
И, не давая Сеньке ответить, Андрей Иванович продолжал:
-- Ты скажешь: скарлатиной. Понял?
-- Понял, -- ответил Сенька.
-- Отправляйся на свое место, -- приказал Андрей Иванович и, уже обращаясь ко всем, продолжал: -- Порядок таков: при вступлении в залу высоких гостей девочки низко приседают, мальчики кланяются. Затем, по данному мною знаку, девочки начинают петь, потом присоединяются мальчики. Певчих прошу быть внимательными, подтягивать могут все, но не в полный голос, слов не произносить, тянуть букву "а". Николай Сергеевич, -- обратился Андрей Иванович, к маленькому господину, -- вы приняли меры?
-- Не беспокойтесь, Андрей Иванович. Главных коноводов всех убрал.
-- Куда вы их? -- спросил Андрей Иванович.
-- Семенова в карцер, остальных пятерых в лазарет.
Андрей Иванович милостиво кивнул головой и подошел к девочкам.
-- Девицы все? -- спросил он у дамы в синем шерстяном платье с черной наколкой на жидких, прилизанных, седых с желтизной волосах.
-- Шестеро находятся в лазарете, -- ответила она, -- пятеро отправлены вчера, а София Иванова находится там уже две недели.
-- Очень жалею больных девиц, -- сказал Андрей Иванович. -- Сегодня убежище получает шоколад, сласти и обед из трех блюд. Кроме того, благодетели одарят детей конфетами.
Андрей Иванович опять отодвинулся на середину комнаты:
-- Предлагаю начальствующим лицам иметь самое строгое наблюдение за порядком, а также не утомлять высоких гостей излишними и ненужными подробностями. Я, впрочем, уж не раз говорил об этом. В прошлое посещение высоких гостей водили даже во флигель. Это лишнее. Можно показать классы, спальни, часть лазарета...
Андрею Ивановичу не дали договорить. Вбежал один из надзирателей и доложил, что приехали.
Андрей Иванович погрозил пальцем сначала мальчикам, затем девочкам и торопливо вышел.
Дети подтянулись и насторожились. Все глаза обратились к двери.
Из коридора донеслось шуршанье платьев, шум шагов и голосов, а когда, в предшествии Андрея Ивановича, в залу вступили почетные гости, Сеньке прежде всего бросилась в глаза добрая барыня. Были и еще две барыни, такие же важные, все в красивых шелковых платьях, с длинными золотыми цепочками на шее.
С ними был высокий седой генерал и маленький, толстый, круглый человек на коротких неуклюжих ногах, в белом жилете и с крестиком на шее.
Николай Сергеевич сел за фисгармонию, взял несколько аккордов, и тонкие голоса девочек запели:
Привет сердечный наш примите
Вы, благодетели сирот,
а мальчики подхватили:
И хору детскому внемлите:
Он гимн свой от души поет.
Все вместе продолжали:
Вы кормите нас и поите,
Нам знанья вами же даны,
И души наши, о, поймите,
Любовью нежной к вам полны.
За вас, за вас молитвы наши
Мы воссылаем к небесам.
Сироты мы, но, дети ваши,
Обязаны мы счастьем вам.
Да дарует Отец Небесный
Вам лет счастливых долготу
За то, что в круг семейный, тесный,
Вы водворили сироту.
За то, что слезы малолетних
Вы захотели осушить,
От гроз, от бурь, от зноя летних,
От зимней стужи сохранить.
За то, что ваши попеченья
Из падших сделают людей,
За то, что вняли вы моленьям
Несчастных брошенных детей.
И заключили повторением куплета:
За вас, за вас молитвы наши
Мы воссылаем к небесам.
Сироты мы, но, дети ваши,
Обязаны мы счастьем вам.
Гости сидели в бархатных креслах под портретами и слушали с благосклонной улыбкой.
Добрая барыня умилилась под конец и уголком платка осторожно вытерла на глазах слезинки.
-- Прекрасно! -- похвалил генерал, когда дети кончили.
-- Чудные слова! -- отозвалась барыня. -- Откуда это?
-- Слова сочинены мною, -- скромно улыбаясь, сказал Андрей Иванович, -- а на музыку положены моим уважаемым коллегой, нашим классным наставником, Николаем Сергеевичем.
Дамы рассыпались в похвалах. Кантату повторили.
-- Очень чувствительно! -- сказал толстяк. -- И поют хорошо. На церковное смахивает.
-- Разрешите детям пройти в столовую, -- в это время они обедают, -- обратился Андрей Иванович к почетным гостям.
Конечно, разрешение было дано. Девочки первые прошли мимо гостей, и каждая низко присела. Потом, попарно, кланяясь на ходу, промаршировали мальчики.
Сенька уже успел подружиться со своим товарищем и вдоволь нашептаться с ним. Он узнал, что его зовут Костька Ефремов, что он круглый сирота, без роду, без племени, что в приюте он четвертый год. Два раза пробовал убежать и теперь собирается в третий.
Он же, когда они выходили, сказал Сеньке:
-- Ну, брат, теперь не зевай, наедайся за обедом на месяц. Важный обед нонче будет.
-- Так что ж, -- сказал Сенька, -- я и так каждый день сыт.
-- Дурак! -- возразил Костька. -- То в лазарете было. Там, брат, всем доктор орудует, -- только недолго, чай, продержится, вылетит, -- а у нас другое положение. Эконом участок земли себе на суше купил, дом каменный себе строит, что ни кирпич -- приютский пирог, либо котлета.
-- Ну? -- недоумевал Сенька.
А дети уже садились за длинные, покрытые чистыми скатертями столы, уставленные белыми фаянсовыми тарелками, с голубой надписью по краям. Горы серого и белого хлеба стояли посреди каждого стола, а по обоим концам расставлены были стеклянные кувшины с квасом. Вкусно пахло свежими щами, жирным пирогом и жареным мясом.
-- Обед у нас самый простой, -- обыденный, -- объяснял Андрей Иванович. -- В пище преследуется принцип, чтобы она была здоровая и без излишеств. Пирог обыкновенно полагается только на праздник. В будние дни к щам подается каша. На второе какое-нибудь мясное блюдо. Сегодня жареная телятина с картофелем и огурцами, сладкое полагается только в двунадесятые праздники и в высокоторжественные царские дни. Сегодня же, в уважение к высоким посетителям, дети получают после обеда горячий шоколад с бисквитами и сладкое.
Речь Андрея Ивановича время от времени прерывалась сочувственными восклицаниями. Гости всем были довольны, все находили превосходным. Все попробовали квас и хлеб и подивились, что и то и другое приготовлено собственными домашними средствами.
Генерал пожелал отведать щей и съел полную тарелку, уверяя, что такие вкусные щи ел только в молодости в корпусе.
Телятина, появившаяся в виде огромных румяных кусков, обложенных поджаристым картофелем, даже произвела сенсацию, и коротенький толстяк, соблазненный примером генерала, не мог устоять от искушения и потребовал порцию для себя.
-- Хорошо приготовлено, -- отправляя огромные куски в рот, говорил он.
-- Ловок есть, голова! -- шепнул Сеньке Костя.
А Андрей Иванович рассыпался:
-- Не портите аппетита, Сосипатр Эрастович. Милости прошу ко мне откушать. Жена заждалась с завтраком.
-- Хорошо кормите, -- похвалил Сосипатр Эрастович.
-- Великолепно, великолепно! -- подхватили дамы.
-- Рационально и вкусно, -- скрипел генерал.
И только одна из дам выразила некоторое недоумение:
-- Бедняжки! Посмотрите, как они все бледны и худы, несмотря на такой прекрасный стол.
Андрей Иванович не замедлил объяснить:
-- Ваше превосходительство, -- дети эти голодали и нуждались годами. Годы нужны для того, чтобы откормить их и вернуть им здоровье.
-- А как их духовное развитие? -- спросил генерал.
-- Мы работаем над ним, ваше превосходительство, и, как видите, успеваем. Вы видите, они дисциплинированы, достаточно приличны.
-- Ну, не без строгих мер? -- сказал генерал.
-- Меры строгости необходимы, но мы прибегаем к ним как к исключению. Лично же я основываю воспитание на принципах кроткого обращения и разумного воздействия.
-- Андрей Иванович -- чудный воспитатель, -- сказала добрая барыня.
Внесли в большой кастрюле горячий шоколад.
Андрей Иванович, улыбаясь, обратился к гостям:
-- Дети кончают обед, затем они отправляются на обычную прогулку, а я покорнейше прошу всех ко мне закусить и подкрепиться. А после, если пожелаете, можно осмотреть классы и лазареты.
Общество покинуло столовую. Перед уходом Андрей Иванович поманил Николая Сергеевича:
-- Всем гулять. Часа на два. Предложите тоже и начальнице.
И, остановив одну из горничных, приказал:
-- Напомните там, Маша, чтобы шампанское хорошенько заморозили. Шато-Марго подать подогретым перед жарким, да скажите барыне, что Бенедиктин у меня в кабинете в шкапчике. Это уж потом, к кофе.
Последние слова Андрей Иванович уже договаривал на ходу, торопясь догнать гостей, направлявшихся в директорскую квартиру.
Там их встретила молоденькая, хорошенькая жена Андрея Ивановича и любезно пригласила их в столовую. Стол заставлен был закусками и винами, манил блеском фарфора и серебра и хрустальными вазами с фруктами. На отдельном столике гостеприимно шумел самовар. Лакей внес серебряный поднос, заставленный чашками с бульоном, за ним другой поднос с огромной слоеной кулебякой. Задвигались стулья.
Когда все уселись и принялись за еду, издали донеслось стройное пение детских голосов:
-- Благодарим Тебе. Христе Боже наш.
-- Дети кончили обедать, -- пояснил Андрей Иванович.
Общество в прекрасном расположении духа, чувствуя здоровый аппетит и умиленное сердцем, приступило к еде.