(1850--1860.)
Нѣтъ ничего печальнѣе того факта, когда художникъ, въ силу обстоятельствъ, становится "дѣловымъ" человѣкомъ, или, точнѣе говоря, чиновникомъ. Каждому изъ насъ вѣроятно приходилось встрѣчать въ обществѣ эти два типа, и при наблюденіи, вѣроятно, каждый замѣтилъ, что эти лица питаютъ другъ къ другу какую-то тайную непріязнь: художникъ видитъ въ неутомимыхъ трудахъ дѣлового человѣка какое-то непонятное стремленіе къ чему-то неопредѣленному, которое, по его мнѣнію, никакихъ усилій во всякомъ случаѣ не стоитъ; дѣловой человѣкъ, съ своей стороны, считаетъ всѣ возвышенныя стремленія художника какою-то несбыточной мечтой, какимъ-то витаніемъ въ эмпиреяхъ, если не совсѣмъ безплодною тратой времени, которая не дастъ никакого матеріальнаго результата и отъ которой "толку" нечего ожидать. Если таковы отношенія между этими двумя лицами, то нетрудно себѣ представить, какая борьба должна произойти въ душѣ артиста, силой обстоятельствъ вынужденнаго быть чиновникомъ. Именно на долю Сѣрова и выпала такая двойственность положенія: будучи артистомъ въ полномъ смыслѣ слова, онъ, къ несчастію, долженъ былъ bon gré--mal gré сдѣлаться дѣловымъ человѣкомъ, съ опредѣленными занятіями и обязанностями, съ инструкціей, которой онъ долженъ былъ подчиняться, при работѣ, требовавшей отъ него опредѣленныхъ часовъ времени, при отчетности въ своихъ однообразныхъ дѣйствіяхъ, установленныхъ по извѣстнымъ правиламъ и формамъ, несоблюденіе которыхъ влечетъ за собой извѣстнаго рода отвѣтственность,-- словомъ, при всѣхъ тѣхъ атрибутахъ, съ которыми неизбѣжно связана служба. Не удивительно, что художническая натура, требующая полнѣйшей свободы дѣйствія, отсутствія всякой отчетности и стѣсненій въ выборѣ формъ для внѣшнихъ выраженій своихъ мыслей и безграничнаго произвола и власти, не подчиненныхъ никакимъ правиламъ, а тѣмъ болѣе разъ навсегда установленнымъ по извѣстному шаблону,-- не могла ужиться съ обязанностями чиновника; артистъ долженъ былъ покорить чиновника и свобода должна была взять верхъ надъ узкой, монотонной и стѣсненной формой.
Дѣйствительно, занятія по службѣ, какъ мы ужь это отчасти и замѣтили, Сѣрова не только не привлекали и не дались, но надоѣли ему, опротивѣли, и онъ рѣшился бросить службу: не вытерпѣла его артистическая натура чиновничьяго гнета и канцелярскаго формализма; душа его жаждала широкой и свободной дѣятельности; онъ искалъ простора и арены дѣятельности для своей мыслящей головы. Несмотря на всѣ предстоявшія затрудненія относительно добыванія средствъ къ существованію, Александръ Николаевичъ рѣшился выйти въ отставку и лишиться такимъ образомъ и послѣдняго источника къ жизни, болѣе или менѣе обезпечивавшаго его, лишь бы заниматься "своимъ" дѣломъ и всецѣло предаться его служенію. Вообще нужно замѣтить, что разсматриваемый нами періодъ жизни Сѣрова относится къ самому печальному времени его жизни: разрывъ съ родителями, о которомъ скажемъ ниже, лишеніе мѣста на службѣ и связанное съ нимъ отсутствіе какихъ бы то ни было средствъ (постоянныхъ, разумѣется) къ существованію, неопредѣленное положеніе въ обществѣ, неизвѣстность (для него лично) "береговъ", къ которымъ онъ стремился, постоянныя его душевныя терзанія, съ которыми мы уже отчасти познакомились, сомнѣнія за будущее, которое для него было еще вполнѣ неопредѣленно -- все это вмѣстѣ сильно вліяло на его артистическую натуру и заставляло его побороть весьма много невзгодъ, переносить много непріятностей, пережить много горькихъ минутъ; но онъ героически стремился къ цѣли и не обращалъ вниманія, насколько это было въ человѣческихъ силахъ, на всѣ препятствія, мѣшавшія ему заниматься своимъ предметомъ. Мѣстомъ, наиболѣе выгоднымъ для занятій, оказался, конечно, Петербургъ, какъ музыкальный центръ и какъ пунктъ, гдѣ находились его родные и близкіе знакомые, каковы гг. Стасовы, Глинка, Даргомыжскій и другіе.
И вотъ въ 1850 году Сѣровъ пріѣзжаетъ изъ Пскова въ Петербургъ уже вышедшимъ въ отставку. Такого рода дѣйствія Александра Николаевича чрезвычайно не понравились отцу, который съ нимъ окончательно разошелся и даже запретилъ ему являться къ нему въ домъ. Характерна фраза, которую Николай Ивановичъ обыкновенно употреблялъ въ разговорахъ съ сыномъ: "живя такимъ образомъ (то-есть не на службѣ), ты умрешь на рогожкѣ гдѣ-нибудь возлѣ кабачка..." Вотъ до чего доходило ослѣпленіе отца относительно способностей сына! И это явленіе типичное: родители часто ослѣплены относительно способностей своихъ дѣтей,-- они видятъ въ нихъ геніевъ и феноменовъ или же абсолютныхъ идіотовъ. Но Сѣровъ, чувствуя въ себѣ громадныя духовныя силы, не могъ придавать слишкомъ большого значенія словамъ отца, фанатически убѣжденнаго въ вѣрности своихъ взглядовъ, и еще съ большей энергіей продолжалъ свое дѣло. Къ этому приблизительно времени относится начало его литературно-критической дѣятельности. Два года онъ провелъ въ крайней нищетѣ, работая то надъ статьями, которыя онъ приготовлялъ къ печати, то надъ своимъ "музыкальнымъ слогомъ". Но нужда, эта постоянная и неизмѣнная спутница всѣхъ почти выдающихся людей,-- заставила его опять обратиться къ службѣ, какъ къ единственному, постоянному, мало-мальски обезпечивающему источнику въ матеріальномъ смыслѣ.
Вѣроятно, при стараніяхъ отца, онъ снова занялъ прежнюю должность въ Крыму, то-есть въ Симферополѣ. Здѣсь онъ пробылъ три года (1852--1855), откуда вернулся въ Петербургъ вмѣстѣ съ Марьей Павловной Анастасьевой. Со времени послѣдняго пріѣзда вплоть до 1860 года Сѣровъ на службѣ не состоялъ. На эти пять лѣтъ выпадаетъ наибольшее количество его литературныхъ трудовъ. Только въ 1860 году Сѣровъ, при содѣйствіи министра почтъ и телеграфовъ, О. И. Прянишникова, нѣкогда служившаго вмѣстѣ съ Николаемъ Ивановичемъ, былъ помѣщенъ цензоромъ иностранныхъ газетъ и журналовъ при почтовомъ департаментѣ. Чрезъ нѣсколько лѣтъ онъ былъ назначенъ при немъ чиновникомъ особыхъ порученій; въ этой должности онъ оставался до 1869 года, когда окончательно вышелъ въ отставку съ чиномъ дѣйствительнаго статскаго совѣтника. Любопытенъ эпизодъ, передаваемый Валентиной Семеновной Сѣровой, женой композитора, по поводу послѣдней его должности: когда Александръ Николаевичъ пожелалъ узнать, въ чемъ будутъ состоять "порученія", онъ получилъ лаконическій, но весьма характерный отвѣтъ: "пишите оперы". Съ послѣднимъ выходомъ въ отставку навсегда прекращается служебная карьера Сѣрова.
Между тѣмъ въ 1856 г. умеръ Николай Ивановичъ -- скоропостижно, отъ разрыва сердца (28 октября). Это обстоятельство произвело на Александра Николаевича весьма сильное впечатлѣніе, тѣмъ болѣе, что онъ не получилъ прощенія отъ отца: Николай Ивановичъ такъ и умеръ въ убѣжденіи, что изъ старшаго сына "ничего путнаго не выйдетъ". Любопытныя подробности передаетъ объ этомъ фактѣ сестра композитора, Олимпіада Николаевна. Наканунѣ смерти отца Сѣровъ пришелъ просить позволенія у матери переночевать у нихъ, такъ какъ у него въ квартирѣ (по Бассейной, въ д. Яхонтова) было весьма холодно и сыро. Дома никого не было, кромѣ Олимпіады Николаевны. Въ ожиданіи матери, которая была въ театрѣ съ дочерью, Софьей Николаевной (въ замужствѣ Дю-Туръ),-- имѣвшей, къ слову сказать, весьма сильное вліяніе на своего брата, какъ нѣжно-любимая сестра и какъ человѣкъ одаренный отъ природы большими умственными способностями и музыкальнымъ талантомъ,-- Сѣровъ задремалъ въ креслахъ. Утромъ дали знать изъ участка, что ночью поднятъ на улицѣ трупъ Николая Ивановича, котораго отправили въ пріемный покой, хотя при немъ находились визитныя карточки съ точнымъ обозначеніемъ адреса. Александръ Николаевичъ тотчасъ побѣжалъ въ участокъ, гдѣ и нашелъ мертваго отца. Онъ до того рыдалъ надъ гробомъ непримирившагося съ нимъ отца, что его насилу оторвали отъ его гроба. Онъ его искренно и горячо любилъ.
Каково было житье-бытье Сѣрова за эти десять лѣтъ, т. е. до 1860 г., каково было настроеніе духа его, чѣмъ онъ занимался, что онъ сдѣлалъ для себя и для искусства, и многіе другіе вопросы -- найдутъ правдивый отвѣтъ въ его письмахъ къ Дм. Вас. Стасову, М. П. Анастасьевой и отчасти въ Владиміру Васильевичу Стасову.
Мы уже сказали, что за этотъ періодъ Сѣровъ пріобрѣлъ себѣ извѣстность своими критически-литературными произведеніями; но не слѣдуетъ думать, что Александръ Николаевичъ, увлекшись своими громадными успѣхами на этомъ поприщѣ, совершенно забываетъ о своей музыкально-композиторской дѣятельности. Напротивъ, онъ много дѣлаетъ въ этой области и даже, какъ увидимъ ниже, рѣшается показать свѣту нѣкоторые свои труды, которые, по его мнѣнію, этого заслуживаютъ.
Первая статья, появившаяся въ свѣтъ, была, по словамъ В. В. Стасова, "Музыка и виртуозы", помѣщенная въ 1856 году въ Библ і отек ѣ для чтен і я. Съ этой статьи начинается цѣлая плеяда музыкально-критическихъ статей, напечатанныхъ въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ -- газетахъ и журналахъ. Такъ, онъ сотрудничалъ въ Библ і отек ѣ для чтен і я, Пантеон ѣ, Современник ѣ, Сын ѣ Отечества, Театральномъ и Музыкальномъ В ѣ стник ѣ и во многихъ другихъ изданіяхъ; позднѣе самъ издавалъ органъ -- Театръ и Музыка. Съ какой осторожностью онъ выступаетъ на общественную дѣятельность, не вслѣдствіе незнанія предмета, а исключительно вслѣдствіе безграничнаго самолюбія и тщеславія,-- качества, которыми Сѣровъ обладалъ въ высшей степени,-- можно судить по слѣдующему факту: въ 1841 г. онъ между прочимъ писалъ къ В. В. Стасову: "А propos, у меня теперь въ головѣ довольно серьезный замыселъ -- написать, можетъ -быть, публичную статью о Моцартовомъ "Донъ-Жуанѣ" (28 сентября)". Вотъ что мы читаемъ въ письмѣ къ Дм. В. Стасову отъ 14 янв. 1853 г.:
"Въ субботу я отправилъ къ тебѣ статью о "Донъ-Жуанѣ", страницъ въ 40 печатныхъ: это -- первая статья, другая будетъ такая же, если не больше".
Итакъ, Сѣровъ дв ѣ надцать лѣтъ не рѣшался привести свой планъ въ исполненіе; только спустя 12 лѣтъ появилось въ свѣтъ (Пантеонъ за 1853 г.) то, что онъ задумалъ еще въ 1841 г. Чѣмъ инымъ можно себѣ объяснить это обстоятельство, какъ не самолюбіемъ и тщеславіемъ? Никакія мнѣнія и никакіе авторитеты въ глазахъ такихъ натуръ не играютъ роли; единственнымъ критеріемъ для оцѣнки своихъ дѣйствій является свое "я". Эта черта характера Сѣрова ярче выступаетъ впослѣдствіи; мы съ ней встрѣтимся ниже, при обзорѣ его композиторской дѣятельности.
Одновременно съ сотрудничествомъ въ разныхъ органахъ, Сѣровъ занимался и композиторствомъ. Такъ, къ этому времени относится его опера "Майская ночь" на сюжетъ Гоголя. Первая мысль о ней относится въ 1852 г., какъ видно изъ письма въ Дмитрію Васильевичу Стасову:
"Дорогой, "im freien Nachdenken", какъ говорятъ нѣмецкіе артисты, я много кое-чего придумалъ для оперы "Майской ночи"; надо написать объ этомъ моей либреттиствѣ" {Прасковья Михайловна Бакунина, въ Москвѣ.} (27 октября 1852 г.).
Все письмо отъ 22 того же мѣсяца посвящено планамъ и подробностямъ о "Майской ночи". Что эта опера была почти вся окончена, видно изъ слѣдующаго письма отъ 28 января 1854 г.: "Мнѣ кажется, что въ паѳосѣ будетъ главный элементъ моей музыки. Сегодня я внутренно еще болѣе убѣдился, что совладаю съ какимъ бы то ни было трагическимъ сюжетомъ и incesamment примусь за дѣло (есть и сюжетецъ въ виду),-- благо " Майская ночь " въ этомъ году непрем ѣ нно будетъ же на сцен ѣ ".
Однако же она никогда поставлена не была. "Майская ночь" была имъ уничтожена, по разсказанъ Валентины Семеновны, благодаря недружелюбному отношенію къ этому произведенію со стороны В. В. Стасова. И въ этомъ фактѣ нельзя не видѣть черты, свойственной нѣкоторымъ великимъ художникамъ: стоитъ только кому-нибудь не похвалить, или тѣмъ болѣе осудить ихъ твореніе, чтобъ оно опротивѣло имъ и предано было уничтоженію.
Недовольство собой -- коренная черта его характера (на что мы обратили особенное вниманіе въ первой главѣ) -- не оставляетъ его и въ этомъ періодѣ, несмотря на то, что онъ ужь обратилъ на себя вниманіе всего русскаго музыкальнаго міра и пользовался громаднымъ именемъ въ качествѣ музыкальнаго критика. Такъ, въ письмѣ къ В. В. Стасову отъ 14 іюля 1857 года мы слышимъ тѣ же жалобы на свое положеніе, какія выступили и тамъ: "Вообще, какъ подумаю, скверно. На плечахъ малому сорокъ лѣтъ (шутка!!!), а что сдѣлано?... Неужели только и будетъ, что арранжировки да статеишки въ журналахъ?! А приходится рукой махнуть, потому что, не въ примѣръ прежняго, я самъ начинаю терять в ѣ ру во что-нибудь ".
Но эта "потеря вѣры" вскорѣ замѣняется полной увѣренностью, которая ужь больше его не покидаетъ никогда и которая все возрастаетъ и доходитъ до своего апогея:
"Меньше, чѣмъ когда-либо,-- пишетъ онъ,-- имѣю я право колебаться и сомнѣваться въ своемъ артистическомъ призваніи. Я доставилъ себѣ нѣкоторую извѣстность, составилъ себѣ имя музыкальными критиками, писательствомъ о музыкѣ; но главная задача моей жизни будетъ не въ этомъ, а въ творчествѣ музыкальномъ" (9 ноября 1860 года).
Если онъ раньше говорилъ: "...теперь вопросъ "быть или не быть" для меня рѣшенъ, теперь я на каждый день смотрю какъ на бѣлый листъ, на которомъ я непремѣнно долженъ что-нибудь написать" (18 мая 1841 года),-- то только черезъ девятнадцать слишкомъ лѣтъ эти слова были приведены въ дѣло только съ этого времени онъ дѣйствительно "употребляетъ каждый день на должное", работая и не боясь за себя, потому что его внутренній голосъ, его "я", разрѣшилъ ему всѣ сомнѣнія, сказалъ ему, выражаясь его же словами: "Александръ, вотъ твоя дорога; чуръ -- не сбиваться!" И онъ дѣйствительно не сбивался, какъ мы это ниже увидимъ; но пока онъ себѣ пріобрѣлъ популярность и извѣстность въ качествѣ критика.
Разобрать всѣ его критическія статьи намъ не позволяетъ объемъ нашего очерка, да такой трудъ нисколько не входитъ въ нашу задачу, а скорѣе составляетъ предметъ отдѣльнаго сочиненія съ спеціальнымъ музыкальнымъ содержаніемъ; перечислить же просто, когда, въ какомъ органѣ и подъ какимъ заглавіемъ была имъ написана та или другая статья -- мы не беремся, потому что такой перечень кажется намъ слишкомъ сухимъ и едва ли интереснымъ для читателей. Поэтому считаемъ болѣе удобнымъ ограничиться нѣсколькими мнѣніями представителей нашей прессы о его критической дѣятельности, желающихъ же ближе познакомиться со статьями Сѣрова и вмѣстѣ съ тѣмъ провѣрить, насколько справедливо приведенное нами то или другое мнѣніе, отсылаемъ къ тѣмъ органамъ, гдѣ печатались его произведенія. Съ этою цѣлью прилагаемъ въ концу нашего очерка болѣе или менѣе подробный "Списокъ критическихъ статей А. Н. Сѣрова, составленный имъ самимъ лѣтомъ 1869 года" (съ подлинной рукописи), заимствованный нами изъ Музыкальнаго Сезона (1871 года, No 17), издававшагося г. Фаминцынымъ при сотрудничествѣ Сѣрова.
Но прежде позволимъ себѣ сказать два слова по поводу 1859 года, когда въ дѣятельности Александра Николаевича случились два обстоятельства, имѣвшія общественное значеніе.
Въ этомъ году Сѣровъ предпринимаетъ, какъ намъ кажется, неслыханное до него дѣло, а именно: чтеніе публичныхъ лекцій о музыкѣ и о значеніи въ этомъ отношеніи М. И. Глинки, а чрезъ годъ (т. е. въ 1860 году) -- такія же лекціи о Рихардѣ Вагнерѣ. Къ сожалѣнію, публика не очень благосклонно отнеслась къ этимъ предпріятіямъ, какъ легко Можно убѣдиться изъ письма его къ М. П. Анастасьевой отъ 7 апрѣля 1859 года. Это письмо для насъ особенно важно еще и потому, что оно намъ ярко рисуетъ картину его матеріальнаго благосостоянія,-- картину, которая едва ли вѣроятна повидимому, а между тѣмъ она говоритъ о фактѣ, повторяющемся, къ сожалѣнію, почти съ каждымъ нашимъ выдающимся талантомъ. Позволимъ себѣ привести отрывокъ:
"Обстоятельства мои отвратительны! Съ половины курса (съ 9-й лекціи) слушателей только сорокъ человѣкъ! (Онъ читалъ свои лекціи въ университетскомъ залѣ.) Дохода ни гроша!!... Я статьями плачу за лампы на лекціяхъ!... Вотъ Петербургъ! У меня буквально по ц ѣ лымъ нед ѣ лямъ трехъ коп ѣ екъ не случается!... На извощика беру иногда взаймы!... Иногда приходится хоть въ петлю".
Вотъ при какихъ обстоятельствахъ живутъ наши первоклассные таланты! Дѣло доходило до того, что онъ серьезно подумывалъ искать счастья за границей. И какъ было не озлобляться, видя такое равнодушіе со стороны публики къ такому предмету,-- и гдѣ?-- въ Петербургѣ, центрѣ русскаго музыкальнаго міра, гдѣ на разныя бездѣлицы и глупости, лишь бы на нихъ была мода, сыпятся десятки тысячъ рублей,-- въ Петербургѣ, гдѣ стоитъ только появиться бенефисной афишкѣ какой-нибудь бездарной французской актрисы, въ родѣ Дика-Пти, чтобы десятки тысячъ являлись по подпискѣ для поднесенія ей подарковъ въ видѣ поощренія ея таланта (?!) отъ поклонниковъ! (Поклонницъ обыкновенно у такихъ артистокъ не бываетъ.) Или припомните, читатель, что происходило въ лагерѣ нашихъ "европейцевъ" во время пребыванія наиэксцентричнѣйшей Сарры Бернаръ... Неудивительно, что это озлобленіе у Сѣрова доходило до такихъ размѣровъ; но за то вполнѣ достойна удивленія и уваженія цѣль, которую преслѣдовалъ онъ во время предполагавшагося пребыванія за границей; о ней мы узнаемъ изъ того же письма, т. е. отъ 7 апрѣля 1859 года:
"... Если ужь удастся мнѣ,-- продолжаетъ онъ,-- уѣхать въ концѣ мая,-- кончено, рѣшено: Россія меня долго не увидитъ! Я улепетываю, чтобы, выйдя въ отставку, жить въ Германіи "корреспондентомъ русскихъ журналовъ", жить не въ анаѳемскомъ Петербургѣ, гдѣ со стороны любви къ искусству ничего никто знать не хочетъ... У Маркса буду заниматься фугами и прочимъ для того, чтобы получить въ Берлинскомъ университетѣ дипломъ доктора музыки ".
Такого же приблизительно содержанія и письмо къ этой же Анастасьевой отъ 19 марта 1860 года:
"Начиная съ Пасхи я открываю небольшой курсъ (восемь лекцій) полупублично, т. е. по подпискѣ, собственно о Вагнер ѣ (авось за то удастся сганашить копѣйку, а то совсѣмъ "обтрепался", хуже нищаго! Платья нѣтъ! Сапогъ нѣтъ! Срамота, о которой говорить совѣстно)".
Кстати замѣтимъ, что Сѣровъ души не чаялъ въ Вагнерѣ, о чемъ онъ не разъ говоритъ въ своихъ письмахъ и доказалъ это на дѣлѣ, т. е. въ своихъ операхъ, гдѣ онъ является ярымъ послѣдователемъ его направленія. Стоитъ только припомнить его письма о Вагнерѣ, чтобъ убѣдиться въ томъ, до чего Сѣровъ возноситъ его. Такъ, въ томъ же письмѣ онъ говоритъ:
"Я только и брежу Вагнеромъ. Его играю, изучаю, о немъ читаю, говорю, пишу, проповѣдую. Я горжусь тѣмъ, что могу быть его апостоломъ въ Россіи, и апостольство это будетъ сильнѣе, когда я буду кричать изъ-за моря".
Или раньше онъ говорилъ о немъ же: "Какъ въ критика, я въ него просто влюбленъ" (13 августа 1853 года).
Еще рельефнѣе выступаютъ его отношенія къ Вагнеру, какъ къ композитору, въ слѣдующемъ письмѣ. По поводу "Фиделіо" Бетховена, говоря о второмъ дѣйствіи, онъ между прочимъ пишетъ М. П. Анастасьевой: "... онъ (т. е. Бетховенъ) въ своемъ родѣ не хуже Вагнера (?!),-- это, ты знаешь, по моимъ понятіямъ, необыкновенная похвала" (27 іюня 1859 года).
Намъ думается, что и этихъ фактовъ достаточно, чтобъ убѣдиться въ отношеніяхъ Сѣрова къ Вагнеру.
Мы позволили себѣ нѣсколько подробныхъ свѣдѣній объ этомъ предметѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и немного уклониться отъ нашей задачи, потому что Вагнеръ игралъ весьма важную роль, какъ мы ужь отчасти видѣли, въ творческой дѣятельности Сѣрова, какъ критической, такъ и композиторской.
Однако Александръ Николаевичъ за границу не уѣхалъ и въ скоромъ времени получилъ приглашеніе сотрудничать по "Энциклопедическому Словарю". Во главѣ этого предпріятія въ матеріальномъ отношеніи стоялъ А. А. Краевскій; вся музыкальная частъ была отдана Сѣрову съ гонораромъ въ сто рублей за печатный листъ. По этому поводу онъ пишетъ къ М. П. Анастасьевой:
"Il faut faire un travail qui reste. А то я до шестидесяти лѣтъ только "собираться" буду сдѣлать что-нибудь путное по искусству" (19 марта 1860 года).
Итакъ, первое обстоятельство состояло въ публичномъ толкованіи произведеній Глинки и Вагнера. Второе обстоятельство заключалось въ томъ, что Сѣровъ рѣшился въ этомъ году (т. е. въ 1859-мъ) дебютировать предъ публикой въ качествѣ композитора. А именно: въ одномъ изъ концертовъ Русскаго Музыкальнаго Общества былъ исполненъ его "Рождественскій гимнъ",-- хоръ и терцетъ для однихъ женскихъ или дѣтскихъ голосовъ, въ совершенно духовномъ характерѣ,-- написанный въ томъ же 1859 году. Пьеса имѣла большой успѣхъ и произвела сильное впечатлѣніе.
Обращаясь къ критической дѣятельности Александра Николаевича, невозможно, прежде всего, не проникнуться чувствомъ глубокаго уваженія къ нему, какъ къ человѣку, который первый своими публичными лекціями и статьями въ разныхъ органахъ печати обратилъ вниманіе публики на музыку, какъ на предметъ, достойный серьезной, научной критики. И эту честь приписываютъ ему всѣ безъ исключенія. Къ этому слѣдуетъ прибавить другое качество -- талантливое, мастерское изложеніе предмета, обнаруживающее глубокое знаніе музыкальной литературы, основательное изученіе предмета, убѣдительный слогъ рѣчи и прекрасныя формы выраженія. И въ этомъ отношеніи всѣ критики его также соглашаются. Начнемъ съ тѣхъ, которые не особенно дружелюбно относятся къ нему, т. е. съ мнѣній гг. Стасова и Кюи.
"Критическія статьи этого періода (1850--1860 г.),-- говоритъ В. В. Стасовъ,-- блещутъ энергіей, остроуміемъ, ѣдкостью и полемическимъ задоромъ, привлекавшими массу и часто способствовавшими общему музыкальному развитію; онѣ всегда доказывали громадное знакомство съ музыкальной литературой и музыкальными созданіями, но мало заключаютъ глубины и игнорируютъ или не понимаютъ почти все созданное послѣ Бетхевена" (Русская Старина 1875 г., т. XIII).
Почти такое же мнѣніе высказалъ Ц. А. Кюи:
"Онъ былъ одаренъ богаче вс ѣ хъ нашихъ остальныхъ музыкальныхъ критиковъ: съ прекраснымъ образованіемъ, начитанностью, огромнымъ запасомъ свѣдѣній, большими музыкальными техническими способностями, онъ соединялъ много остроумія, ѣдкости; языкъ его былъ бойкій, живой, выраженія -- очень мѣткія, изложеніе -- ясное" (Петербургск і я В ѣ домости 1871 года, No 41).
Однако, резюмируя результатъ, котораго достигъ Сѣровъ своей критическою дѣятельностью, г. Кюи находитъ, что онъ успѣха не имѣлъ,-- и затѣмъ, доискиваясь причинъ неуспѣха, онъ приходитъ къ слѣдующему небезъинтересному заключенію:
"... неуспѣхъ надо искать въ "артистическомъ увлеченіи" Сѣрова, въ отсутств і и твердыхъ музыкальныхъ мн ѣ н і й, въ слишкомъ частомъ руководствѣ исключительно личными мнѣніями" (тамъ же).
Приблизительно въ такомъ же духѣ высказался и г. Незнакомецъ (г. Суворинъ), мнѣніе котораго (хотя онъ не спеціалистъ по музыкѣ) заслуживаетъ вниманія по вѣрности взгляда. Онъ говорить слѣдующее:
"Ему недоставало настоящей выдержки и спокойнаго анализа. Будучи человѣкомъ чрезвычайно живымъ, подвижнымъ, нервнымъ, страстнымъ, онъ часто увлекался своей впечатлительностью, своей нервностью, и является не столько критикомъ, сколько горячимъ полемистомъ. Но то, что было недостаткомъ въ немъ, какъ въ критикѣ, явилось достоинствомъ, какъ въ оперномъ композиторѣ" ( Петерб. В ѣ дом. 1871 г., No 45).
Это мнѣніе намъ болѣе всего нравится, какъ по своей основѣ (критика требуетъ спокойнаго анализа), такъ и потому, что. оно исходитъ отъ такого человѣка, который не можетъ быть заподозренъ ни въ какихъ личныхъ интересахъ къ Сѣрову: ихъ дѣятельности совершено различныя; слѣдовательно, ни о какихъ слабостяхъ человѣческой натуры, отъ которыхъ не въ силахъ отречься даже самые цивилизованные люди, здѣсь рѣчи быть не можетъ.
Если таково мнѣніе о Сѣровѣ, какъ о критикѣ, представителей "новаторской школы", то легко себѣ представить мнѣніе противниковъ ея. Приведемъ на выдержку два изъ нихъ, доказывающія то уваженіе, которымъ Сѣровъ такъ заслуженно долженъ пользоваться. Вотъ мнѣніе г. Столыпина:
"Критическую свою дѣятельность Сѣровъ началъ раньше композиторской, т. е. приблизительно съ 1852 года. До 1863 г. Сѣровъ совершаетъ четыре крупные подвига: 1) Критическими статьями и популярными лекціями въ университетскомъ залѣ онъ первый внушаетъ русскому образованному обществу сознательную необходимость и желаніе не только слушать, но и понимать музыку,-- словомъ, первый въ Россіи установляетъ правильную, научную музыкальную критику и знакомитъ общество съ настоящимъ направленіемъ и положеніемъ искусства на Западѣ. 2) Первый (курсивъ вездѣ г. Столыпина) сознаетъ и выясняетъ значеніе Глинки и блестящимъ образомъ защищаетъ его противъ космополитическихъ посягательствъ мнимыхъ поклониковъ "Руслана",-- посягательствъ, направленныхъ противъ пониманія Глинки, какъ новаго элемента въ искусствѣ,-- элемента
3) Первый достигаетъ такого глубокаго пониманія Бетховена, что наталкивается на открытіе монотематизма девятой симфоніи,-- открытіе, которое одно ужь можетъ выдвинуть человѣка изъ толпы. 4) Четвертый его подвигъ -- "Юдиѳь" (Мнѣніе о ней ниже приведенъ при обзорѣ его композиторской дѣятельности.) (Всем і рная Иллюстрац і я 1871 г., No 128).
Въ этому же лагерю относится и Ростиславъ (Ѳ. Толстой), музыкальный рецензентъ Голоса:
"... Невозможно отрицать услугъ, оказанныхъ г. Сѣровымъ даже въ качествѣ музыкальнаго критика. Самая запальчивость тона и ѣдкая, жолчная діалектика, возбуждая любопытство читателей, не мало способствовали развитію кружка людей, интересующихся серьезными музыкальными вопросами" (Голосъ 1865 г., No 357).
Таковы въ общихъ чертахъ мнѣнія о Сѣровѣ, какъ о критикѣ. Если въ этомъ отношеніи почти вс ѣ сходятся во мнѣніи, то этого никоимъ образомъ нельзя сказать о мнѣніяхъ о немъ же, какъ о композиторѣ. Напротивъ, здѣсь мы видимъ полную рознь между критиками: одни воздаютъ ему должную честь и дань восхищенія, другіе же, въ Особенности нѣкоторые представители "новаторской школы", такъ называемой "могучей кучки", отводятъ ему мѣсто, котораго онъ во всякомъ случаѣ не заслуживаетъ. Впрочемъ, наша задача -- не входить въ оцѣнку справедливости того или другого мнѣнія, не полемизировать съ тѣмъ или другимъ критикомъ, а констатировать факты, передать все, насколько это въ нашихъ силахъ, касающееся жизни и дѣятельности Сѣрова. Въ слѣдующей книгѣ перейдемъ въ фактамъ.