Старая жизнь!.... Я помню ее еще во всей ея цѣлости. Простота, безденежье, дешевизна, трудъ; могучая, характерная жизнь. Тысяча рублей составляла тогда капиталъ и ставила обладателя на высокій пьедесталъ. Маленькій военный чинъ, незначительная гражданская должность вводили въ сословіе господъ и дѣлали авторитетами и аристократіей. Священники, большею частью долговѣчные, неподвижные въ своихъ приходахъ, были своими во всѣхъ семействахъ; они вѣнчали отцевъ, а иногда и дѣдовъ, крестили всю семью и потому были необходимыми гостями во всѣхъ ея праздникахъ, первыми совѣтниками въ добрѣ и въ злополучіи, водились со всѣми прихожанами и охотно хлопотали о бѣдныхъ, раззорившихся и сиротахъ. Преосвященные, превосходительные составляли чуть не олимпъ, отражали честь на всѣхъ, кто къ нимъ приближался; имъ вѣрили, ихъ уважали, боялись, и это гармонически сливалось съ самолюбіемъ каждаго.
Много было добраго въ старой жизни. Но она совершила свой циклъ и несносна сдѣлалась, когда стала разлагаться. Это разложеніе будетъ продолжаться еще не одно поколѣніе, и не скоро снимется старый покровъ, похоронится громадное мертвое, изсохшее тѣло; развѣ вступитъ земля въ первый день творенія и въ сопряженіи конца съ началомъ обновится творческимъ актомъ. Что представляетъ мнѣ сравненіе той жизни съ новою? Одна была тверда, покойна; другая дѣятельна, безпрестанно стремится въ даль, безконечность; одна была ясна, другая свѣтлѣе. Власть въ первой не встрѣчала никакой опозиціи, но она давила на почву мягкую и не разстроивала привычекъ и обычаевъ, не простирала опеки на жизнь и трудъ. Тогда были города, и въ нихъ семьи; теперь государство, въ которомъ личность дышетъ какъ въ обширной средѣ, почти отрекаясь отъ себя самой. Въ старой жизни собственность была тверда на-слово, какъ и всякія взаимныя условія. Теперь право собственности не полное; домъ и все что можно видѣть снаружи во многомъ принадлежитъ не хозяину, и онъ не свободенъ въ своихъ дѣйствіяхъ: служитъ силѣ организующей нерѣдко мнимо, въ страхѣ написаннаго. Тогда было нужно на все позволеніе главы семейства, теперь начальства. Но мы лучше все это увидимъ, ежели удастся мнѣ разсказать, какъ и что на дѣлѣ было.
У меня много было бабушекъ; всѣ онѣ, добрыя, кормили пряниками и подчивали другими сластями. Одна только изъ нихъ была гордая, строгая, сущая аристократка. Это мать первой жены отца и родная бабка моему старшему брату. Прогнѣвавшись на вторую женитьбу, она запретила внуку называть мачиху матерью и дѣтей ея братомъ и сестрою. Повиновеніе было безусловное, и хотя братъ былъ уже поручикомъ, не смѣлъ ослушаться, пока, она была жива. Никогда у насъ не бывала, и только тайно посѣщала насъ ея другая добрая сестра, Мы одни съ отцемъ являлись къ ней. Я получилъ, не знаю уже какой заслугой, обильную дачу коврижекъ и право называть ее бабушкой, но не всегда просто, а болѣе съ эпитетомъ "бабушка Николаева". Подъ конецъ и съ брата Николая снялось запрещеніе, хотя робко, не совсѣмъ рѣшительно, но называть меня этимъ дорогимъ именемъ.
Отъ другой бабушки я впалъ было въ великую бѣду. Мы жили на разныхъ половинахъ въ одномъ домѣ, и хотя шестидесятилѣтній отецъ не смѣлъ безъ благословенія дѣдушки ни вставить, ни выставить у себя зимнихъ рамъ изъ оконъ, однако преступленіе мое возбудило въ немъ неукротимый протестъ. Вотъ что случилось. Кто-то разбилъ въ окнѣ стекло; хотя я былъ крайне смиренъ, но подозрѣніе пало на меня, и когда я отрицался, заплакалъ и побожился, отецъ сильно осердился, укорялъ меня во лжи, въ нечестіи и угрожалъ наказаніемъ. Чувствуя себя правымъ, я вздумалъ перенести дѣло на апеляцію къ бабушкѣ и укрылся у нея. Она повела дѣло не слѣдственнымъ, а сентиментальнымъ порядкомъ и во что бы ни стало рѣшилась не выдавать меня. Выла. она и сама женщина, крутая, но вѣчно не могла же укрывать меня. Отецъ держалъ въ осадѣ, а дѣдушки, верховнаго судіи, въ домѣ не было; былъ я наконецъ исторгнутъ. Дѣло о стеклѣ замялось, а можетъ быть и объяснилось по другимъ даннымъ; но ябеда оставалась для старика нестерпимою. Розга была уже на лице; не знаю, какъ и сохранилъ меня Богъ отъ нея. Ограничилось дѣло рѣзкимъ словеснымъ наставленіемъ, повторявшимся и впослѣдствіи, чуть былъ случай. Много разъ приходилось ласкаться къ отцу, цаловать его и умолять чтобъ забылъ. Однако надобно поблагодарить его, что онъ выбилъ изъ меня всю охоту къ жалобамъ и ябедамъ; но за то осталась склонность поворчать про себя, даже и до сего дня.
Другой дѣдушка, потерявшій зрѣніе, былъ мастеръ по вечерамъ разсказывать сказки и завелъ безконечную въ родѣ Шехеразады о волшебникѣ и богатырѣ Карачѣ, которую всѣ слушатели чрезмѣрно одобряли. Крѣпко внималъ и я, когда начнется; но сонъ одолѣвалъ, и ничего не удавалось сохранить въ памяти. Горько плакаль я объ этомъ съ наступленіемъ утра. Къ чести моей надобно сказать, что я удержалъ въ мысли, какъ можетъ быть сказка длинною, занимательной, со многими отступленіями-, давая въ мысли мѣсто эпизоду. Значитъ, природа наградила меня тѣмъ что называется общимъ взглядомъ, на которомъ едвали и не почила моя энциклопедія. Дослушивалъ однако, не смотря на дремоту все до конца о волкѣ и козѣ, съ великимъ участіемъ къ ягнятамъ, когда обманывалъ ихъ звѣрь, напѣвая толстымъ голосомъ: "дѣтушки, дѣтушки, отворите окошечко; я коза пришла, молока принесла"; какъ ходилъ онъ въ кузницу точить языкъ и успѣлъ, наконецъ, поддѣлать голосъ. Не наскучивали мнѣ повторенія однаго и того-же; хотя были и другія многія коротенькія сказанія, но имъ менѣе сочувствовалъ. Только и ставилъ въ рядъ пѣтуха, который подавился на тутовыхъ горахъ бобовымъ зерномъ и для помоги которому прибѣгала курочка сперва къ морю, чтобъ достать воды, но оно потребовало листа отъ липы для укрощенія волнъ, а липа вѣтру, чтобъ сронить листъ, вѣтеръ тучи и такъ далѣе; такъ, что странствованіе курочки продолжалось до помощи человѣческой, и до дѣвицы красной, все рѣшавшей однимъ поцѣлуемъ. Разумѣется безъ Кощея безсмертнаго и Яги-бабы также не обошлось.