Ей завѣщалъ Боккаччіо свой прахъ.

(Строфа LVIII).

Боккаччіо былъ похороненъ въ церкви св. Михаила и св. Іакова въ Чертальдо, небольшомъ городкѣ провинціи Вальдельзы, гдѣ, какъ нѣкоторые думаютъ, онъ и родился. Тамъ онъ провелъ послѣднее время своей жизни въ трудолюбивыхъ научныхъ занятіяхъ, которыя и сократили его существованіе; тамъ его праху былъ обезпеченъ если не почетъ, то по крайней мѣрѣ покой. Но "гіена ханжества" въ Чертальдо разрыла могилу Боккаччіо и выбросила его останки изъ священной ограды св. Михаила и св. Іакова. Поводомъ -- и, надо надѣяться, извиненіемъ -- этого поступка послужила перестройка пола въ церкви; какъ бы то ни было, надгробный камень былъ снятъ и оттащенъ въ сторону, къ фундаменту церкви. Можетъ быть, тутъ къ ханжеству присоединилось еще и невѣжество. Было бы очень печально сообщать о такомъ исключеніи, въ виду общаго почтенія итальянцевъ къ своимъ великимъ именамъ, если бы съ нимъ не соединялась черта болѣе почетная и болѣе отвѣчающая общему характеру націи. Главное лицо въ округѣ, послѣдняя отрасль дома Медичи, почтила память обиженнаго поэта тѣмъ покровительствомъ, которое лучшіе изъ ея предковъ оказывали всѣмъ своимъ заслуженнымъ современникамъ: маркиза Ленцони спасла надгробный камень Боккаччіо отъ того пренебреженія, въ которомъ онъ нѣсколько времени находился, и нашла для него почетное мѣсто въ своемъ собственномъ домѣ. Она сдѣлала еще больше. Домъ, въ которомъ жилъ поэтъ, охранялся такъ же мало, какъ и его могила, и чуть не разрушился надъ головою человѣка, равнодушнаго къ имени его прежняго владѣльца. Домъ этотъ состоитъ изъ трехъ небольшихъ комнатокъ и низенькой башни, на которой Козимо II Медичи помѣстилъ надпись. Маркиза купила этотъ домъ и намѣревается окружить его тѣмъ попеченіемъ и уваженіемъ, какія подобаютъ останкамъ и славѣ генія.

Здѣсь не мѣсто говорить что-нибудь въ защиту Боккаччіо; но человѣкъ, потратившій все небольшое состояніе на пріобрѣтеніе знаній, бывшій однимъ изъ первыхъ, если не самымъ первымъ, изъ тѣхъ, кто насадилъ на итальянской почвѣ греческую науку и поэзію; человѣкъ, который не только изобрѣлъ новый стиль, но основалъ или по крайней мѣрѣ утвердилъ новый языкъ; который не только пользовался уваженіемъ всѣхъ образованныхъ европейскихъ дворовъ, но и считался достойнымъ высокой должности въ республикѣ своего родного города и, что еще важнѣе,-- былъ удостоенъ дружбы Петрарки; человѣкъ, прожившій всю свою жизнь какъ философъ и другъ свободы и умершій среди заботъ о пріобрѣтеніи новыхъ познаній,-- такой человѣкъ заслуживалъ большаго уваженія, нежели то, какое было ему оказано со стороны священника въ Чертальдо и одного, нынѣ уже умершаго, Англійскаго путешественника, изображающаго Боккаччіо ненавистнымъ, презрѣннымъ и развратнымъ писателемъ, чьи нечистые останки должны были бы гнить въ забвеніи {}. Этотъ англійскій путешественникъ, къ несчастію для тѣхъ, кому пришлось оплакивать утрату любезнаго человѣка, находится теперь уже внѣ всякой критики; но смерть, не защитившая Боккаччіо отъ нападокъ г. Юстаса, не защититъ и этого послѣдняго отъ справедливаго суда потомства. Смерть можетъ освятить его добродѣтели, но не его заблужденія и позволительно скромно замѣтить, что онъ погрѣшилъ не только какъ писатель, но и какъ человѣкъ, вызвавъ тѣнь Боккаччіо вмѣстѣ съ тѣнью Аретино среди гробницъ Санта-Кроче только затѣмъ, чтобы съ негодованіемъ отвернуться отъ нея. Что касается

"Il flagello de' principi,

Il divin Pietro Aretino",--

то мы нисколько не смущаемся порицаніемъ этому франту, обязанному тѣмъ, что его помнятъ до настоящаго времени, поэту, благоуханіе котораго спасло много ничтожныхъ червяковъ; но ставить Боккаччіо наряду съ подобною личностью и предавать отлученію даже его прахъ -- это такой поступокъ, который невольно заставляетъ сомнѣваться въ способности "классическаго туриста" разсуждать объ итальянской, да и о всякой другой литературѣ, ибо невѣдѣніе въ какомъ-нибудь одномъ вопросѣ можетъ дѣлать автора неспособнымъ судить только о данномъ частномъ случаѣ, между тѣмъ какъ увлеченіе профессіональнымъ предразсудкомъ обращаетъ его въ невѣрнаго истолкователя всѣхъ вообще вопросовъ. Всякія превратныя и несправедливыя толкованія могутъ быть результатомъ того, что въ публикѣ называется "дѣломъ совѣсти",-- вотъ единственное жалкое извиненіе, какое можно придумать для священника въ Чертальдо и для автора "Классическаго путешествія". Можно было бы еще примириться съ нѣкоторымъ порицаніемъ новеллъ Боккаччіо; но благодарность этому источнику, изъ котораго муза Драйдена почерпнула свои послѣдніе и наиболѣе гармоническіе стихи, все-таки, должна бы побудить воздержаться отъ слишкомъ рѣзкаго осужденія Декамерона. Во всякомъ случаѣ, раскаяніе Боккаччіо должно было бы воспрепятствовать удаленію его праха изъ могилы; слѣдовало бы вспомнить и сказать, что онъ въ пожилыхъ годахъ написалъ письмо къ одному изъ своихъ друзей, убѣждая его не читать Декамерона -- ради скромности и ради самого автора, который не всегда будетъ имѣть подъ рукою защитника, могущаго объяснить, что онъ это написалъ въ юности и по приказанію старшихъ {"Non enim ubijue estqui, in excusationem meam consurgens dicat: juvenis scripsit, et majoris coactus imperio". Изъ письма къ Магинарду Кавальканти, маршалу Сициліанскаго королевства. См. Tiraboechi, Storia, t. V, p. 525.}. Но, конечно, не вольныя картины автора и не дурныя наклонности читателей доставили Декамерону, единственному изъ всѣхъ произведеній Боккаччіо, безсмертную популярность; установленіе новаго и прекраснаго языка обезсмертило тѣ сочиненія, въ которыхъ этотъ языкъ впервые появился. По той же самой причинѣ сонетамъ Петрарки суждено было пережить его "Африку", "любимицу царей", которою онъ самъ восторгался. Неизмѣнныя черты природы и чувства, въ такомъ изобиліи разсѣянныя въ новеллахъ Боккаччіо и въ сонетахъ Петрарки, послужили главнымъ источникомъ извѣстности обоихъ писателей за предѣлами ихъ родины; но о Боккаччіо, какъ о человѣкѣ, такъ же нельзя судить но одному этому сочиненію, какъ нельзя видѣть въ Петраркѣ только любовника Лауры. Впрочемъ, даже и въ томъ случаѣ, если бы отецъ тосканской прозы былъ извѣстенъ только какъ авторъ Декамерона, осторожный писатель не рѣшился бы произнести о немъ приговоръ, несогласимый съ безошибочнымъ голосомъ нѣсколькихъ вѣковъ и народовъ. Неоспоримыя достоинства никогда не признавались за сочиненіями, отличающимися только нравственною нечистотою.

Истиною причиною нападокъ на Боккаччіо, начавшихся въ довольно раннюю пору, было то, что онъ выбиралъ дѣйствующихъ лицъ своихъ скандальныхъ исторій въ монастыряхъ и при дворѣ; но государи смѣялись надъ любовными приключеніями, такъ несправедливо приписанными королевѣ Теоделиндѣ, между тѣмъ какъ духовенство громко высказывало свое возмущеніе любовными сценами монаховъ и отшельниковъ; негодуя на эти картины, по всей вѣроятности, именно за то, что онѣ были слишкомъ вѣрны дѣйствительности. Предполагаютъ, что въ двухъ новеллахъ передавались дѣйствительные факты въ видѣ сказки, въ насмѣшку надъ канонизаціей плутовъ и мірянъ. Серъ Чаппеллетто и Марцеллинъ цитируются съ одобреніемъ даже у скромнаго Муратори. Великій Арно, цитируемый Бэйлемъ, указываетъ, что было предложено выпустить новое изданіе новеллъ, въ которомъ, ради "очищенія", должны были быть исключены слова "монахъ" и "монахиня" и всѣ безнравственности приписаны лицамъ другого званія. Исторія итальянской литературы не знаетъ такого изданія: но еще недавно во всей Европѣ о Декамеронѣ существовало только одно мнѣніе, и отпущеніе грѣховъ его автору, повидимому, считалось дѣломъ рѣшеннымъ по крайней мѣрѣ сто лѣтъ тому назадъ. "On se feroit siffler si l'on prétendoit convaincre Boccace de n'avoir pas été honnête homme puisqu'il fait le "Décameron". Такъ выразился одинъ изъ лучшихъ людей и, можетъ быть, лучшій изъ всѣхъ критиковъ, когда-либо жившихъ,-- настоящій мученикъ безпристрастія {Словарь Бэйля, 1740.}. И о такъ какъ это сообщеніе о томъ, что въ началѣ минувшаго столѣтія можно было быть освистаннымъ за утвержденіе, что Боккаччіо -- не хорошій человѣкъ, исходитъ, повидимому, отъ одного изъ тѣхъ враговъ, которые всегда оставляются въ подозрѣніи, даже и тогда, когда они дарятъ насъ правдой, то мы можемъ найти болѣе очевидный контрастъ осужденію тѣла, души и музы Боккаччіо въ немногихъ словахъ одного Изъ его современниковъ, человѣка добродѣтельнаго и патріота, который самъ потрудился перевести на латинскій языкъ одну изъ сказокъ этого "нечистаго" писателя. "Я замѣтилъ въ другомъ мѣстѣ", говоритъ Петрарка въ письмѣ къ Боккаччіо, "что эту самую книгу нѣкоторыя собаки рвали на куски, но вы упорно защищали ее своимъ жезломъ и голосомъ. Я этому и не удивился, ибо имѣлъ случай убѣдиться въ силѣ вашего ума и знаю, что вамъ пришлось имѣть дѣло съ такими несговорчивыми и неспособными людьми, которые всегда готовы упрекать другихъ на то, чего они сами или не любятъ, или не умѣютъ, или не могутъ сдѣлать, и только въ этихъ случаяхъ выказываютъ свою ученость и краснорѣчіе, а во всѣхъ прочихъ совершенно безгласны" {Animadverti alicubi librum ipsum canum dentibus lacessitum, tuo tamen baculo egregiè tuâque voce defensani Nec miratus sum: nam et vires ingenii tum novi, et scio expertus esses hominum genus insolens et ignavum, qui quicquid ipsi vel nolunt vel nesciunt, vol non possunt, in aliis reprehendunt: ad hoc unum docti et arguti, sed elingues ad reliqua". Epist. Ioan. Boccatio, Opp. tom. I, p. 540. edit. Basil.}.

Съ удовольствіемъ можно отмѣтить, что не все духовенство походитъ на священника изъ Чертальдо, и что одинъ изъ тѣхъ, которые не желали имѣть у себя прахъ Боккаччіо, не упустилъ случая воздвигнуть кенотафъ въ воспоминаніе о немъ. Павіанскій каноникъ Бевіусъ, въ началѣ XVI столѣтія, поставилъ въ Арквѣ, противъ могилы Петрарки, доску, на которой воздалъ Боккаччіо одинаковыя почести съ Данте и Петраркой.

XXII.