I.
О, Веллингтонъ! Благодаря французамъ,
Что съ радости и съ горя все острятъ,
Ты прозванъ Vilain-ton; но ты союзомъ
Съ всемірною извѣстностью богатъ;
Хоть пенсіи твои тяжелымъ грузомъ
На злополучной родинѣ лежатъ.
Тебя вездѣ и всюду превозносятъ
И грязи комъ тебѣ въ лицо не бросятъ.
II.
Однакожъ ты безчестно поступилъ
Съ Кинердомъ, не оставшись слову вѣренъ;
Къ тому же ты не разъ душой кривилъ;
Но сплетенъ повторять я не намѣренъ.
Себя ты предъ потомствомъ очернилъ,
А судъ его не будетъ лицемѣренъ!
Хоть ты достигъ весьма преклонныхъ лѣтъ,
Давно ль тебя призналъ героемъ свѣтъ?
III.
Британіи неимовѣрны траты,
Чтобъ наградить тебя; скажи, не ты ль,
Чиня Европы старыя заплаты,
Легитимизма вновь скрѣпилъ костыль?
Твоихъ дѣяній жалки результаты;
Поддерживать напрасно тлѣнъ и гниль!
Хоть Ватерло -- блестящая эпоха,
Что жъ подвигъ твой такъ воспѣваютъ плохо?
IV.
Безспорно, ты "головорѣзъ" лихой
(Тѣмъ прозвищемъ обязанъ ты Шекспиру),
Но пользу ли принесъ кровавый бой --
О томъ судить не королямъ, а міру;
Одинъ кружокъ лишь возвеличенъ твой
Да ты, что уподобился кумиру;
Другимъ же причинила только зло
Нещадная рѣзня при Ватерло.
V.
Я лести врагъ и замѣчаю пятна,
А ты съ ея ужъ свыкся языкомъ
И любишь восхваленья, что понятно:
Тебѣ пріѣлся вѣчный схватокъ громъ;
Одна лишь похвала тебѣ пріятна;
Ты радъ, когда тебя зовутъ притомъ
Спасителемъ народовъ неспасенныхъ
И другомъ странъ досель порабощенныхъ.
VI.
Я высказалъ, что думалъ. Безъ заботъ
Садись за столъ; отъ трапезы богатой
Ты часовымъ, стоящимъ у воротъ,
Пошли подачку; и они когда то
Сражались, но нужды ихъ давитъ гнетъ;
Народъ безъ хлѣба; хоть не даромъ плата
Взимается тобою,-- на мой взглядъ
Ты часть пайка отдать бы могъ назадъ.
VII.
Я надъ твоею не глумлюся славой,
Да можно ли тебя критиковать?
Другія времена, другіе нравы:
Примѣръ тебѣ не съ Цинцинната брать.
Ты, какъ ирландцы, любишь ѣсть приправы
Съ картофелемъ, но не тебѣ жъ пахать!
Ты полмильона взялъ, -- сознаться надо,
Что черезчуръ ужъ велика награда.
VIII.
Въ былые дни наградъ не зналъ герой:
На похороны денегъ не оставилъ
Эпаминондъ, окончивъ путь земной;
Великій Вашингтонъ себя прославилъ,
Свободу даровавъ странѣ родной,
Но онъ иныхъ, чѣмъ ты, держался правилъ;
Хоть разорилъ свою отчизну Питтъ,
Но онъ вполнѣ былъ безкорыстный бриттъ.
IX.
Въ рукахъ имѣлъ ты власть, и, безъ сомнѣнья,
Спасти Европу могъ бы отъ цѣпей
И заслужить ея благословенья.
Что жъ сдѣлалъ ты для страждущихъ людей?
Такъ мало, какъ никто. За что жъ хваленья?
Не гимновъ ли отъ музы ждешь моей?
На Англію обрушились всѣ бѣды,--
Глядя на нихъ, кляни свои побѣды!
X.
Въ своихъ стихахъ я зло карать привыкъ;
Мнѣ сладкій голосъ лести ненавистенъ;
Внимая мнѣ, твой омрачится ликъ:
Въ газетахъ не прочтешь подобныхъ истинъ;
Дѣлами, но не духомъ ты великъ,
Къ тому же далеко не безкорыстенъ.
Стремиться къ высшей цѣли ты не могъ,
И міръ, какъ прежде, бѣденъ и убогъ.
XI.
Смѣется смерть...Порвавъ съ землей оковы,
Намъ оставляетъ жизнь нѣмой скелетъ.
(Такъ скрывшееся солнце съ силой новой
Другимъ странамъ даритъ тепло и свѣтъ).
Надъ чѣмъ въ тоскѣ мы слезы лить готовы,
Смѣется смерть; отъ ней пощады нѣтъ.
Скелета ротъ безъ губъ и безъ дыханья
Невольно насъ приводитъ въ содроганье.
XII.
Смотрите, какъ скелетъ, что глухъ и нѣмъ,
Смѣется съ злой гримасою надъ нами
И злобно издѣвается надъ тѣмъ,
Чѣмъ былъ недавно самъ. Когда крылами
До насъ коснется смерть, ея ничѣмъ
Не удалишь; костлявыми руками
Со всѣхъ содрать придется кожу ей.
(А кожа всякихъ платьевъ намъ цѣннѣй).
XIII.
Смѣется смерть своимъ беззвучнымъ смѣхомъ,
И жизнь примѣръ съ нея должна бы брать;
Она могла бъ, служа ей вѣрнымъ эхомъ,
Всѣ призрачныя блага попирать,
Глумясь надъ славой, властью и успѣхомъ.
Ничтожества на насъ лежитъ печать.
Ничтожны мы, какъ капли въ бурномъ морѣ,
Да и земля лишь атомъ въ звѣздномъ хорѣ.
XIV.
"Быть иль не быть -- вопросъ лишь только въ томъ",
Сказалъ Шекспиръ. Мечтой неуловимой
Я никогда не тѣшился, влекомъ
Любовью къ славѣ призрачной и мнимой.
Отраднѣй быть здоровымъ бѣднякомъ,
Чѣмъ Цезаремъ больнымъ; неоспоримо,
Что счастья дать не можетъ громъ побѣдъ,
Когда нельзя переварить обѣдъ.
XV.
О, dura ilia messorum! Надо
Латинской фразы сдѣлать переводъ
Для жертвъ катарра, что страшнѣе яда:
"Желудкомъ здравъ трудящійся народъ",
Инымъ добыть насущный хлѣбъ отрада;
Другихъ же только радуетъ доходъ.
Въ концѣ концовъ, счастливѣй тотъ, конечно,
Кто крѣпче спитъ, тоски не зная вѣчной
XVI.
Быть иль не быть?-- такъ ставится вопросъ
А жизнь, по мнѣ, таинственнѣй загадки;
Не мало мнѣній слышать мнѣ пришлось,--
И что жъ?-- о ней понятія такъ шатки,
Что, право, всѣ они туманнѣй грезъ:
То ей хвалы, то на нее нападки;
Иные рады руки къ ней простерть;
Она же -- если взвѣсить -- та же смерть.
XVII.
Que sals-je?-- девизъ Монтэня. Аксіомой
Считаютъ, что намъ чуждъ познаній свѣтъ
Что съ бреднями однѣми мы знакомы
И что ни въ чемъ увѣренности нѣтъ;
Чужое принимаемъ за свое мы;
Познанья наши -- только дѣтскій бредъ:
Такъ сбивчивы и шатки наши мнѣнья,
Что сомнѣваться можно и въ сомнѣньѣ.
XVIII.
Съ Пиррономъ мнѣ скитаться не съ руки
По безднѣ мысли плавать безразсудно!
Опасности отъ бурь тамъ велики;
Нагрянетъ шквалъ -- какъ разъ потонетъ судно;
Всѣ мудрецы -- плохіе моряки;
Такъ плавать утомительно и трудно;
Не лучше ли пріютъ на берегу,
Гдѣ отдохнуть средь раковинъ могу?
XIX.
Съ тѣхъ поръ, какъ насъ, со всѣмъ животнымъ царствомъ
Сгубила Ева жадностью своей,
Молитва намъ должна служить лѣкарствомъ
Отъ всякихъ бѣдъ: такъ обратимся къ ней,
Чтобы найти исходъ своимъ мытарствамъ.
Безъ воли неба даже воробей
Не гибнетъ; но его проступки, гдѣ вы?
Ужъ не видалъ ли онъ паденья Евы?
XX.
Какъ часто грезы тѣшатъ насъ однѣ!
Что значитъ теогонія, о Боже?
Постичь и космогонію вполнѣ
Я не могу,-- и филантроповъ тоже;
Что значитъ мизантропъ? скажите мнѣ!
Къ ихъ сонму причислять меня за что же?
Въ ликантропіи вижу только толкъ:
Такъ часто человѣкъ свирѣпъ, какъ волкъ!
XXI.
Я съ Меланхтономъ схожъ и Моисеемъ
Терпимостью и кротостью своей;
Никто меня не назоветъ злодѣемъ,
Хоть я порой не сдерживалъ страстей
И ходъ давалъ всегда своимъ идеямъ,
Но безъ причинъ не задѣвалъ людей.
За что жъ въ поэтѣ мизантропа видятъ?
За то, что люди правду ненавидятъ.
XXII
Но вновь пора приняться за разсказъ.
Что онъ хорошъ -- не сомнѣваюсь въ этомъ;
Хоть не совсѣмъ понятенъ онъ для васъ,
Все жъ остаюсь правдивымъ я поэтомъ.
Когда нибудь пробьетъ желанный часъ,
Когда онъ будетъ понятъ цѣлымъ свѣтомъ.
Теперь, его изгнаніе дѣля,
Одинъ его красой любуюсь я.
XXIII.
Герой моей поэмы (вашъ онъ тоже,
Надѣюсь я) отправленъ въ Петроградъ,
Что создалъ Петръ Великій, силы множа,
Чтобъ тьмою не былъ край его объятъ.
Хвалить Россію въ модѣ, но за что же?
Мнѣ жаль, что самъ Вольтеръ кадить ей радъ;
Но въ этомъ брать примѣръ съ него не стану
И деспотизмъ карать не перестану.
XXIV.
Я выступить всегда готовъ бойцомъ,
Не только на словахъ, но и на дѣлѣ,
За мысль и за свободу. Съ тяжкимъ зломъ,
Что рабство создаетъ, мириться мнѣ ли?
Борьбу я увѣнчаю ль торжествомъ --
Не вѣдаю,-- наврядъ достигну цѣли:
Но все, что человѣчество гнететъ,
Всегда во мнѣ противника найдетъ.
XXV.
Я вовсе не намѣренъ льстить народу;
Найдутся демагоги безъ меня,
Готовые всегда, ему въ угоду,
Все разрушать, толпу къ себѣ маня,
Чтобъ властвовать надъ ней. Зову свободу,
Но къ демагогамъ не пристану я;
Чтобъ равныя права имѣли всѣ мы,
Веду борьбу, (Увы, теперь всѣ нѣмы!)
XXVI.
Я всякихъ партій врагъ, и оттого
Всѣ партіи озлоблю, безъ сомнѣнья;
Но непритворны мнѣнія того,
Кто держится противнаго теченья.
Ничѣмъ не связанъ я, и никого
Я не боюсь. Пусть, полны озлобленья,
Шакалы рабства поднимаютъ вой,--
Въ ихъ хорѣ не раздастся голосъ мой.
XXVII.
Съ шакалами, что близъ руинъ Эфеса
Стадами мнѣ встрѣчались, я сравнилъ
Противниковъ свободы и прогресса,
Которымъ голосъ лести только милъ;
(Они безъ власти не имѣютъ вѣса);
Не я шакаловъ этимъ оскорбилъ;
Шакалы кормятъ льва, тогда какъ эти
Для пауковъ лишь разставляютъ сѣти.
XXVIII.
Народъ, очнись отъ сна! Не дай себя
Опутать ихъ зловѣщей паутиной;
Иди впередъ, тарантуловъ губя!
Бояться ихъ не будетъ ужъ причины;
Борись со зломъ, свои права любя!
Когда жъ протестъ раздастся хоть единый?
Теперь одно жужжанье тѣшитъ слухъ
Пчелъ Аттики и злобныхъ шпанскихъ мухъ.
XXIX.
Жуанъ курьеромъ посланъ былъ въ столицу
И важныя депеши везъ съ собой:
Въ нихъ посвятилъ шутливую страницу
Борьбѣ кровавой русскихъ силъ герой.
Побѣдою онъ радовалъ царицу,
Что на войну какъ на пѣтушій бой
Взирала, о потеряхъ не жалѣя,
Когда успѣхъ вѣнчалъ ея затѣи.
XXX.
Жуанъ въ кибиткѣ ѣхалъ. Хуже нѣтъ
Такой ѣзды. Когда дороги тряски,
Натерпишься не мало всякихъ бѣдъ;
Ѣзда такая стоитъ доброй таски.
Жуанъ, надеждой свѣтлою согрѣтъ,
Все видѣлъ только въ розовой окраскѣ;
Жалѣлъ, что не несетъ его Пегасъ,
Но о рессорахъ онъ вздыхалъ не разъ.
XXXI.
Жуанъ глядѣлъ съ заботливостью нѣжной
На спутницу свою. Тяжелый путь
Ее совсѣмъ разбилъ. Пустыней снѣжной
Толчки вамъ мнутъ бока и давятъ грудь;
Подъ гнетомъ ихъ страданья неизбѣжны.
О путникахъ не думаютъ ничуть;
Одна природа чинитъ здѣсь дорогу,
Все прочее принадлежитъ лишь Богу.
XXXII.
Онъ въ полномъ смыслѣ фермеръ этихъ странъ;
У насъ же въ эти тягостные годы
Злосчастный фермеръ скрылся, какъ туманъ.
Церера, у него отнявъ доходы
И власть опустошивъ его карманъ,
Погибла съ Бонапартомъ въ часъ невзгоды.
Смѣшной контрастъ на умъ приходитъ мнѣ:
Палъ Цезарь -- и овесъ упалъ въ цѣнѣ.
XXXIII.
Жуанъ смотрѣлъ на дѣвочку съ любовью.
Онъ спасъ ее; блестящъ такой трофей:
Онъ жало притупляетъ и злословью!
По мнѣ, Жуанъ за подвигъ свой славнѣй,
Чѣмъ шахъ Надиръ, что міръ забрызгалъ кровью
И всѣхъ дивилъ жестокостью своей.
(Желудкомъ онъ страдалъ и, злобы полный,
Любилъ смотрѣть, какъ крови льются волны),
XXXIV.
Отраднѣй жизнь цвѣтущую спасти,
Даря участье долѣ сиротливой,
Чѣмъ, смерть неся, за лаврами идти,
Взрощенными залитой кровью нивой.
Душѣ не можетъ счастья принести
Похвалъ незаслуженныхъ голосъ льстивый:
Что слава, если совѣсть не чиста?--
Лишь звукъ пустой, лишь жалкая мечта!
XXXV.
Писатели! къ вамъ всѣмъ безъ исключенья
Я обращаюсь съ рѣчью,-- къ тѣмъ изъ васъ,
Которые, продавъ заранѣ мнѣнья,
Въ налогахъ разныхъ видятъ счастье массъ,--
И къ бардамъ, сытымъ громомъ обличенья,
Которые, обидѣть не боясь
Стоящихъ у кормила, всюду трубятъ,
Что полъ-страны нужда и голодъ губятъ.
XXXVI.
Писатели!.. Но а propos de bottes
Я мысль свою забылъ! (И съ мудрецами
Не разъ такой случался эпизодъ!)
Хотѣлось мнѣ искусными словами
Всѣхъ успокоить -- власти и народъ,
Миря лачуги съ пышными дворцами.
Я вѣрно бы безцѣнный далъ совѣтъ,
Но знаю, что его не приметъ свѣтъ,
XXXVII.
Когда нашъ міръ, изъ хаоса рожденный,
Вторично будетъ въ хаосъ превращенъ;
Когда онъ, на погибель обреченный,
Исчезнетъ въ мракѣ будущихъ временъ,
Разрушенный, раздавленный, сожженный,
И допотопнымъ міромъ станетъ онъ,--
Быть можетъ, къ удивленію потомковъ,
Мой трудъ найдутъ среди другихъ обломковъ.
XXXVIII.
Въ томъ ничего несбыточнаго нѣтъ.
(Къ трудамъ Кювье питаю я почтенье).
Разсматривать служившій вамъ предметъ
Грядущія такъ будутъ поколѣнья,
Какъ смотримъ мы на мамонта скелетъ,--
Какъ смотримъ мы, полны недоумѣнья,
На остовы гигантовъ прежнихъ дней
И крокодиловъ сгинувшихъ морей.
XXXIX.
Георгъ Четвертый, найденный нежданно,
Всѣхъ изумитъ фигурою своей
Вопросъ, какъ добывалъ онъ кормъ желанный,
Чтобъ сытымъ быть, займетъ тогда людей,
Что карликами будутъ. Безпрестанно
Мельчаетъ въ мірѣ все съ теченьемъ дней,
И человѣкъ -- хоть видятъ въ немъ кумира --
Лишь гробовой червякъ иного міра.
XL.
Когда народъ появится опять
И будетъ, снова не жалѣя силы,
Съ трудомъ свой хлѣбъ насущный добывать,
Пахать, молоть и жать,-- съ тоской унылой,
Какъ мы, платить налоги, воевать,
Найдя случайно старыя могилы,
Не приметъ ли онъ за чудовищъ насъ,
Скелеты наши ставя на показъ?
XLI.
Увы! я философствую не въ мѣру,
Но "время соскочило съ колеи",
И я его послѣдовалъ примѣру:
Порывы не могу сдержать свои
И въ путь прямой давно утратилъ вѣру:
Все то, что можетъ мнѣ на умъ придти,
Въ свои стихи вношу я безъ отсрочки,
Не зная тайны слѣдующей строчки.
.
XLII.
Хоть я блуждалъ не нало, перейти
Спѣшу, однакожъ, къ своему роману.
Героя я оставилъ на пути;
Но длинный путь описывать не стану,
(У многихъ описанія въ чести;
Мнѣ жъ -- не до нихъ!) Я возвращусь къ Жуану,
Не тратя безполезно много словъ,
Въ столицѣ пышной крашеныхъ снѣговъ.
XLIII.
И вотъ, въ одной изъ залъ дворца, съ толпою
Чиновъ двора и дамъ Жуанъ стоитъ,
Въ мундирѣ аломъ съ черною каймою;
Мундиръ ему даетъ блестящій видъ.
Чулки его плѣняютъ бѣлизною;
Надъ шляпою его султанъ дрожитъ*
Какъ рваный парусъ, бурею задѣтый;
Въ рейтузахъ онъ топазоваго цвѣта,
XLIV.
Какъ вылитый, мундиръ сидитъ на немъ.
Портной, какъ чародѣй, всегда представить
Имѣетъ рѣдкій даръ товаръ лицомъ,
Иглой, какъ бы жезломъ, умѣя править.
Жуаномъ всѣ любуются кругомъ.
Прошу на пьедесталъ его поставить,
И тотчасъ же предъ вами Купидонъ
Въ артиллериста будетъ превращенъ.
XLV.
Повязка, съ глазъ упавъ, послушна магу,
На шеѣ станетъ галстукомъ; колчанъ
Въ ножны преобразится, стрѣлы -- въ шпагу,
Что ихъ острѣе; луку будетъ данъ
Видъ треуголки; крылышки, давъ тягу,
Вернутся эполетами. Въ обманъ*
Наряженъ такъ, введетъ онъ и Психею,
И за Амура будетъ принятъ ею.
XLVI.
Императрица улыбнулась. Дворъ
Смутился, Дамы всѣ пришли въ волненье;
Любимецъ дня склонилъ уныло взоръ.
(Не помню, кто тогда имѣлъ значенье).
Такихъ не мало видѣли съ тѣхъ поръ,
Какъ началось блестящее правленье
Царицы. Всѣ временщики тогда
Большого роста были господа.
XLVII.
Жуанъ безъ бороды, и худъ, и строенъ,
Совсѣмъ не подходилъ фигурой къ нимъ;
Но онъ отличій всякихъ былъ достоинъ
И только по лицу былъ серафимъ.
Въ глаза бросалось, что онъ храбрый воинъ,
Притомъ же и въ страстяхъ неукротимъ.
Царица, схоронившая Ланского,
Такимъ, какъ онъ, могла увлечься снова.
XLVIII.
Щербатова, Мамонова, ну словомъ
Кого нибудь на овъ или на инь --
Мысль испугала и -- не безъ причинъ,
Что бъ въ сердцѣ томъ -- не черезчуръ суровомъ
Не вспыхнула любовь пожаромъ новымъ.
Смутился духомъ рослый властелинъ,
Что занималъ въ тѣ времена въ столицѣ
"Высокій постъ довѣрья" при царицѣ.
XLIX.
Легко понять, что взволновался тотъ,
Кто занималъ "довѣрья постъ высокій".
Какъ этой фразы сдѣлать переводъ?
О, дамы, если смыслъ ея глубокій
Не ясенъ вамъ, не Кэстельри найдетъ
Загадки ключъ; рѣчей его потоки --
Пустой подборъ витіеватыхъ фразъ,
Что съ толку сбить легко съумѣютъ васъ.
L.
Совсѣмъ намъ сфинкса этого не надо
Котораго загадочны слова,
Но дѣйствія ясны! Ему отрада
Лишь попирать священныя права,
Которыя для смертнаго награда.
Не даромъ же клеймитъ его молва!
И безъ него найду я объясненье,
Вотъ анекдотъ, что не лишенъ значенья.
LI.
У итальянской дамы какъ-то разъ
Шутя спросила англійская дама:
-- Скажите, въ чемъ обязанность у васъ
Каваліеръ-сервенте, что упрямо
Съ синьоръ замужнихъ не спускаетъ глазъ?"
Такъ итальянка отвѣчала прямо:
-- "Чтобъ отношенья эти уяснить,
Вы ихъ должны себѣ вообразить".
LII.
Прошу и васъ, читатели, теперь я
Себѣ вообразить, что дѣлалъ тотъ,
Кто занималъ "высокій постъ довѣрья",
Дававшій деньги, силу и почетъ.
Не дорожить имъ -- было бъ лицемѣрье:
Легко ль терять своей удачи плодъ?
И потому достигнувшіе цѣли
Со страхомъ на соперниковъ глядѣли.
LIII.
Наружностью Жуанъ былъ вѣрно схожъ
Съ Парисомъ, злымъ виновникомъ погрома
Злосчастной Трои. Свѣтъ черезъ него жъ
Узналъ судовъ бракоразводныхъ громы...
Кого они не приводили въ дрожь?
Исторія разводовъ мнѣ знакома.
Она гласитъ, что гибель Трои -- счетъ,
Уплаченный впервые за разводъ.
LIV.
Царица все любила; исключенье --
Супругъ ея, что сердцу не былъ милъ
И потому отправленъ въ заточенье.
Гигантовъ, полныхъ мужества и силъ,
Она предпочитала, но влеченье
Къ изящному въ ней было, и служилъ
Тому Ланской, столь милый ей, примѣромъ,
Хотя плохимъ онъ былъ бы гренадеромъ.
LV.
О, ты всѣхъ belli teterrima causa!
Таинственная дверь небытія
И жизни -- неба вѣчная угроза,
Ты и закатъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ заря!
Постичь тебя -- несбыточная греза;
Какъ смертный палъ, того не знаю я,
Но ты съ тѣхъ поръ причина, безъ сомнѣнья,
Погибели его и возвышенья.
LVI.
Зовутъ тебя причиной всякихъ бѣдъ.
Воззрѣніе такое непонятно;
Мы чрезъ тебя рождаемся на свѣтъ
И отъ тебя къ тебѣ жъ идемъ обратно;
Міры ты населяешь; спора нѣтъ,
Все безъ тебя погибло бъ безвозвратно;
На почвѣ міра скудной и сухой
Ты -- океанъ, несущій жизнь съ собой.
LVII.
Императрица миромъ и войною
Располагать по прихоти могла,--
И юношу, сіявшаго красою,
Съ почетомъ и радушьемъ приняла;
Когда же увидала предъ собою
Колѣнопреклоненнаго посла,
Остановилась вдругъ, не вскрывъ пакета,
Къ нему лучомъ сочувствія согрѣта.
LVIII.
Лишь мигъ на немъ остановивъ свой взоръ,
Она затѣмъ съ величіемъ царицы,
Скрывая чувствъ нахлынувшихъ напоръ,
Прочла депешъ хвалебныя страницы.
За ней слѣдилъ съ подобострастьемъ дворъ,
И вотъ съ ея улыбкою всѣ лица
Мгновенно прояснились. Красоты
Печать носили царскія черты.
LIX.
Она прочла о взятьи Измаила,
И слава торжествующимъ лучомъ
Ея лицо волшебно озарила;
Такъ тонетъ море въ блескѣ золотомъ
Восхода; но довольно ли ей было
Одной побѣды? Сухъ и подъ дождемъ
Песокъ нѣмыхъ пустынь; въ рѣкѣ кровавой
Готовъ купаться тотъ, кто жаждетъ славы.
LX.
Прочтя стихи Суворова, она
Невольно улыбнулася при этомъ.
(Фельдмаршала кровавая война
И груды труповъ сдѣлали поэтомъ!)
Количествомъ потерь потрясена,
Она на мигъ смутилась, но предъ свѣтомъ
Смятеніе свое съумѣла скрыть
И разомъ грустныхъ думъ прервала нить.
LXI.
Весь дворъ ея улыбка освѣтила,
И онъ расцвѣлъ, надеждою согрѣтъ,
Какъ послѣ злыхъ засухъ цвѣтникъ унылый,
Отъ ливня увидавшій снова свѣтъ.
Когда жъ императрица, что любила
Прекрасное не менѣе побѣдъ,
Окинула юнца привѣтнымъ окомъ,
Всѣ замерли въ волненіи глубокомъ.
LXII.
Грозна въ минуты гнѣва, съ пышнымъ станомъ,
Но величавой граціи полна,
Въ дни свѣтлые плѣняла всѣхъ она,
Кто видитъ прелесть въ сочномъ и румяномъ.
Въ дѣлахъ сердечныхъ чуждая обманамъ,
Сочувствіемъ за все платя сполна,
Она и векселя божка Эрота
Немедля предъявляла для учета.
LXIII.
Преградъ не допуская, ни помѣхъ,
Она прямымъ путемъ стремилась къ цѣли
И щедрою рукой дарила тѣхъ,
Которые ей угождать умѣли;
Кого хоть разъ увѣнчивалъ успѣхъ,
Того въ пути ужъ не страшили мели;
Хоть гнѣвъ ея народовъ не щадилъ,
Въ ней человѣкъ опору находилъ.
LXIV.
Загадки непонятныя -- мужчины,
А женщины -- подавно. Въ головѣ
У нихъ бушуютъ вихри и пучины,
Опасныя во всемъ ихъ существѣ;
Мѣняются ихъ мысли безъ причины,
Какъ вѣтеръ, шелестящій по травѣ...
Законъ для нихъ -- одинъ порывъ сердечный!
Избиты эти истины, но вѣчны.
LXV.
Какъ трудно услѣдить за ходомъ думъ!
Сначала мысль о взятьи Измаила
Екатерины охватила умъ;
Затѣмъ она награды обсудила,
Не признавая дѣйствій наобумъ,
И, наконецъ, вниманье обратила
На юнаго гонца, что ей принесть
Былъ удостоенъ счастья эту вѣсть.
LXVI.
Жуанъ стоялъ въ тревожномъ ожиданьи
У ногъ Екатерины. Ею былъ
Замѣченъ онъ. Цѣня ея вниманье,
Съ надеждою онъ взоръ къ ней устремилъ.
Стоящимъ на горѣ среди сіянья
Меркурія Шекспиръ изобразилъ.
Найди Жуанъ надежную опору,
Взобраться бы и онъ съумѣлъ на гору.
LXVII.
Когда любви мы слышимъ сладкій гласъ
Не исподволь, а сразу сердцу милый,
Волшебный зовъ порабощаетъ насъ.
(Такъ разомъ спиртъ огонь вливаетъ въ жилы).
Сочувствіе, нежданно появясь,
Всѣ поглощаетъ жизненныя силы,
Другія чувства отгоняя прочь;
Лишь слезы осушить ему не въ мочь.
LXVIII.
Когда же самолюбіе при этомъ
Утѣшено отличьемъ, и для всѣхъ
Мы зависти становимся предметомъ,
Сочувствіе растетъ; намъ льститъ успѣхъ;
Быть отличеннымъ передъ цѣлымъ свѣтомъ
Не мало самолюбію утѣхъ
Приноситъ въ даръ, и хорошо ли, худо ль --
Намъ выказать свою отрадно удаль.
LXIX.
Жуанъ былъ въ тѣхъ годахъ, когда намъ милъ
Призывъ любви; когда, съ разсудкомъ въ ссорѣ,
Борьбу со львами весть, какъ Даніилъ,
Готовы мы съ отвагою во взорѣ,
И внутренно сжигающій насъ пылъ
Тушить готовы въ первомъ встрѣчномъ морѣ;
Такъ солнце гаситъ свѣтъ въ пучинѣ водъ,
Когда къ Ѳетидѣ свѣтлый богъ идетъ.
LXX.
И выгодно, и вмѣстѣ лестно было
Къ царицѣ въ милость случаемъ попасть;
Нещадно лишь враговъ она разила,
Но щедро награждать умѣла страсть.
Плѣнясь ея чарующею силой,
Къ ея ногамъ готовъ былъ всякій пасть,
И тотъ, кого царица отличала,
Вкушалъ лишь медъ, пчелы неслыша жала.
LXXI.
Она была во всемъ расцвѣтѣ лѣтъ;
Всѣхъ сѣрые глаза ея плѣняли;
Ми знаемъ, какъ всесиленъ этотъ цвѣтъ;
Такими же глазами обладали
Шотландская Марія и побѣдъ
Любимецъ, Бонапартъ. Мы всѣ слыхали,
Что и Минерва, чтобъ плѣнять людей,
Такой же цвѣтъ избрала для очей.
LXXII.
Императрицы лестное вниманье,
Ея красы чарующій расцвѣтъ.
Съ величіемъ и властью въ сочетаньѣ,
Ея обворожительный привѣтъ,
Къ Жуану обращенный, средь собранья,
Гдѣ налицо былъ всей столицы цвѣтъ,--
Все это (я скрывать того не стану)
Совсѣмъ вскружило голову Жуану.
LXXIII.
Другого и не надо для любви;
Она лишь эгоизма проявленье
И самолюбья, легкій жаръ въ -крови,
Что, угасая, губитъ увлеченье;
Порою предъявлять права свои
Готова страсть; но это исключенье,
И потому любовь признать нельзя
За главную пружину бытія.
LXXIV.
Любви разнообразныхъ видовъ много;
Есть та любовь, что выдумалъ Платонъ;
Одна насъ заставляетъ жить для Бога;
Другая... (Но я риѳмою стѣсненъ --
Увы! поэта риѳма держитъ строго;
Гонясь за ней, онъ часто принужденъ
Грѣшить и противъ смысла). Въ заключенье
Есть чувственности страстныя стремленья.
LXXV.
Кто чувственности пламенемъ объятъ,
Тотъ къ женщинѣ стремится, какъ къ богинѣ,
Онъ передъ ней во прахъ склоняться радъ,
Уподобляя милую святынѣ.
Заря любви свѣтла, ея жъ закатъ
Уныло въ мракѣ тонетъ; жаль, что въ глинѣ,
Какъ плѣнница, душа заключена,
Когда волшебныхъ грезъ она полна!
LXXVI.
Я чту любовь, что чествуетъ каноны
(Духовныхъ лицъ доходныя статьи).
Любви безгрѣшной также чту законы;
Но есть еще и третій родъ любви,
Которому извѣстныхъ лѣтъ матроны
Дарятъ усердно помыслы свои
И, сохраняя прежніе союзы,
Къ нимъ подбавляютъ тайныхъ браковъ узы .
LXXVII.
Иду опять проселочнымъ путемъ,
Но больше философствовать не стану;
Анализовъ довольно; перейдемъ
Теперь опять, читатели, къ роману.
Царицы неожиданный пріемъ,
Какъ вамъ извѣстно, голову Жуану
Совсѣмъ вскружилъ; она жъ смутила дворъ,
На юношу привѣтный бросивъ взоръ.
LXXVIII.
Во всѣхъ углахъ шептаться дамы стали;
У старыхъ обозначились яснѣй
Морщины, что бѣлила прикрывали;
Съ улыбочками дамы въ цвѣтѣ дней
Другъ другу эту вѣсть передавали;
Не мало привела она людей
Въ отчаянье; отъ зависти и злобы
Заплакали и важныя особы.
LXXIX--LXXX.
О томъ: кто этотъ юный новичекъ?--
Посламъ всѣхъ странъ пришлось освѣдомляться.
Возвыситься онъ могъ въ короткій срокъ.
Жизнь коротка, чему же удивляться?
Имъ грезился уже рублей потокъ,
Что долженъ въ сундукахъ его скопляться,
Помимо орденовъ, наградъ иныхъ
А также -- многихъ тысячъ крѣпостныхъ.
LХХХІ.
Царица, добротой всегда согрѣта,
Ее умѣла проявлять во всемъ;
Какъ передъ ней блѣдна Елизавета,
Скупая и бездушная притомъ,
Которая, любимца сживъ со свѣта,
Старухой умерла, скорбя о немъ!
Ея и злость, и скаредность, понятно,
На санъ ея и полъ бросаютъ пятна.
LXXXII.
Окончился пріемъ, и вмигъ особы,
Посланники всѣхъ европейскихъ странъ
Столпились съ поздравленьями -- еще бы!
Вокругъ того, кому высокій санъ
Въ ближайшемъ безъ сомнѣнья будетъ данъ
И зашуршали шелковыя робы:
Вѣдь наши дамы любятъ красоту,
Ведущую къ высокому посту.
LXXXIII.
Всеобщаго вниманія предметомъ,
Причинъ тому не зная, сталъ Жуанъ;
Спокойно относился онъ къ привѣтамъ,
Какъ будто съ малолѣтства важный санъ
Его ужъ пріучилъ царить надъ свѣтомъ;
Ему самой природою былъ данъ
Тотъ свѣтскій лоскъ, что принадлежность знати.
Не много говорилъ Жуанъ, но кстати.
LXXXIV.
Затѣмъ императрицею самой
Былъ порученъ особому вниманью
Высокихъ лицъ поручикъ молодой,--
И свѣтъ, ея послушенъ приказанью,
Къ нему отнесся съ лаской и хвалой.
Непостояненъ свѣтъ; его вліянью
Опасно поддаваться; жалокъ тотъ,
Кто въ немъ обрѣсть надѣется оплотъ.
LXXXV.
Здѣсь отдохну, и вотъ остановилъ я
Пегаса; до ужасной высоты
Добрался онъ, но тяжкія усилья
Измучили его; отъ дурноты
Кружится голова; какъ мельницъ крылья,
Пестрѣютъ предо мной мои мечты;
Чтобъ мозгъ и нервы привести въ порядокъ,
Спущусь въ луга -- тамъ отдыхъ будетъ сладокъ.