I.
Епископъ Берклей былъ такого мнѣнья,
Что міръ, какъ духъ, безплотенъ. Лишній трудъ
Опровергать то странное ученье
(Его и мудрецы-то не поймутъ!);
Но я готовъ, посредствомъ разрушенья
Свинца, алмаза, разныхъ глыбъ и рудъ,
Доказывать вездѣ безплотность свѣта
И, голову нося, не вѣрить въ это.
II.
Во всей природѣ видѣть лишь себя,
Ее за духъ считая -- толку мало;
Но ереси не вижу въ этомъ я;
Свести сомнѣнье надо съ пьедестала,
Чтобъ, вѣры въ духъ и правды не губя,
Оно насъ не лишало идеала.
Хоть отъ него, порой, несносна боль,
Все жъ идеалъ -- небесный алкоголь.
III.
Понятья наши сбивчивы и шатки;
Къ тому жъ, душа съ большимъ трудомъ идетъ
За тѣломъ вслѣдъ; ей грезы только сладки;
Какъ Аріэля, даль ее влечетъ,
А плоть гнетутъ болѣзней злыхъ припадки;
Глядя на смѣсь понятій и породъ,
Мы дѣлаемся жертвами сознанья,
Что жалкая ошибка -- мірозданье.
IV.
Согласно ли Писанью созданъ свѣтъ?
Явилась ли вселенная случайно?
Объ этомъ даже спорить средства нѣтъ:
Для насъ неразъяснима эта тайна.
Быть можетъ, смерть желанный дастъ отвѣтъ,
И намъ ея приходъ необычайный
Глаза откроетъ... Кончивъ путь земной,
Быть можетъ, мы обрящемъ лишь покой.
V.
Безплодныя прерву я размышленья
И, прекративъ вполнѣ напрасный споръ,
Хочу отбросить въ сторону сомнѣнья;
Но дѣло въ томъ, что съ нѣкоторыхъ поръ
Я чувствую чахотки приближенье
(Мнѣ, вѣрно, вреденъ воздухъ мѣстныхъ горъ);
Когда болѣзнь гнететъ меня не въ мѣру,
Она во мнѣ нежданно будитъ вѣру.
VI.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VII.
Вернусь къ разсказу. Тотъ, предъ кѣмъ Эллада
Развертывала свѣтлый рядъ картинъ,
Кто любовался видами Царьграда
И ѣздилъ въ Тимбукту или Пекинъ,
Кто видѣлъ акропольскихъ скалъ громады
И въ Ниневіи мрачный рядъ руинъ,
Тотъ Лондонъ посѣтитъ безъ удивленья,
Но, годъ спустя, иного будетъ мнѣнья.
VIII.
На Лондонъ, этотъ долъ добра и зла,
Съ вершины Шутерсъ-Гилля въ часъ заката
Жуанъ взглянулъ. На все ложилась мгла;
Столица, лихорадкою объята,
Имѣла видъ кипящаго котла,
И суетой, и грохотомъ богата;
Носившійся надъ нею шумъ глухой
Жужжанье пчелъ напоминалъ собой.
IX.
Жуанъ, весь погруженный въ созерцанье,
Шелъ за своей каретою пѣшкомъ
И не скрывалъ, въ порывѣ ликованья,
Отрадныхъ чувствъ, что пробуждались въ немъ.
"Здѣсь" -- говорилъ онъ -- " мѣстопребыванье
Законности! Ни пыткой, ни мечомъ
Нельзя попрать священныхъ правъ народа!
Его удѣлъ -- законность и свобода!
X.
Здѣсь жизнь патріархальна и чиста;
Незыблемы законы; жены строги;
Коль дорого все здѣсь, причина та,
Что деньги нипочемъ. Народъ налоги
Лишь платитъ тѣ, что хочетъ. Не мечта,
Что безопасны въ Англіи дороги!"
Тутъ крикъ: "God damn! иль жизнь, иль кошелекъ!"
Его живыхъ рѣчей прервалъ потокъ.
XI.
Жуанъ, за экипажемъ шедшій сзади,
Наткнулся вдругъ, нежданно изумленъ,
На четырехъ разбойниковъ въ засадѣ
И ими былъ немедля окруженъ.
Бѣда, коль путникъ струситъ! О пощадѣ
Не можетъ быть и рѣчи; разомъ онъ
Лишиться можетъ жизни, денегъ, платья
На островѣ, гдѣ бѣдность -- лишь изъятье.
XII.
По-англійски Жуанъ лишь зналъ: "God damn!"
И думалъ, что такое выраженье
У англичанъ привѣтственный селямъ:
" Пошли вамъ Богъ свое благословенье!"
Я это мнѣнье раздѣляю самъ;
Я -- полубриттъ, къ несчастью, по рожденью,
И сотни разъ случалось слышать мнѣ
То слово, какъ привѣтъ, въ родной странѣ.
XIII.
Жуанъ ихъ сразу понялъ; не робѣя,
Онъ свой карманный пистолетъ досталъ
И весь зарядъ пустилъ въ животъ злодѣя,
Который ближе всѣхъ къ нему стоялъ.
Отъ раны задыхаясь и слабѣя,
Какъ быкъ, свалился онъ и застоналъ,
Барахтаясь въ грязи родного края.
Товарищамъ онъ крикнулъ, умирая:
XIV.
"Меня французъ проклятый уходилъ!"
Испуганные воры безъ оглядки
Пустилися бѣжать. Ихъ слѣдъ простылъ,
Когда Жуана свита, въ безпорядкѣ
И проявляя безполезный пылъ,
Явилась впопыхахъ на мѣсто схватки.
Межъ тѣмъ злодѣй кончалъ въ мученьяхъ вѣкъ;
Жуанъ жалѣлъ, что дни его пресѣкъ.
XV.
"Быть можетъ" -- думалъ -- "и въ самомъ дѣлѣ
Такъ иностранцевъ принято встрѣчать;
Не такъ ли содержатели отелей
Съ пріѣзжими привыкли поступать?
Они съ поклономъ низкимъ идутъ къ цѣли,
А тѣ съ ножомъ хотятъ васъ обобрать.
Грабежъ все тотъ же! Раненаго вора
Нельзя же тутъ оставить безъ призора!"
XVI.
Когда хотѣли вору помощь дать,
Онъ тихо простоналъ: "Я скоро сгину
Не трогайте меня; ужъ мнѣ не встать;
Изъ жалости стаканъ мнѣ дайте джину!"
Теряя кровь, онъ сталъ ослабѣвать,
И вотъ, предвидя скорую кончину,
Съ распухшей шеи онъ сорвалъ платокъ.
"Отдайте это Салли",-- только могъ
XVII.
Онъ прошептать и умеръ въ то жъ мгновенье;
Кровавый даръ къ ногамъ Жуана палъ;
Но онъ не могъ понять его значенья.
Лихой гуляка, щеголь и нахалъ,
Когда-то Томъ, любившій развлеченья,
Съ друзьями беззаботно пировалъ;
Когда жъ его поранили карманы,
Свихнулся онъ и самъ погибъ отъ раны.
XVIII.
Затѣмъ Жуанъ направилъ въ Лондонъ путь
(Окончивъ объясненія съ судьею);
Отъ боли у него сжималась грудь
И не давала мысль ему покою,
Что долженъ былъ на жизнь онъ посягнуть
Свободнаго британца, отъ разбою
Себя спасая. Сильно потрясенъ
Убійствомъ этимъ былъ, конечно, онъ.
XIX.
Убитый былъ мошенникъ очень ловкій,
Извѣстный по искусству и уму;
Онъ шулеровъ зналъ тонкія уловки
И грабилъ, не боясь попасть въ тюрьму,
Дивя воровъ искусною сноровкой;
Въ любезности и юморѣ ему
Соперникъ отыскался бы едва ли,
Когда онъ пировалъ съ красивой Салли.
XX.
Но Томъ погибъ; что жъ говорить о немъ
Не вѣчно у героевъ сердце бьется,
И большинство изъ нихъ (нѣтъ горя въ томъ!)
До срока съ этимъ свѣтомъ разстается.
О, Темза! свой привѣтъ тебѣ мы шлемъ.
Вдоль береговъ ея Жуанъ несется;
Чрезъ Кенсингтонъ (здѣсь всякихъ "тоновъ" всласть)
Торопится въ столицу онъ попасть.
XXI.
Вотъ и сады, гдѣ тѣни и прохлады
Нельзя найти. (Такъ non lucendo -- тьма
Рождаетъ lucus -- свѣтъ). Вотъ Холмъ Отрады,
Гдѣ нѣтъ отрады, даже нѣтъ холма.
Вотъ рядъ кирпичныхъ хатъ, гдѣ безъ пощады
Васъ душитъ пыль (ихъ можно брать съ найма).
А тамъ кварталъ, носящій имя "Рая".
(Съ нимъ Ева бы разсталась, не вздыхая!)
XXII.
На улицахъ и шумъ, и толкотня:
Колеса вихремъ движутся предъ вами;
Порой мальпостъ, по мостовой звеня,
Проносится. Вся залита огнями,
Стоитъ таверна, пьяницу маня.
Въ цирюльняхъ видны куклы съ париками.
Солдатъ-фонарщикъ масло въ лампульетъ
(Въ то время газъ не освѣщалъ народъ).
XXIII.
Такъ Лондонъ представляется вамъ съ виду,
Когда вы въ этотъ новый Вавилонъ
Въѣзжаете. Я упустилъ изъ виду
Не мало бытовыхъ его сторонъ,
Но не хочу подрыва дѣлать "Гидуи.
Тонулъ во мракѣ ноч и небосклонъ,
Когда чрезъ мостъ, безспорно знаменитый,
Жуанъ перебрался съ своею свитой.
XXIV.
Плѣняя слухъ, тамъ Темза волны льетъ;
Но вѣчный крикъ и брань толпы лукавой
Унылый заглушаютъ ропотъ водъ.
Глядите -- вотъ Вестминстеръ величавый!
Въ сіяніи предъ вами онъ встаетъ,
Собой изображая призракъ славы,
Бросающій на зданье яркій свѣтъ.
Въ Британіи священнѣй мѣста нѣтъ!
XXV.
Одинъ "Стонъ-Генджъ" свидѣтель дней прошедшихъ,
Но гдѣ жъ лѣса друидовъ? Вотъ Бэдлэмъ,
Гдѣ въ кандалахъ содержатъ съумасшедшихъ,
Чтобъ не могли вредить они ничѣмъ;
Вотъ королевскій судъ для дурно ведшихъ
Свои дѣла. Вотъ ратуша затѣмъ,
Дивящая громадностью своею,
Но можно ли сравнить Вестминстеръ съ нею?!
XXVI.
Весь городъ залитъ массами огней;
Въ Европѣ нѣтъ такого освѣщенья;
Тягаться съ нами въ этомъ трудно ей:
Грязь съ золотомъ не выдержитъ сравненья.
Парижъ не зналъ когда-то фонарей;
Когда же ихъ ввели въ употребленье,
Къ нимъ, вмѣсто лампъ (нежданный переходъ!),
Измѣнниковъ сталъ прицѣплять народъ.
XXVII.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXVIII.
Когда бы Діогенъ пошелъ искать,
Какъ въ дни былые, мужа честныхъ правилъ
Средь Лондона, гдѣ свѣта благодать,--
И поиски бъ напрасные оставилъ,
Не мракъ за то пришлось бы обвинять!
Всю жизнь себѣ задачею я ставилъ --
Безъ устали искать людей такихъ,
Но прокуроровъ лишь встрѣчалъ однихъ.
XXIX.
Въ вечерній часъ, когда толпа густая
Расходится, и лампъ дрожащій свѣтъ
Блеститъ, лучи денные замѣняя,
Когда въ дворцахъ садятся за обѣдъ,--
Жуанъ, свой путь столицей продолжая,
Среди снующихъ кэбовъ и каретъ,
Пронесся мимо набережной Темзы,
Домовъ игорныхъ и дворца Сентъ-Джемса.
XXX.
И вотъ отель. Въ ливреѣ дорогой
Его лакеи встрѣтили у входа;
По улицамъ голодною гурьбой
Сновали нимфы ночи, имъ свобода,
Когда одѣтъ стыдливый Лондонъ тьмой.
Иные пользу видятъ для народа
Отъ этихъ жрицъ паѳосскихъ, что подчасъ,
Какъ Мальтусъ, склонность къ браку будятъ въ насъ.
XXXI.
Жуану номеръ отвели богатый
Въ отелѣ, полномъ роскоши затѣй;
Все хорошо въ немъ было, кромѣ платы,
Доступной для однихъ лишь богачей;
Въ немъ зачастую жили дипломаты
(Что дѣлало его притономъ лжей).
Но временно здѣсь жили эти лица,
Ища квартиръ достойнѣй ихъ въ столицѣ.
XXXII.
Жуанъ не настоящимъ былъ посломъ,
Хоть тайное имѣлъ онъ порученье,
Но въ Англіи провѣдали тайкомъ,
Что миссія его не безъ значенья,
Что онъ уменъ, красивъ, богатъ, притомъ
Особое имѣетъ положенье,
И прибавляли шопотомъ, что онъ
Самой императрицей отличенъ.
XXXIII.
Пронесся слухъ, толпою повторенный,
Что онъ сердецъ плѣнитель и герой;
А такъ какъ англичанки очень склонны
Дѣйствительность прикрашивать мечтой
И, головой влекомы воспаленной,
Теряютъ даже здравый смыслъ порой,--
Жуанъ сталъ моднымъ львомъ, а для народа"
Что много мыслитъ, страсти стоитъ мода.
XXXIV.
Безстрастны ли онѣ? Наоборотъ;
Но бурныя ихъ страсти -- лишь созданья
Не сердца, а ума. Принявъ въ разсчетъ,
Что тотъ же результатъ, къ чему старанья --
Узнать, какая сила ихъ влечетъ?
Не въ томъ вопросъ. Понятно лишь желанье
Достичь завѣтной цѣли поскорѣй;
Зачѣмъ намъ знать, какъ мы дошли до ней?
XXXV.
Жуанъ представилъ грамоты царицы
И встрѣтилъ подобающій пріемъ
Отъ всѣхъ великихъ міра. Эти лица,
Почти еще ребенка видя въ немъ,
Рѣшили, что красавецъ блѣднолицый
Ихъ не минуетъ рукъ. Имъ нипочемъ
Обманывать (политиковъ замашка)!
Такъ соколу дается въ жертву пташка.
XXXVI.
Но старички осѣклись. Не могу
Съ двуличностью политиковъ мириться!
Они весь вѣкъ на каждомъ лгутъ шагу,
Но лгать открыто даже имъ не снится.
Отъ женской лжи я только не бѣгу;
Безъ лжи не могутъ дамы обходиться;
Но такъ у нихъ плѣнительна она,
Что правда передъ ней блѣднѣть должна.
XXXVII.
Но что такое ложь? Лишь правда въ маскѣ.
На всемъ мы видимъ фальши грустный слѣдъ.
Нѣтъ факта безъ обманчивой окраски,
Исчезли бъ лѣтописецъ и поэтъ
И все у насъ бы превратилось въ сказки,
Когда бъ блеснулъ желанной правды свѣтъ!
(Мы только вѣрить стали бы въ пророковъ
Не безъ провѣрки ихъ пророчествъ сроковъ)!
XXXVIII.
Да здравствуютъ лжецы! Теперь за что жъ
Ко мнѣ какъ къ мизантропу обращаться,
Когда въ стихахъ я воспѣваю ложь
И всѣхъ учу предъ властью пресмыкаться,
Дрожа предъ ней, и тѣхъ не ставлю въ грошъ,
Что не хотятъ позорно унижаться?
Намъ въ подлости Эринъ даетъ урокъ,
Но гербъ его отъ этого поблекъ.
XXXIX.
Жуанъ представленъ былъ; своею миной
И платьемъ всѣмъ онъ головы вскружилъ;
Его костюмъ тому ли былъ причиной,
Иль видъ -- не знаю, право. Всѣхъ плѣнилъ
Алмазъ огромный, даръ Екатерины,
Который Донъ Жуанъ всегда носилъ.
За тяжкіе труды, сознаться надо,
Ему въ удѣлъ досталась та награда.
XL.
Ему оказанъ былъ большой почетъ.
Съ нимъ обошлись съ любезностью примѣрной
Сановники. (Пуская ласки въ ходъ,
Они такимъ путемъ лишь долгу вѣрны:
Любезничать съ посломъ -- прямой разсчетъ).
Заискивали въ немъ и субалтерны,
Что исключенье въ Англіи; писецъ
Всегда у насъ и пройда, и наглецъ.
XLI.
Всегда грубятъ чернильныя піявки;
Лишь въ томъ должна ихъ служба состоять!
Бѣда насчетъ иль паспорта, иль справки
Ихъ просьбами своими утруждать!
Какъ не дадутъ имъ разомъ всѣмъ отставки?
Отъ дармоѣдовъ можно ль прока ждать?
Какъ злѣе нѣтъ собакъ болонокъ-крошекъ,
Такъ хуже тварей нѣтъ тѣхъ мелкихъ сошекъ!
XLII.
Вездѣ съ "радушьемъ" принятъ былъ Жуанъ,
Avec empressement. То выраженье
Придумали французы. Даръ имъ данъ
Вселять въ слова условное значенье;
У нихъ запасъ готовыхъ фразъ; въ карманъ
Имъ за словомъ не лѣзть. Мы, безъ сравненья,
Грубѣй. Не море ль грубости виной?
Торговки рыбой въ томъ примѣръ прямой.
XLIII.
Все жъ англійское damme не безъ соли;
Съ нимъ не сравнить другихъ народовъ брань;
Аристократъ своей измѣнитъ роли,
Прибѣгнувъ къ ней; приличіямъ есть грань.
Объ этомъ говорить не буду болѣ.
Дразнить гусей, о, Муза, перестань!
Все жъ damme, хоть въ немъ дышитъ духъ цинизма,
Экстрактъ всѣхъ клятвъ съ оттѣнкомъ платонизма.
XLIV.
Мы откровенно грубы. Чтобъ найти
Изысканность манеръ и выраженій,
Намъ надо черезъ море перейти:
Французы доки въ этомъ отношеньи;
Намъ въ свѣтскомъ лоскѣ ихъ не превзойти!
Но къ дѣлу! Врагъ я праздныхъ размышленій.
Въ поэмахъ надо строго соблюдать
Единство; мнѣ ль о томъ напоминать?
XLV.
Жуанъ вращаться сталъ средь львицъ и франтовъ
Вестъ-Энда; имъ вельможи всѣ сродни;
Ихъ тысячи четыре; ни талантовъ,
Ни умницъ нѣтъ межъ ними, Ночи въ дни
Преобразуя, съ тупостью педантовъ
На міръ глядятъ презрительно они.
Вотъ то, что называютъ "высшимъ свѣтомъ*!
Жуанъ какъ свой въ кругу былъ принятъ этомъ.
XLVI.
Онъ холостъ былъ, а для дѣвицъ и дамъ
Тотъ фактъ имѣетъ важное значенье;
Однѣ неравнодушны къ женихамъ,
Другихъ же увлекаютъ приключенья,
Когда ихъ не удерживаетъ срамъ.
Съ женатымъ связь вселяетъ опасенья:
Что, если свѣтъ провѣдаетъ о ней?
И грѣхъ тяжеле, и скандалъ сильнѣй!
XLVII.
Жуанъ, сроднившись съ новой обстановкой,
Нашелъ себѣ арену для побѣдъ:
Онъ обладалъ искусною сноровкой
Всѣмъ нравиться: какъ Моцарта дуэтъ,
Онъ нѣжностью плѣнялъ; все дѣлалъ ловко
И, хоть былъ юнъ, ужъ много видѣлъ свѣтъ,
Котораго и козни, и интриги
Ошибочно описываютъ книги.
XLVIII.
Дѣвицы, съ нимъ вступая въ разговоръ,
Смущались и краснѣли, дамы тоже,
Но ихъ румянецъ, словно метеоръ,
Не исчезалъ: чтобъ быть на видъ моложе,
Онѣ румяна клали. Дочекъ хоръ
Одеждою плѣнялъ Жуанъ пригожій,
А хоръ мамашъ тайкомъ разузнавалъ,
Есть братья ль у него и капиталъ.
XLIX.
Модистки, отпускавшія наряды
Инымъ дѣвицамъ въ долгъ, съ условьемъ тѣмъ,
Чтобъ счетъ уплаченъ былъ въ часы отрады,
Когда еще для мужа бракъ -- Эдемъ,
Ловя Жуана въ сѣть, нашли, что надо
Кредитъ удвоить. Не одинъ затѣмъ
Злосчастный мужъ сидѣлъ, унынья полонъ:
Модистки счетъ былъ въ полномъ смыслѣ солонъ.
L.
Накинулись и синіе чулки
На Донъ Жуана. Жалкіе сонеты
Съ ума свести ихъ могутъ; ихъ башки --
Конспектъ статей прочитанной газеты.
Хоть плохо имъ даются языки,
Онѣ всегда желаніемъ согрѣты
Коверкать ихъ. О книгахъ дальнихъ странъ
Вопросами засыпанъ былъ Жуанъ.
LI.
Экзаменомъ синклита женъ ученыхъ
Онъ былъ втупикъ поставленъ. Мой герой
Не много думалъ о вещахъ мудреныхъ
И лишь любовью бредилъ и войной.
Отъ Ипокрены береговъ зеленыхъ
Давно ужъ онъ оторванъ былъ судьбой,
Ихъ цвѣтъ теперь ему казался синимъ.
(Упрекъ за то ученымъ женамъ кинемъ).
LII.
Хоть наобумъ, но бойко (бойкость вѣсъ
Даетъ словамъ) онъ отвѣчалъ матронамъ
И свелъ съ ума почтенныхъ поэтессъ.
Миссъ Смитъ (что въ мірѣ славилась ученомъ
И рьяно книгу "Рьяный Геркулесъ"
Перевела почти ребенкомъ) тономъ
Съ нимъ самымъ нѣжнымъ стала рѣчь вести,
Спѣша его слова въ альбомъ внести.
LIII.
Жуанъ владѣлъ прекрасно языками
И всѣ свои таланты въ ходъ пускалъ;
Ведя бесѣды съ синими чулками,
Онъ этихъ дамъ вполнѣ очаровалъ,
И, еслибъ онъ умѣлъ писать стихами,
Онѣ ему воздвигли бъ пьедесталъ.
Миссъ Мэнишъ съ лэди Фрицки -- обѣ страстно
Желали, чтобъ воспѣлъ ихъ грандъ прекрасный.
LIV.
Онъ всѣми былъ обласканъ и любимъ,
Всѣ съ радостью его къ себѣ тянули,
И десять тысячъ авторовъ предъ нимъ,
Какъ тѣни передъ Банко, промелькнули.
(Не меньше ихъ; за то мы постоимъ).
Онъ видѣлъ также (сочинять могу ли?)
Всѣхъ "восемьдесятъ главныхъ риѳмачей"
У каждаго журнала свой пигмей.
LV.
У насъ, что десять лѣтъ, всегда на сцену
Является "извѣстнѣйшій поэтъ*
И долженъ, для борьбы избравъ арену,
Доказывать, какъ уличный атлетъ,
Свои права. (А кто ихъ знаетъ цѣну?)
Я, самъ того не чуя, много лѣтъ,
Хоть шутовскимъ владѣть нелестно трономъ,
Считался въ царствѣ риѳмъ Наполеономъ.
LVI.
Но "Донъ Жуанъ" моею былъ Москвой,
"Фальеро" -- грустнымъ Лейпцигомъ зову я,
А "Каинъ" -- Ватерло плачевный мой.
На льва, что палъ, глупцы глядятъ, ликуя;
Коль я паду,-- паду, какъ мой герой;
Лишь самодержцемъ царствовать могу я,--
Не то пустынный островъ мнѣ милѣй,
Гдѣ Соути будетъ Ло тюрьмы моей.
LVII.
Пока не появился я, на тронѣ
Сидѣлъ, любимый всѣми, Вальтеръ-Скоттъ;
Теперь царятъ въ сіяющей коронѣ
Муръ съ Кэмпбелемъ; но иначе поетъ
Въ нашъ вѣкъ поэтъ; витая на Сіонѣ,
Онъ псалмопѣвцемъ сталъ, уча народъ,
Какъ пасторъ. Этотъ духъ хвалить могу ли,
Когда Пегасъ поставленъ на ходули?
LVIII.
Есть у меня двойникъ, какъ говорятъ,
Но болѣе моральный; въ этой роли
Не осѣчется ль бѣдный мой собратъ?
И у Вордсворта есть два-три, не болѣ,
Льстеца. Иные Кольриджу кадятъ;
Кадятъ и Соути; но не видягь, что ли,
Что онъ не лебедь, а гусакъ простой,
Забитый въ грязь безмысленной хвалой?
LIX.
Джонъ Китсъ погибъ. Къ нему отнесся строго
Злой критикъ и убилъ его статьей.
Хотя надеждъ онъ подавалъ немного,
Еще стиховъ туманныхъ томъ большой,
Быть можетъ, накропалъ бы бардъ, убого
Окончившій до срока путь земной...
Не странно ли, что умъ, исчадье свѣта,
Способна погубить статьей газета?
LX.
Должны бы поумѣрить свой задоръ
Тѣ, что такъ рьяно гонятся за славой:
Когда потомство дастъ свой приговоръ,
Въ могилахъ будутъ правый и неправый.
Безъ насъ рѣшится этотъ жгучій споръ,
А кандидатовъ -- цѣлыя оравы!
Тираны, опозорившіе Римъ,
Его повергли въ прахъ числомъ своимъ.
LXI.
Но мы у преторьянцевъ. Это царство
Нахаловъ, укрѣпившихъ лагерь свой.
Черезъ какія тяжкія мытарства
Проходитъ тотъ, кто осужденъ судьбой
Ихъ восхвалять и козни, и коварства!
Будь дома я, гремя сатирой злой,
Я показалъ бы этимъ янычарамъ,
Какую силу можно дать ударамъ!
LXII.
Мой вѣренъ глазъ, я попадаю въ цѣль,
И ихъ задѣть съумѣлъ бы за живое.
Но весть борьбу съ бездѣльниками мнѣ ль?
Не лучше ли оставить ихъ въ покоѣ?
Меня не отуманиваетъ хмель
Порывовъ желчныхъ. Музѣ чуждо злое;
Она одной улыбкою разитъ,
Затѣмъ, присѣвъ, уйти отъ зла спѣшитъ.
LXIII.
Жуана въ положеніи тяжеломъ
Оставилъ я средь бардовъ и матронъ,
Но онъ не долго шелъ безплоднымъ доломъ;
Ареопагъ ученый бросилъ онъ,
Не подвергаясь злымъ его уколамъ,
Отдѣлавшись отъ хора мудрыхъ женъ,
Жуанъ попалъ къ свѣтиламъ настоящимъ
И между ними сталъ лучомъ блестящимъ,
LXIV.
Жуанъ дѣламъ все утро посвящалъ;
Отъ нихъ подчасъ рождается досада;
Ни отъ кого имъ не слыхать похвалъ!
Они, какъ платье Несса, полны яда.
Кто мелкихъ срочныхъ дѣлъ не проклиналъ,
Когда не объ отчизнѣ думать надо!
Но идутъ ли о ней заботы впрокъ?
О, нѣтъ,-- какъ это я замѣтить могъ.
LV.
Онъ дѣлалъ послѣ завтрака визиты,
Окончивъ неотложныя дѣла
Затѣмъ въ Гайдъ-Паркъ стремился знаменитый,
Гдѣ съ голоду пчела бы умерла,
Гдѣ тоще все, куда ни погляди ты.
Тамъ дамы ищутъ свѣта и тепла.
Все жъ въ этомъ жалкомъ паркѣ воздухъ чище,
Чѣмъ въ Лондонѣ, гдѣ скучены жилища,
LXVI.
Затѣмъ Жуанъ, перемѣнивъ костюмъ,
Обѣдать ѣхалъ, пышно разодѣтый.
Тогда въ разгарѣ жизнь; повсюду шумъ;
Какъ метеоры, въ упряжи кареты
Мелькаютъ; мѣста нѣтъ для грустныхъ думъ;
Огни горятъ; налощены паркеты,
И словно въ рай -- въ палаты богачей
Толпа вступаетъ избранныхъ гостей.
LXVII.
Хозяйка, стоя, сколько бъ ихъ ни было,
Встрѣчаетъ ихъ, весь вечеръ не присѣвъ;
Играютъ вальсъ; своей волшебной силой
Онъ научаетъ думать юныхъ дѣвъ;
Его намъ недостатки даже милы.
Всѣ гости, уже съѣхаться успѣвъ,
Биткомъ набили залы; нѣтъ прохода;
А лѣстница еще полна народа.
LXVIII.
Блаженъ, кто въ тихій уголъ попадетъ,
Что въ сторонѣ, но съ бальной залой рядомъ,
Откуда пестрыхъ массъ водоворотъ
Во всей красѣ является предъ взглядомъ;
Восторга полный -- иль, наоборотъ,
Съ улыбкою, пропитанною ядомъ,
Слѣдить онъ можетъ за игрой страстей,
Сидя въ обсерваторіи своей.
LXIX.
Нѣтъ въ поискахъ за мѣстомъ часто толку!
Тому жъ, кто сталъ случайно моднымъ львомъ,
Еще труднѣй пробраться; втихомолку
Нестись онъ долженъ опытнымъ пловцомъ
Средь моря кружевъ, лентъ, алмазовъ, шелку,
Чтобъ завладѣть желаннымъ уголкомъ,
Порою въ вальсъ втираясь ловко -- или
Въ фигуры оживленныя кадрили.
LXX.
Кто не танцоръ, а былъ бы радъ плѣнить
Богатую невѣсту или съ дамой --
Замужнею сиреной -- въ связь вступить,
Тому идти опасно къ цѣли прямо;
Свою игру отъ всѣхъ онъ долженъ скрыть,
Бояся неудачи или драмы.
Декорумъ намъ во всемъ необходимъ:
Серьезно мы и глупости творимъ.
LXXI.
Старайтесь, не спуская съ милой взора,
За ужиномъ поближе къ ней подсѣсть;
Съ предметомъ думъ минута разговора
Отъ радости съ ума насъ можетъ свесть.
Такой волшебный мигъ забыть не скоро!
Въ мечтѣ о немъ и то отрада есть.
Какъ много балъ порой приноситъ горя
Иль счастья, насъ съ судьбой миря иль ссоря!
LXXII.
Учу лишь тѣхъ, которые борьбы
Не въ состояньи выдержать со свѣтомъ
И передъ нимъ трепещутъ, какъ рабы,--
Лишь тѣ должны внимать моимъ совѣтамъ:
Къ чему они для баловней судьбы?
Имъ лишнее стѣсняться этикетомъ,
Когда умомъ иль массою заслугъ
Обворожить съумѣли высшій кругу.
LXXIII.
Мой вѣтреный герой, какъ всѣ герои,
Былъ знатенъ, юнъ, любовь вселялъ въ сердцахъ;
Понятно, что не могъ онъ быть въ покоѣ
Оставленъ. Говорятъ, какъ о вещахъ
Ужаснѣйшихъ, объ умственномъ застоѣ,
О бѣдности, болѣзняхъ и стихахъ;
Но что бъ сказали люди, Боже правый,
Узнавъ, какъ нашихъ лордовъ жалки нравы!
LXXIV.
Да, наши лорды, молодость сгубивъ,
Красивы, но изношены; богаты,
Но безъ гроша (имѣнья заложивъ
Жидамъ); игрой, попойками измяты,
Они на доблесть смотрятъ какъ на миѳъ.
Порою, съ изумленіемъ, палаты
Внимаютъ ихъ рѣчамъ. Затѣмъ финалъ --
И новый лордъ въ фамильный склепъ попалъ!
LXXV.
"Гдѣ свѣтъ, въ которомъ человѣкъ родился?"
Такъ Юнгъ взывалъ восьмидесяти лѣтъ;
А я спрошу: куда же испарился
Лѣтъ семь тому существовавшій свѣтъ?
Увы! какъ шаръ стеклянный онъ разбился;
Онъ прахомъ сталъ; его погибъ и слѣдъ:
Министры, полководцы, королевы,
Ораторы, поэты, дэнди -- гдѣ вы?
LXXVI.
Гдѣ Бонапартъ великій?-- средь тѣней!
Гдѣ Кэстельри ничтожный?-- взятъ могилой;
Гдѣ Граттанъ, Керренъ, съ массою людей,
Дивившихъ насъ и мудростью, и силой?
Гдѣ королева съ горестью своей?
Гдѣ дочь ея, что Англія любила?
Гдѣ жертва биржи -- рента? Гдѣ доходъ,
Что прежде обезпечивалъ народъ?
LXXVII.
Гдѣ Веллеслей и Бруммель?-- смертью стерты
Съ лица земли. Гдѣ Ромильи?-- зарытъ.
Гдѣ Третій нашъ Георгъ, судьбой затертый?
(Кто смыслъ его духовный разъяснитъ?)
Гдѣ птица царской крови, Фумъ Четвертый?
Ему теперь Шотландія кадитъ,
И онъ туда поѣхалъ, чтобъ на мѣстѣ
Отвѣдать ѳиміамъ народной лести.
LXXVIII.
Гдѣ вы, милорды, лэди, мистриссъ, миссъ?
Забытыя толпой, однѣ въ разбродѣ;
Другія вышли замужъ, развелись
И снова обвѣнчались (это въ модѣ).
Гдѣ клики, что въ Ирландіи неслись?
Гдѣ лондонскіе вопли о свободѣ?
Гдѣ Гренвили?-- все скроменъ ихъ удѣлъ.
Гдѣ виги?-- такъ, какъ прежде, не у дѣлъ.
LXXIX.
О, " Morning Post", почтенная газета,
Оракулъ и изящества, и модъ!
Я отъ тебя жду точнаго отвѣта:
Скажи, какъ жизнь на родинѣ течетъ?--
Львы лѣтъ былыхъ сошли со сцены свѣта:
Иные съ жизнью кончили разсчетъ,
Другіе жъ дни влачатъ на континентѣ,
Проклятья посылая павшей рентѣ.
LXXX.
Иныя миссъ, искавшія связей,
Давно разстались съ свѣтлыми мечтами;
Однѣ, какъ я сказалъ, нашли мужей,
Другія стали только матерями;
Однѣ простились съ свѣжестью своей,
Другихъ плуты опутали сѣтями;
Всѣхъ смѣнъ не перечтешь; лишь то дивитъ,
Какъ быстро свѣтъ свой измѣняетъ видъ.
LXXXI.
Такъ много перемѣнъ въ семь лѣтъ случилось,
Что, право, всякій можетъ стать втупикъ.
Съ трудомъ пересчитаешь, сколько скрылось --
Не только лицъ извѣстныхъ, но владыкъ;
Все въ это время въ мірѣ измѣнилось.
Но, впрочемъ, къ перемѣнамъ я привыкъ:
И люди измѣняются, и страсти,--
Лишь виги все достичь не могутъ власти!
LXXXII.
Наполеонъ, игравшій въ мірѣ роль
Юпитера, былъ обращенъ въ Сатурна.
Нашъ Веллингтонъ преобразился въ ноль,
За то, что велъ дѣла страны такъ дурно;
Я видѣлъ, какъ освистанъ былъ король
Толпою разъяренною и бурной;
Затѣмъ, какъ стали всѣ ему кадить.
(Что лучшее изъ двухъ -- не мнѣ рѣшить).
LXXXIII.
Лэндлордовъ разоренныхъ слышалъ стоны;
Палату видѣлъ, что давала вѣсъ
Однимъ налогамъ; на шутахъ -- короны;
Несчастной королевы злой процессъ;
Пророчицу Суткотъ; въ стѣнахъ Вероны
Дышавшій лишь неправдою конгрессъ;
Случалось видѣть также въ эти годы
Свое ярмо свергавшіе народы.
LXXXIV.
Прозаиковъ я видѣлъ и гурьбы
Поэтиковъ; ораторовъ безцвѣтныхъ,
Хотя рѣчистыхъ; грустный плодъ борьбы
Имѣній съ биржей; наглость лжей газетныхъ,
Я видѣлъ, какъ надменные рабы
Въ грязь втаптывали гражданъ безотвѣтныхъ,
И слышалъ, какъ Джонъ Буль сознался самъ,
Что можетъ быть причисленъ къ дуракамъ.
LXXXV.
Живи Жуанъ, но carpe, carpe diem!
Насъ завтра жъ смѣнитъ новый сонмъ людей,
Покорный тѣмъ же бѣшенымъ стихіямъ.
"Пустая пьеса жизнь: своихъ ролей
Въ ней не бросайте жъ, плуты!" Хитрымъ зміемъ
Предъ свѣтомъ ползай и скрывать умѣй
Намѣренья! Не разставаясь съ маской,
Все затемняй фальшивою окраской!
LXXXVI.
Въ странѣ, что мы "моральнѣйшей изъ странъ"
Зовемъ, но гдѣ морально все лишь съ виду,
Вращаться долженъ будетъ Донъ Жуанъ.
Боясь создать вторую Атлантиду,
Не допишу, быть можетъ, свой романъ.
Мои слова сочтутся за обиду,
Все жъ я скажу (хоть это не секретъ
Для англичанъ): въ нихъ нравственности нѣтъ!
LXXXVII.
Всегда приличья строго соблюдая,
Я опишу, что видѣлъ мой герой,
Что дѣлалъ; но пою, предупреждая,
Что мой романъ -- лишь плодъ мечты одной.
Хотя иныхъ писакъ орава злая
Намековъ будетъ въ немъ искать порой,
Мнѣ дѣла нѣтъ до злобныхъ ихъ упрековъ:
Въ глаза я правду рѣжу безъ намековъ.
LXXXVIII.
Впослѣдствіи узнаете о томъ,
Что сдѣлаетъ любезный мой повѣса:
Помчится ль онъ за золотымъ тельцомъ,
Иль женится на дѣвушкѣ безъ вѣса,
Любовью къ размноженію влекомъ;
Иль, наконецъ, покоренъ воли бѣса,
Интрижку заведетъ ли въ свѣтѣ онъ,
За что караетъ праведный законъ.
LXXXIX.
Лети жъ, моя поэма! Всѣ на части
Тебя, какъ я предвижу, будутъ рвать.
Ну что жъ!-- тѣмъ лучше. Пусть клокочутъ страсти,--
Все жъ бѣлое не можетъ чернымъ стать;
Но злыя не страшатъ меня напасти:
Пусть буду одинокимъ я стоять,
Пусть тучи надъ главой моей повисли --
За тронъ не измѣню свободѣ мысли!