І.
О вы, всѣхъ странъ извѣстныхъ педагоги!
Учениковъ не забывайте сѣчьѵ
Ихъ кожи не жалѣя; будьте строги!
Вѣдь боль отъ зла ихъ можетъ уберечь.
О томъ, какъ Донъ Жуанъ съ прямой дороги
Оригинально сбился, велъ я рѣчь;
А лучшая изъ матерей не мало
О воспитаньи сына хлопотала.
II.
Будь въ школу, въ третій иль четвертый классъ
Онъ помѣщенъ,-- серьезныя занятья
Его бы удержали отъ проказъ.
Такъ было бы на сѣверѣ; изъятье,
Быть можетъ, въ этомъ случаѣ какъ разъ
Испанія; все жъ не могу понять я,
Какъ юноша-шалунъ въ шестнадцать лѣтъ
Могъ натворить нежданно столько бѣдъ!
III.
Но головы ломать не надо много,
Чтобъ стало ясно все: Жуана мать
Умомъ стремилась въ даль, а педагога,
Что былъ при немъ, не грѣхъ осломъ назвать;
Къ тому жъ красотка встрѣтилась дорогой
(Безъ этого скандалу бъ не бывать!);
Помогъ и старый мужъ, съ женой пригожей
Не ладившій; помогъ и случай тоже.
IV.
Что жъ дѣлать! Міръ вкругъ оси осужденъ
Вращаться. Съ нимъ и мы всегда въ движеньи;
Среди заботъ проходитъ жизнь, какъ сонъ.
Соображаясь съ силою волненья,
Мы паруса мѣняемъ; чтимъ законъ;
Насъ мучитъ врачъ; святыя наставленья
Даетъ намъ попъ; любовь, вино, борьба,
Порой успѣхъ -- вотъ смертнаго судьба.
V.
Жуанъ былъ посланъ въ Кадиксъ. (Добрымъ словомъ
Его всегда я помянуть готовъ!)
Въ былые дни онъ центромъ былъ торговымъ,
Покамѣстъ Перу не порвалъ оковъ.
Красавицъ цѣлый рой живетъ подъ кровомъ
Его жилищъ. Не нахожу я словъ,
Чтобъ о походкѣ дамъ вамъ дать понятья --
Подобье ей не въ силахъ и прибрать я.
VI.
Арабскій конь, воздушная газель,
Лѣсной олень... Какое изобилье
Сравненій! Все жъ не попадаю въ цѣль.
Упомяну ль о юбкѣ и мантильѣ?
Остановиться тутъ не лучше мнѣ ль,
Не то всю пѣснь, безъ всякаго усилья,
Имъ посвящу. О муза, перестань,
Волнуясь, имъ платить хваленій дань!
VII.
Могу ль не говорить я о вуали,
Что донна бѣлоснѣжною рукой
Отбрасываетъ, взоръ острѣе стали
Вонзая въ васъ. Увидѣвъ взглядъ такой,
Вы развѣ, истомяся. не страдали?
Забыть нельзя край страсти огневой,
Гдѣ изъ-подъ дымокъ, схожихъ съ фацціоли,
Глаза красавицъ жгутъ сердца до боли.
VIII.
Но вновь къ разсказу! Въ Кадиксъ посланъ былъ
Жуанъ, но мать ему велѣла строго
Не оставаться въ немъ. Кто не грѣшилъ
На сушѣ, гдѣ соблазновъ всякихъ много?
Надѣялась она, что сердца пылъ
Остудитъ въ немъ далекая дорога.
На кораблѣ, отъ шашней удаленъ,
Могъ плавать, какъ въ ковчегѣ Ноя, онъ.
IX.
Напутствіе прослушалъ мой повѣса
И, денегъ взявъ, укладываться сталъ.
Грустила, разставаясь съ нимъ,Инесса
(Онъ на четыре года уѣзжалъ).
Безъ слезъ разлуки нѣтъ; но фактъ, что бѣса
Сынокъ отгонитъ -- донну утѣшалъ.
Съ инструкціей (что, впрочемъ, не прочелъ онъ)
Жуанъ сѣлъ на корабль, унынья полонъ.
X.
Инесса между тѣмъ, съ сынкомъ простясь,
Устроила воскресныя собранья,
Чтобъ отучать мальчишекъ отъ проказъ;
Имъ строгія давая назиданья,
Она пребольно сѣкла ихъ не разъ.
Такъ удалось Жуана воспитанье,
Что поколѣнье новое отъ зла
Спасти -- ей мысль блестящая пришла.
XI.
Корабль понесся въ даль. Вокругъ бурливо
Клубились волны; сильный вѣтеръ дулъ;
На свѣтѣ нѣтъ ужаснѣе залива;
Его ревущихъ волнъ знакомъ мнѣ гулъ.
Чрезъ бортъ обдать васъ пѣной имъ не диво.
Жуанъ съ тоской на родину взглянулъ.
Ему прощаться съ нею было ново,
Но милый край увидитъ ли онъ снова?
XII.
Невольная тоска сжимаетъ грудь,
Когда родимый край скрываетъ лоно
Безбрежныхъ водъ. Въ дни юности взглянуть
На этотъ грустный видъ нельзя безъ стона...
Когда я уѣзжалъ въ далекій путь,
Мнѣ помнится, что берегъ Альбіона
Пятномъ казался бѣлымъ. Прочихъ странъ
Цвѣтъ съ моря синеватый, какъ туманъ.
XIII.
Жуана грудь отъ мукъ рвалась на части;
Скрипѣлъ корабль, что волны въ даль несли;
Свирѣпо вѣтеръ дулъ, трещали снасти;
Какъ точка, Кадиксъ виденъ былъ вдали.
Морской болѣзни хуже нѣтъ напасти;
Чтобъ съ нею вы знакомства не свели,
Рекомендую бифштексъ, какъ лѣкарство:
Онъ васъ спасетъ отъ этого мытарства.
XIV.
Испанскій берегъ канулъ въ бездну водъ
И въ сердцѣ Донъ Жуана, мукой сжатомъ,
Заныла скорбь. Тяжелъ разлуки гнетъ!
Присуще это чувство и солдатамъ,
Что въ дальній снаряжаются походъ;
Какъ сердце чутко къ горестнымъ утратамъ!
Съ мѣстами нелюбимыми подчасъ
Разлука опечаливаетъ насъ.
XV.
А Донъ Жуанъ и съ матерью, и съ милой
Разстался (не съ законною женой)!
Поэтому понятно, что уныло
Прощался онъ съ родимою страной.
Когда и тѣ, что даже намъ постылы,
Насъ заставляютъ слезы лить порой,
О милыхъ какъ не плакать! (Мы готовы
Тужить о нихъ, пока нѣтъ скорби новой).
XVI.
У вавилонскихъ рѣкъ, тоской томимъ,
Рыдалъ еврей, скорбя о дняхъ счастливыхъ;
Такъ плакалъ и Жуанъ. Я бъ плакалъ съ нимъ,
Да муза-то моя не изъ слезливыхъ!
Все жъ для забавы людямъ молодымъ
Не дурно путешествовать. Снабдивъ ихъ
Инструкціей такой, въ ихъ чемоданъ,
Надѣюсь, попадетъ и мой романъ.
XVII.
Взволнованный Жуанъ стоялъ, сливая
Соль жгучихъ слезъ страданья съ солью водъ...
"Прелестное къ прелестному!" Питая
Къ цитатамъ страсть, пустилъ я эту въ ходъ.
Такъ королева говоритъ, рыдая,
Когда на гробъ Офеліи кладетъ
Цвѣты. Жуанъ, убитый горькой долей,
Поклялся, что грѣшить не будетъ болѣ.
XVIII.
"Прости, мой край родной! Быть можетъ, мнѣ
Тебя не видѣть вновь и безнадежно
Скитальцемъ я въ далекой сторонѣ
Умру, стремясь къ тебѣ душой мятежной.
Гвадалквивиръ! привѣтъ твоей волнѣ!..
Прости, о мать, и ты, мой ангелъ нѣжный!
(Тутъ Джуліи посланье, полнъ тоски,
Онъ перечелъ, не пропустивъ строки).
XIX.
Тебя ль забыть? твой рабъ я до могилы!
Скорѣе испарится океанъ,
Скорѣй земля, подъ гнетомъ вражьей силы,
Преобразится въ воду иль туманъ,
Чѣмъ изгоню изъ сердца образъ милый!
Неизлѣчима боль сердечныхъ ранъ!*
(Тутъ качка началася и съ испугомъ
Онъ счеты сталъ сводить съ морскимъ недугомъ).
XX.
"О Джулія! (припадокъ сталъ сильнѣй)
Къ тебѣ взываю каждую минуту!
(Баттиста, Педро, эй, вина скорѣй!
Немедленно свести меня въ каюту!)
О Джулія! ты страсть души моей!
(Гдѣ жъ Педро? Ну, достанется же плуту!)
Услышь меня!" (Припадокъ тошноты
Тутъ разомъ всѣ смутилъ его мечты).
XXI.
Тотъ сердца гнетъ (скорѣе гнетъ желудка),
Которому не можетъ врачъ помочь,
Онъ ощущалъ. Утрата, злая шутка,
Измѣна, что порой черна какъ ночь,
Его раждаютъ. Силою разсудка
Не отогнать такую тяжесть прочь!
Жуанъ сильнѣе выразилъ бы горе,
Не будь такимъ ужаснымъ рвотнымъ море.
XXII.
Любовь, съ капризами дружна;
Легко мирясь съ недугомъ благороднымъ,
Боится жабъ и насморковъ она,
Къ нимъ относясь съ презрѣніемъ холоднымъ.
Любовь слѣпа, а все же ей вредна
Простуда глазъ; въ порывѣ сумасбродномъ
Она укажетъ тоже вамъ порогъ,
Когда, чихнувъ, прервете нѣжный вздохъ.
XXIII.
Но злѣйшіе враги ея -- не скрою --
Желудка боль и рвота. Хмуря бровь,
Она отъ нихъ стремится вдаль, стрѣлою.
При случаѣ она прольетъ и кровь,
Припарка же ей смерть несетъ съ собою!
Какъ видите, сильна-жъ была любовь
Жуана, если, корчась отъ недуга,
Все помнилъ онъ оставленнаго друга.
XXIV.
Понесся Донъ-Жуанъ на кораблѣ,
Носившемъ имя Santa Trinitada,
Въ Ливорно. (Этотъ портъ всегда въ числѣ
Тѣхъ мѣстъ, что посѣтить туристу надо).
Тамъ, поселившись на чужой землѣ,
Давно ужъ жилъ испанскій домъ Монкадо.
Къ нему Жуанъ, съ нимъ связанный родствомъ,
Отправленъ былъ съ привѣтомъ и письмомъ.
XXV.
При Донъ Жуанѣ были три лакея
И гувернеръ Педрилло, что хоть зналъ
Не мало языковъ, теперь слабѣя
Отъ тошноты, безъ языка лежалъ.
Онъ къ сушѣ рвался мысленно, блѣднѣя
И проклиная каждый новый валъ;
Вода при этомъ, къ ужасу Педрилло,
Къ нему попавъ, постель его смочила.
XXVI.
Его недаромъ мучила тоска:
Еще подулъ сильнѣе вѣтеръ къ ночи!
(Не устрашаетъ буря моряка,
Тому жъ, кто свыкся съ сушею, нѣтъ мочи
Волненья скрыть, когда она близка).
Сгущалась тьма; отъ молній слѣпли очи;
Матросамъ паруса убрать пришлось,
Чтобъ шквалъ, въ порывѣ яромъ, мачтъ не снесъ.
XXVII.
Въ часъ ночи шквалъ нагрянулъ рьянъ и гнѣвенъ;
Корабль онъ съ трескомъ на бокъ повалилъ;
Ударясь въ бортъ, разрушилъ ахтеръ-штевенъ,
И съ нимъ старнъ-постъ, все расшатавъ разбилъ;
Видъ корабля и такъ ужъ былъ плачевенъ,
А тутъ и руль валами сорванъ былъ;
Къ тому жъ вода вливалась въ трюмъ. Насосы
Съ отчаяньемъ пустили въ ходъ матросы.
XXVIII.
Одни качали воду; суетясь,
За бортъ другіе лишній грузъ бросали;
Вотъ, наконецъ, пробоина нашлась,
Но отъ крушенья имъ спастись едва ли!
Вода, какъ прежде, съ ревомъ въ трюмъ лилась...
Въ пробоину совать товары стали,
Ковры, рубашки, куртки, чтобъ пресѣчь
Потопъ,-- увы! не унималась течь.
XXIX.
А все они трудились бы напрасно
И все жъ бѣда надъ ними бы стряслась,
Когда бъ насосы, дѣйствуя прекрасно,
Не выручали ихъ. Они не разъ
Спасали моряковъ въ моментъ опасный.
Насосы, что выбрасываютъ въ часъ
Тоннъ пятьдесятъ воды -- оплотъ безцѣнный.
Ихъ производитъ мистеръ Мэннъ почтенный.
XXX.
Къ разсвѣту буря стала утихать.
Хоть три еще работали насоса,--
Явилася надежда течь прервать;
Но предаваться радости пришлося
Не долго. Буря, заревѣвъ опять,
Порвала цѣпи пушекъ; началося
Волненье и, зловѣщихъ полонъ силъ,
Корабль на бимсы вѣтеръ повалилъ.
XXXI.
Корабль, разбитый бурей, безъ движенья
Лежалъ. Лилась на палубу вода
Изъ трюма. Видъ унылый разрушенья
Нельзя забыть. Тяжелая бѣда,
Пожары, битвы, бури и крушенья
Намъ до могилы памятны всегда.
Не любятъ ли пловцы и водолазы,
Спасясь отъ бурь, вести о нихъ разсказы?
XXXII.
Срубили и форъ-стеньги, и бизань,
Чтобъ облегчить корабль, но онъ, уныло
Накренясь и недвиженъ, какъ чурбанъ,
Лежалъ средь волнъ. Ему бѣда грозила;
И вотъ срубить бушпритъ приказъ былъ данъ,
А также и фокъ-мачту. Съ страшной силой
Тогда корабль, что облегченъ былъ тѣмъ,
Воспрянулъ вдругъ, а ужъ тонулъ совсѣмъ!
XXXIII.
Легко понять, что въ этотъ часъ опасный
Сердца пловцовъ щемили страхъ и боль;
Мириться съ перспективою ужасной --
Быть поглощеннымъ волнами -- легко ль!
Иные моряки, когда напрасны
Надежды на спасенье, алкоголь
И ромъ тянуть готовы, льнутъ и къ грогу"
Чтобъ смѣло встрѣтить дальнюю дорогу.
XXXIV.
Всего вѣрнѣй религія и ромъ
Дарятъ душѣ покой. Тутъ, съ смертью въ спорѣ,
Кто спиртъ тянулъ, кто распѣвалъ псаломъ,
Кто грабилъ. Басомъ въ этомъ грозномъ хорѣ
Былъ океанъ, а вѣтеръ дискантомъ.
Страхъ вылѣчилъ больныхъ. Ревѣло море
И вторило, вздымаясь къ небесамъ,
Проклятьямъ, воплямъ, стонамъ и мольбамъ.
XXXV.
Безъ мятежа не обошлось бы дѣло,
Когда бы, съ пистолетами въ рукахъ,
Жуанъ не спасъ вина. Оторопѣла
Толпа, а лучше ль умирать въ волнахъ,
Чѣмъ отъ огня? Толпа хоть и шумѣла,
Но удержалъ ее невольный страхъ;
Предъ тѣмъ, чтобъ утонуть въ пучинѣ моря,
Ей утонуть въ винѣ хотѣлось съ горя.
XXXVI.
Народъ ревѣлъ: "Дай грогу! Черезъ часъ
Мы все равно погибнемъ отъ крушенья!"
-- "Пускай,-- сказалъ Жуанъ,-- меня и васъ
Ждетъ скоро смерть и не найти спасенья,
Людьми умремъ, не какъ скоты!" Отказъ
Его былъ строгъ и смолкли всѣ въ смущеньи;
Умѣрилъ онъ и гувернера прыть,
Дерзнувшаго стаканъ вина просить.
XXXVII.
Глубоко старикашка былъ взволнованъ,
Молился, плакалъ, каялся въ грѣхахъ,
Божился, что исправиться готовъ онъ;
Что если только минегь этотъ страхъ,
Отъ Саламанки, къ ней душой прикованъ,
Всю жизнь не отойдетъ онъ ни на шагъ
И въ роли Санхо-Пансо съ Донъ Жуаномъ
Не будетъ ѣздить вновь по разнымъ странамъ.
XXXVIII.
Надежды лучъ ихъ снова озарилъ;
Къ разсвѣту вѣтеръ стихъ; хоть прибывала
По прежнему вода, корабль все плылъ,
Лишенъ снастей; вотъ солнце засіяло...
Опять за дѣло, полны новыхъ силъ,
Всѣ принялись, но течь одолѣвала;
Кто былъ сильнѣй, тотъ въ ходъ пускалъ насосъ,
А слабымъ паруса сшивать пришлось.
XXXIX.
Подъ киль поддѣли парусъ и казалось,
Что съ этимъ течь какъ будто унялась;
Надежды все же мало оставалось;
Но хорошо прожить и лишній часъ:
Когда же слишкомъ поздно смерть являлась?
Хоть умирать приходится лишь разъ,
Совсѣмъ не обязательно, повѣрьте,
Попавъ въ заливъ Ліонскій, рваться къ смерти.
XL.
Туда-то ихъ корабль и загнанъ былъ
По волѣ волнъ. Онъ несся на просторѣ
Безъ мачты, безъ руля и безъ вѣтрилъ,
А не до чинки было: какъ на горе,
Безъ перерывовъ гнѣвно вѣтеръ вылъ
И, гибель имъ суля, ревѣло море;
Всѣхъ приводилъ корабль разбитый въ дрожь:
Онъ, правда, плылъ, но съ уткой не былъ схожъ.
XLI.
Немного вѣтеръ стихъ, но такъ ихъ судно
Разбито было бурей, что на немъ
Держаться дольше было безразсудно;
Къ тому жъ судьба съ другимъ опаснымъ зломъ
Имъ стала угрожать борьбою трудной:
Запасъ воды все таялъ съ каждымъ днемъ,
О берегѣ жъ и не было помину;
Лишь ночь плыла и вѣтеръ злилъ пучину,
XLII.
Вода врывалась въ трюмъ со всѣхъ сторонъ
А все пловцы боролися съ судьбою;
Но вотъ разбитыхъ помпъ раздался звонъ..
Безпомощно корабль поникъ кормою.
По милости лишь волнъ держался онъ;
А милость ихъ имѣетъ сходство съ тою,
Что проявлять привыкъ изъ вѣка въ вѣкъ
Въ борьбѣ междоусобной человѣкъ.
XLIII.
Въ то время къ капитану плотникъ старый
Приблизился и объявилъ, въ слезахъ,
Что не спастись отъ этого удара.
Старикъ, что часто плавалъ на судахъ
И велъ не разъ борьбу съ стихіей ярой --
Тутъ слезы лилъ, но ихъ плодилъ не страхъ:
Бѣднякъ имѣлъ семью. Какая мука
Для гибнущаго съ милыми разлука!
XLIV.
Корабль склонилъ корму и сталъ тонуть.
Смѣшалось все; здѣсь слышались моленья,
Обѣты тамъ. (Когда ужъ конченъ путь,
Какая польза въ нихъ)? Ища спасенья,
Иные стали ялъ къ водѣ тянуть.
Тутъ кто-то у Педрилло отпущенья
Грѣховъ просилъ,-- но, и въ смущеньи строгъ,
Его отправилъ къ чорту педагогъ.
XLV.
Кто къ койкѣ льнулъ; кто, скрежеща зубами,
Рвалъ волосы и день рожденья клялъ;
Кто въ даль глядѣлъ безумными очами;
Иной нарядъ богатый надѣвалъ;
Тѣ, что бодрѣе были, надъ ладьями
Трудились. Если не нагрянетъ шквалъ,
Бороться съ моремъ можетъ долго лодка,.
Средь разъяренныхъ волнъ несяся ходко.
XLVI.
Грозила морякамъ еще бѣда:
Въ то время, какъ они боролись съ моремъ,
Припасы ихъ попортила вода.
Сравнится ль что нибудь съ подобнымъ горемъ!
Вѣдь голодъ насъ пугаетъ и тогда,
Когда мы безнадежно съ смертью споримъ;
Двѣ бочки сухарей и масла -- вотъ
Все то, что имъ пришлося бросить въ ботъ.
XLVII.
Попытка въ трюмъ сойти имъ удалася:
Они достали хлѣба, что подмокъ,
Съ водою прѣсной бочку для баркаса,
Свинины также небольшой кусокъ.
(Такого не могло бъ хватить запаса
На завтракъ даже имъ!) Среди тревогъ
Про ромъ они, однако, не забыли:
Его боченокъ цѣлый прикатили.
XLVIII.
Двѣ шлюпки раньше шквалъ еще разбилъ,
На нихъ нагрянувъ съ силой небывалой;
Баркасъ же не вполнѣ надеженъ былъ:
Ему весло, что юнга, ловкій малый,
Удачно сбросилъ, мачтою служилъ;
Роль паруса играло одѣяло;
Къ тому жъ въ баркасъ и ялъ могла попасть
Команды небольшая только часть.
XLIX.
Спустилась ночь надъ гнѣвною пучиной,
Какъ занавѣсъ. За нимъ, казалось, скрытъ
Зловѣщій врагъ, что съ злобою змѣиной,
Отъ взоровъ прячась, жертву сторожитъ.
Одѣлись мракомъ тяжкія картины
Отчаянья -- пловцовъ былъ страшенъ видъ!
Двѣнадцать дней объятьями своими
Душилъ ихъ ужасъ; смерть теперь предъ ними.
L.
Пытались сколотить изъ бревенъ плотъ;
Въ иное время выдумка такая
Всѣхъ разсмѣшила бъ, а теперь лишь тотъ
Смѣяться могъ, кто пьянъ. Не понимая
Опасности, какъ жалкій идіотъ,
Хохочетъ пьяный, ужасъ нагоняя
Своимъ безумнымъ смѣхомъ. Только Богъ
Въ тотъ мигъ пловцовъ спасти бы чудомъ могъ!
LI.
Боченки, доски, реи -- все спустили,
Что только можетъ въ крайности помочь;
Въ глаза бросалась тщетность всѣхъ усилій,--
Надежду все жъ они не гнали прочь;
Въ часу девятомъ лодки отвалили;
Лишь тусклымъ блескомъ звѣздъ сіяла ночь;
Корабль, кормою внизъ, нырнулъ и вскорѣ,
Разъ только всплывъ, безслѣдно скрылся въ морѣ.
LII.
Тогда отъ моря къ небу возлетѣлъ
Прощальный вопль; храбрецъ стоялъ безмолвный;
Стоналъ лишь, трусъ; иной, что смерть хотѣлъ
Предупредить, бросался, муки полный,
Въ пучину, проклиная свой удѣлъ;
Зіяющую пасть разверзли волны
И въ схваткѣ съ ними сгинулъ въ безднѣ водъ
Корабль, какъ вождь, что съ смертью смерть несетъ.
LIII.
Раздался общій вопль, пучинѣ вторя,
Онъ какъ ударъ пронесся громовой;
Затѣмъ утихло все, лишь съ ревомъ моря.
Сливался урагана дикій вой,
Отдѣльный крикъ отчаянья и горя;
Еще кой-гдѣ во тьмѣ звучалъ порой
Унылый крикъ пловца, что съ горькой долей,
Лишившись силъ, не могъ бороться болѣ.
LIV.
Грозила смерть и тѣмъ, что пересѣсть
Успѣли въ лодки. Буря не стихала
И вѣтеръ дулъ. До берега добресть
По прежнему надежды было мало.
Хоть всѣхъ пловцовъ не трудно было счесть
(Ихъ горсть была), все жъ мѣста не хватало
Для нихъ въ ладьяхъ. Баркасъ въ себѣ вмѣщалъ
До тридцати пловцовъ, а девять -- ялъ.
LV.
Душъ до двухсотъ разсталися съ тѣлами!
Нѣтъ смерти для католика страшнѣй;
Въ чистилищѣ, преслѣдуемъ чертями,
Онъ жарится, пока подъ нимъ углей
Попъ не зальетъ усердными мольбами.
А скоро ль о крушеньи до людей
Домчится вѣсть? Безъ панихидъ, что денегъ
Не мало стоятъ, къ раю путь трудненекъ.
LVI.
Жуану удалося сѣсть въ баркасъ;
Онъ помѣстилъ туда же педагога
И, въ ментора нежданно превратясь
(Съ Педрилло помѣнявшись ролью), строго
Держалъ его. Старикъ, всего боясь,
Лишь жалобно стоналъ, объятъ тревогой.
Баттистъ, слуга Жуана, въ океанъ
Свалился съ корабля, напившись пьянъ.
LVII.
Насчетъ вина и Педро тѣхъ же правилъ
Держался. Онъ въ баркасъ не могъ попасть
И, утонувъ, вино водой разбавилъ.
Хоть близъ ладьи ему пришлось упасть,
Его спасти кто бъ мысли не оставилъ,
Когда пучина, разверзая пасть,
Ихъ всѣхъ втянуть въ свои стремилась нѣдра?
Да и въ ладьѣ не помѣстился бъ Педро.
LVIII.
Собачка, что Жуанъ съ собою везъ,
Погибель чуя, лаяла и выла.
(Природой данъ собакамъ чуткій носъ!)
Разстаться съ ней Жуану грустно было:
Его отцу когда то вѣрный песъ
Принадлежалъ. (Въ воспоминаньяхъ сила!)
И вотъ предъ тѣмъ, чтобы спрыгнуть въ ладью,
Въ нее швырнулъ собачку онъ свою.
LIX.
Часть денегъ захватилъ Жуанъ съ собою
Другую жъ сунулъ пѣстуну въ карманъ;
Педрилло, смятый горькою судьбою,
Казалось, превратился въ истуканъ
Отъ страха и унынья. Подъ грозою
Не унывалъ лишь юный Донъ Жуанъ
И вѣря, что поправить можно дѣло,
Отъ смерти спасъ и пса, и дядьку смѣло.
LX.
Баркасъ бѣжалъ по гребнямъ волнъ сѣдыхъ,
А вѣтеръ дулъ съ такой зловѣщей силой,
Что паруса лишиться каждый мигъ
Опасность имъ тяжелая грозила.
Нещадно обливали волны ихъ,
Встрѣчаяся съ кормой, что леденило
Надежды и тѣла! Злосчастный ялъ
Средь бурныхъ волнъ у нихъ въ глазахъ пропалъ.
LXI.
Погибло девять душъ съ крушеньемъ яла;
Баркасъ же продолжалъ нестися въ даль;
Но съ парусомъ плохимъ изъ одѣяла,
Прибитаго къ веслу, онъ могъ едва ль
Спастись. Хоть смерть, какъ прежде, угрожала
Пловцамъ, имъ жертвъ крушенья стало жаль;
Ихъ также опечалилъ фактъ плачевный,
Что сухари погибли въ безднѣ гнѣвной.
LXII.
Надъ мрачной бездной огненнымъ шаромъ
Вставало солнце, бурю предвѣщая;
Имъ оставалось думать лишь о томъ,
Чтобъ плыть по вѣтру, волнъ не разсѣкая,
По чарочкѣ пловцамъ былъ розданъ ромъ
(Полунагихъ скитальцевъ буря злая
Лишила силъ); а хлѣба, что подмокъ,
Едва достался каждому кусокъ.
LXIII.
Ихъ было тридцать; такъ они столпились,
Что пальцемъ шевельнуть никто не могъ;
Поочередно спать одни ложились
На мокромъ днѣ ладьи; полны тревогъ,
Другіе въ это время съ бурей бились.
Ихъ обдавало съ головы до ногъ
Водой. Какъ въ лихорадкѣ всѣхъ знобило;
Имъ покрываломъ небо только было.
LXIV.
Продлить мы можемъ жизнь желаньемъ жить;
Извѣстно, что и трудные больные
Встаютъ съ одра, когда ихъ съ свѣта сжить
Не ищутъ -- другъ, супруга иль родные;
Отъ ножницъ Паркъ спасаетъ жизни нить
Надежда; ей не знаю и цѣны я!
Отчаянье -- врагъ жизни; человѣкъ
Въ его когтяхъ кончаетъ скоро вѣкъ.
LXV.
Живетъ всѣхъ дольше тотъ, кто обезпеченъ
Пожизненнымъ окладомъ. Фактъ такой
Необъяснимъ, но онъ давно замѣченъ;
Такъ смертный радъ пожить на счетъ чужой,
Что дѣлается тотчасъ долговѣченъ;
Жидъ-ростовщикъ -- тому примѣръ прямой:
Съ жидами я имѣлъ дѣла когда-то;
Но съ ними, какъ всегда, трудна расплата!
LXVI.
Хоть цѣлый міръ лишеній, бѣдъ и зла
Въ удѣлъ пловцамъ достался; хоть покоя
Лишилъ ихъ рокъ,-- имъ жизнь была мила;
Утесъ боится ль волнъ, межъ ними стоя?
Всѣхъ мореходовъ доля тяжела;
Припомните судьбу ковчега Ноя,
Ему не мало мыкаться пришлось;
Не мало бѣдъ и Арго перенесъ.
LXVII.
Всѣ люди плотоядны; имъ и сутки
Прожить безъ пищи тягостно. Они,
Какъ кровожадный тигръ, къ добычѣ чутки;
Акулы имъ, по жадности, сродни.
Хоть такъ у нихъ устроены желудки,
Что ѣсть могли бы овощи одни,
Но людъ рабочій только съ мясомъ друженъ
И кормъ иной ему совсѣмъ не нуженъ.
LXVIII.
На третій день внезапный штиль насталъ
И улеглись ревѣвшихъ волнъ громады,
Пловцы, какъ черепахи возлѣ скалъ,
Заснули мертвымъ сномъ, полны отрады;
Когда жъ отъ сна очнулись и ихъ сталъ
Зловѣщій голодъ мучить безъ пощады,
Они, съ благоразуміемъ простясь,
Весь порѣшили свой запасъ.
LXIX.
Что жъ,-- угадать послѣдствія не трудно!
Спастися имъ ужъ было мудрено;
Возможно ли надѣяться на судно,
Когда съ однимъ плохимъ весломъ оно?
Они же истребили безразсудно
Всю пищу, что имѣли, и вино,
Себя пустой надеждою дурача,
Что скоро улыбнется имъ удача.
LXX.
Четвертый день... А океанъ дремалъ,
Какъ на груди у матери малютка.
Вотъ пятый день! Все мертвый штиль стоялъ,
Висѣлъ какъ тряпка парусъ, къ вѣтру чуткій.
Лѣниво вдаль катился синій валъ...
(Съ однимъ весломъ имъ приходилось жутко!)
А голодъ моряковъ все крѣпъ и росъ;
Тутъ съѣденъ былъ Жуана вѣрный песъ.
LXXI.
Питалъ своею шкурой экипажъ онъ
Весь день шестой. Жуану песъ былъ милъ
И съ гнѣвомъ онъ отъ тѣхъ отпрянулъ брашенъ.
Но день спустя рѣшенье измѣнилъ;
Его терзавшій голодъ былъ такъ страшенъ,
Что лапку пса онъ съ дядькой раздѣлилъ.
Педрилло въ мигъ кусокъ упряталъ гадкій,
Жалѣя, что пришлось дѣлить остатки.
LXXII.
Седьмой ужъ день! Ни вѣтра нѣтъ, ни тучъ;
Они лежатъ какъ трупы безъ движенья;
Тѣла ихъ жжетъ палящій солнца лучъ;
Безъ вѣтра нѣтъ надежды на спасенье,--
А вѣтеръ спитъ и океанъ пѣвучъ!
Ихъ дикихъ взглядовъ страшно выраженье;
Въ нихъ ясно виденъ думъ ужасныхъ слѣдъ:
Гдѣ прежде былъ морякъ -- тамъ людоѣдъ.
LXXIII.
Какое-то чудовищное мнѣнье
Чуть слышно кто-то высказалъ. Оно
Ихъ облетѣло всѣхъ въ одно мгновенье:
Всѣхъ та же мысль ужъ мучила давно!
Раздался хриплый шопотъ одобренья,
И кинуть жребій было рѣшено,
Чтобъ рокъ намѣтилъ жертву, чье закланье
Имъ средство дастъ продлить существованье.
LXXIV.
Но прежде чѣмъ до этого дойти,
Они и обувь съѣли, и фуражки;
Хоть не легко подобный крестъ нести,
Все жъ наступилъ моментъ расплаты тяжкій;
Но такъ какъ не могли они найти
Для ярлыковъ и лоскутка бумажки,--
Насильственно (я Музы слышу стонъ!)
Жуанъ записки милой былъ лишенъ.
LXXV.
Вотъ жребіи всѣ смѣшаны и взяты;
Всѣ онѣмѣли въ этотъ страшный мигъ,
И ужасомъ, и трепетомъ объяты;
Казалось, что въ нихъ голодъ даже стихъ;
Они ль въ злодѣйствѣ этомъ виноваты!
Нѣтъ! голодъ жертвы требовалъ отъ нихъ;
Они жъ предъ нимъ склонялися, блѣднѣя.
Такъ жаждалъ крови коршунъ Прометея.
LXXVI.
Педрилло бѣдный рокомъ выбранъ былъ...
Въ несчастьи твердъ, онъ выразилъ желанье,
Чтобъ медикъ, бывшій тутъ, ему пустилъ
Изъ жилы кровь -- и умеръ безъ страданья.
Онъ ревностнымъ католикомъ почилъ.
Распятью давъ съ молитвою лобзанье,
Ученый мужъ, религіей согрѣтъ,
Подставилъ кисть и шею подъ ланцетъ.
LXXVII.
Врачу за тяжкій трудъ досталось право
Какой угодно взять себѣ кусокъ;
Но, жажду утоливъ струей кровавой
Изъ жилы трупа, ѣсть ужъ онъ не могъ;
Дрожавшею отъ голода оравой
Разсѣченъ былъ на части педагогъ;
Акулы поживились лишь кишками,
Пловцы все остальное съѣли сами.
LXXVIII.
Лишь два иль три пловца, смутясь душой
(Хоть всѣмъ имъ приходилось очень туго),
Отъ трапезы отпрянули такой,
Полны и отвращенья и испуга.
Въ числѣ послѣднихъ былъ и мой герой.
Провизіей къ столу не могъ онъ друга
И ментора считать! Онъ даже псомъ,
Какъ знаете, лишь закусилъ съ трудомъ.
LXXIX.
И что жъ? Онъ спасся тѣмъ: отъ пресыщенья
Наѣвшійся въ неистовство впадалъ;
Изъ устъ его лились богохуленья;
Катаясь въ корчахъ, залпомъ онъ глоталъ
Морскую воду; полонъ озлобленья,
Онъ, скрежеща зубами, тѣло рвалъ;
Ревѣлъ, какъ звѣрь, и, обливаясь пѣной,
Прощался съ жизнью съ хохотомъ гіены.
LXXX.
Скосила многихъ смерть; но какъ была
Оставшихся въ живыхъ плачевна участь!
Иныхъ такая жизнь съ ума свела;
Сгубила ихъ лишеній тяжкихъ жгучесть;
Другихъ все голодъ мучилъ. (Полонъ зла,
Онъ проявлялъ тревожную живучесть!)
И, несмотря на грустный опытъ, вновь
Хотѣлось имъ пролить людскую кровь!
LXXXI.
Теперь у нихъ былъ шкиперъ на примѣтѣ:
Онъ всѣхъ жирнѣе былъ. Хоть ихъ зубамъ
Работу дать онъ не имѣлъ въ предметѣ,
Но тучностью такъ угодилъ пловцамъ,
Что врядъ ли долго пожилъ бы на свѣтѣ,
Когда бъ его не спасъ подарокъ дамъ;
Подарокъ тотъ вручили по подпискѣ
Ему тѣ дамы, что съ нимъ были близки.
LXXXII.
Еще не весь обглоданъ былъ мертвецъ
Но на него всѣ съ ужасомъ взирали
И имъ питаться рѣдкій могъ пловецъ.
Жуанъ, чтобы сноснѣе муки стали,
Что голодъ причинялъ, сосалъ свинецъ.
Когда жъ пловцы нечаянно поймали
Двухъ птицъ морскихъ, тогда они совсѣмъ
Питаться перестали трупомъ тѣмъ.
LXXXIIL
Васъ въ дрожь приводитъ страшная картина!
Но вспомните, какъ, кончивъ повѣсть, радъ
Былъ грызть врага въ гееннѣ Уголино;
Когда въ аду враговъ своихъ ѣдятъ,
То на морѣ найдется ли причина
Не ѣсть друзей, особенно коль складъ
Запасовъ пустъ и нѣтъ ужъ провіанта?
Чѣмъ хуже эта быль разсказа Данта?
LXXXIV.
Въ ночь сильный дождь пошелъ. Подставивъ ротъ,
Ловилъ его такъ жадно путникъ каждый,
Какъ пьетъ земля струи небесныхъ водъ
Въ палящій зной. Кто безъ воды однажды
Среди пустыни дѣлалъ переходъ,
Кто умиралъ на кораблѣ отъ жажды,
Тотъ, воду чтя, не разъ о томъ жалѣлъ,
Что съ истиной въ колодцѣ не сидѣлъ.
LXXXV.
Обильный дождь все шелъ безъ перерыва;
Чтобъ пользу онъ принесъ, куски холстинъ
Пловцы достали; воду бережливо
Всѣ стали выжимать изъ нихъ въ кувшинъ.
Хотя съ напиткомъ этимъ кружку пива
Рабочій не сравнилъ бы ни одинъ,--
Тотъ даръ судьбы безцѣнный и нежданный
Казался морякамъ небесной манной.
LXXXVI.
Какъ нектаръ благодатный дождь смочилъ
Ихъ горла, раскаленныя, какъ горны,
И раны устъ опухшихъ освѣжилъ;
Такъ языки страдальцевъ были черны,
Какъ у скупца, что жалобно просилъ
Въ аду хоть каплю влаги благотворной,
Но получилъ отъ нищаго отказъ.
(По вкусу ль богачамъ такой разсказъ?)
LXXXVII.
Тамъ были два отца межъ жертвъ крушенья,
И каждый по сынку съ собою везъ;
Тотъ мальчикъ, что былъ крѣпкаго сложенья,
Тяжелыхъ мукъ борьбы не перенесъ
И первымъ палъ. "То воля Провидѣнья",
Сказалъ отецъ сурово и безъ слезъ
Смотрѣлъ, какъ трупъ единственнаго сына
Навѣки скрыла мрачная пучина.
LXXXVIII.
Другой ребенокъ блѣденъ былъ съ лица;
Онъ былъ и худъ, и слабъ; но въ горькой долѣ
Съ судьбою злой боролся до конца;
Ему не измѣняла сила воли;
Онъ все глядѣлъ съ улыбкой на отца,
Желая скрыть мучительныя боли,
Желая утаить, что близокъ мигъ,
Когда судьба навѣкъ разлучитъ ихъ.
LXXXIX.
Отецъ не отводилъ отъ сына взгляда
И пѣну съ блѣдныхъ губъ его стиралъ;
Когда жъ дождя нежданная прохлада
Ребенка, что въ мученьяхъ угасалъ,
Мгновенно оживила и отрадой
Померкшій взоръ страдальца засіялъ,
Въ его уста воды онъ влилъ немного,
Но ужъ пришла не во-время подмога.
ХС.
Ребенокъ умеръ. Блѣдный трупъ схватилъ
Отецъ въ свои объятья и, безмолвный*
Все отъ него очей не отводилъ.
Онъ долго такъ стоялъ, страданья полный,
Не находя для разставанья силъ;
Когда жъ безгласный трупъ умчали волны --
Безпомощно, какъ молніей сраженъ,
Отъ муки корчась, разомъ рухнулъ онъ.
XCI.
Вдругъ радуга блеснула надъ пловцами;
Она, прорѣзавъ тучи, обвилась
Вкругъ неба дивной лентой и концами
Въ лазурь пучины зыбкой уперлась.
Она сіяла чудными цвѣтами,
Лучеобильнымъ знаменемъ носясь;
Затѣмъ, увы! согнулась свѣтлой аркой
И скрылась, только мигъ блеснувши ярко.
ХСІІ.
Исчезъ небесныхъ сферъ хамелеонъ,
Что созданъ испареньями и свѣтомъ,
Что въ золото и пурпуръ облаченъ,
Блеститъ какъ серпъ луны надъ минаретомъ;
Въ своихъ лучахъ соединяетъ онъ
Всѣ краски и цвѣта. Съ нимъ сходенъ въ этомъ
Подбитый боксомъ глазъ. (По временамъ
Приходится безъ маски драться намъ).
ХСІІІ.
Та радуга была хорошимъ знакомъ;
Мы знаменьями въ горѣ дорожимъ;
До нихъ и грекъ, и римлянинъ былъ лакомъ:
Надежды лучъ душѣ необходимъ;
Коль нѣтъ его, она одѣта мракомъ.
Какъ древніе, мы предсказанья чтимъ;
Калейдоскопъ небесъ, блеснувъ нежданно,
Сроднилъ пловцовъ съ надеждою желанной.
ХСІѴ.
Въ то время птица бѣлая, кружась
Надъ головами путниковъ, хотѣла
На мачту сѣсть, хоть полонъ былъ баркасъ.
(Похожая перомъ на голубь бѣлый,
Она отъ стаи, видно, отдѣлясь,
За нею слѣдомъ къ берегу летѣла).
До ночи все она кружилась такъ,
Что было сочтено за добрый знакъ.
ХСѴ.
Найдя, что мачта ихъ не такъ надежна,
Какъ шпицъ церковный, голубь улетѣлъ;
Онъ поступилъ умно и осторожно:
Не то его бъ плачевенъ былъ удѣлъ;
Такъ голодъ мучилъ путниковъ безбожно,
Такъ ихъ томилъ, что если бъ съ вѣткой сѣлъ
Къ нимъ даже голубь Ноя -- скоро очень
Онъ ими бъ былъ и съ вѣткою проглоченъ.
ХСѴI.
Настала ночь и вѣтеръ сталъ сильнѣй;
На небесахъ заискрились свѣтила
И лодка понеслась. Такъ много дней
Томилися пловцы, что жизни сила
Въ нихъ гасла вмѣстѣ съ мыслью. Средь зыбей
Однимъ вдали виднѣлся берегъ милый;
Кто залпы пушекъ слышалъ; кто прибой;
Другіе жъ лишь качали головой.
ХСѴІІ.
Къ разсвѣту вѣтеръ стихъ; вдругъ часового
Раздался крикъ: "Земля, земля видна!
Пусть родины мнѣ не увидѣть снова,
Коль это только выдумка одна!"
Ихъ описать восторгъ безсильно слово;
Вмигъ къ берегу ладья обращена;
Дѣйствительно ихъ ослѣпили взоры
Прибрежныхъ скалъ туманные узоры.
ХСѴІІІ.
У многихъ слезы брызнули изъ глазъ;
Одни со страхомъ берегъ озирали,
Надеждѣ свѣтлой ввѣриться боясь;
Другіе въ этотъ мигъ молиться стали
(То дѣлая, быть можетъ, въ первый разъ)*
На днѣ баркаса трое сладко спали;
Ихъ всячески прервать старались сонъ,--
Но непробуднымъ оказался онъ.
ХСІХ.
Лишь день предъ тѣмъ имъ посланъ былъ судьбою
Отрадный даръ: имъ удалось поймать
Большую черепаху, что собою
Ихъ цѣлый день питала; въ нихъ опять
Воскресъ упавшій духъ: всѣмъ неземною-
Такая показалась благодать;
Пловцы, уйдя отъ смерти неминучей,
Не вѣрили, что спасъ ихъ только случай*
С.
Къ скалистымъ берегамъ ихъ вѣтеръ несъ
И эти берега росли замѣтно
По мѣрѣ приближенья къ нимъ. Утесъ,.
Что поражалъ ихъ массою безцвѣтной,
Легко могъ представлять собой Родосъ
Иль Кандію, иль Кипръ; могъ быть и Этной;
Такъ прихотливъ и вѣтеръ былъ, и валъ>
Что той страны никто изъ нихъ не зналъ.
CI.
Межъ тѣмъ пловцовъ къ землѣ теченьемъ гнало;
Ладью Харона, везшую тѣней
Собою лодка ихъ напоминала;
Лишь уцѣлѣло четверо людей,
И въ тѣхъ ужъ было силы слишкомъ мало,
Чтобъ сбросить мертвыхъ съ лодки; а за ней
Давно гналися двѣ акулы смѣло,
Ихъ обдавая пѣной то-и-дѣло.
СІІ.
Удары всевозможные судьбы --
Лишенья, голодъ, жажда, зной, кручина --
Ихъ довели до страшной худобы;
Межъ ними мать съ трудомъ узнала бъ сына.
Лишь четверо спаслись изъ всей гурьбы;
Трупъ ментора былъ главною причиной
Ихъ смертности: кто имъ питался -- пилъ
Морскую воду и лишался силъ.
CIII.
Все ближе берегъ; все яснѣй узоры
Прибрежныхъ скалъ; ужъ слышенъ ароматъ
Густыхъ лѣсовъ, что покрываютъ горы
И сладкій отдыхъ путнику сулятъ;
Восторженно на нихъ покоя взоры,
Пловецъ предмету всякому былъ радъ,
Что заслонялъ зловѣщія картины
Безбрежной, мрачной, бѣшеной пучины.
СІѴ.
Селеній не виднѣлося вдали
И берегъ былъ пустыненъ и безлюденъ;
Но поскорѣй добраться до земли
Хотѣлось имъ; хоть къ ней былъ доступъ труденъ,
Они къ землѣ прямымъ путемъ пошли;
Поступокъ моряковъ былъ безразсуденъ:
На острый рифъ баркасъ наткнулся ихъ
И вдребезги разбился въ тотъ же мигъ.
CV.
Жуанъ въ своемъ родномъ Гвадалквивирѣ
Купаться съ юныхъ лѣтъ былъ пріученъ
И какъ пловецъ наврядъ ли въ цѣломъ мірѣ
Соперника бъ нашелъ. Я убѣжденъ,
Что Геллеспонтъ, его громадной шири
Не устрашась, могъ переплыть бы онъ.
(Такую одержать пришлось побѣду
Леандру, мнѣ и мистеръ Экенгеду).
CVI.
Больной Жуанъ тутъ стариной встряхнулъ
И въ бой вступилъ съ волнами океана;
Его не устрашалъ ихъ грозный гулъ
И къ берегу направился онъ рьяно;
Все жъ гибель угрожала отъ акулъ,
Но жертвой ихъ товарищъ сталъ Жуана;
Пловцы другіе плавать не могли
И только онъ добрался до земли.
CVII.
Но если бы волна не подкатила
Къ нему весла разбитаго въ тотъ мигъ,
Когда ему ужъ измѣняла сила,
Онъ никогда земли бы не достигъ;
Съ волнами вновь бороться можно было,
И несмотря на грозный натискъ ихъ,
То вплавь, то вбродъ, съ прибоемъ гнѣвнымъ споря,
Полуживой онъ выбрался изъ моря.
СѴІІІ.
Тогда, чтобъ новый валъ его не могъ
Унесть съ собой, почти лишенъ дыханья,
Онъ руки врылъ въ береговой песокъ;
Безъ силъ, изнемогая отъ страданья,
На мѣстѣ, гдѣ былъ выброшенъ, онъ легъ,
И если сохранялъ еще сознанье,
То лишь настолько, чтобъ жалѣть о томъ,
Что не погибъ въ пучинѣ съ кораблемъ.
СІХ.
Онъ встать хотѣлъ, собравъ остатокъ силы,
Но, руки и колѣна въ кровь разбивъ,
Упалъ опять. Затѣмъ онъ взглядъ унылый
На мрачный берегъ бросилъ, еле живъ;
Хотѣлъ онъ видѣть тѣхъ, что отъ могилы
Спаслись, какъ онъ; но былъ безлюденъ рифъ:
На немъ лежалъ одинъ лишь трупъ безгласный
Пловца, что кончилъ вѣкъ въ борьбѣ напрасной.
СХ.
Увидѣвъ трупъ, Жуанъ поникъ въ тоскѣ;
Все вихремъ передъ нимъ кружиться стало
И онъ лишился чувствъ, держа въ рукѣ
Весло, что въ лодкѣ мачту замѣняло,
Лежалъ онъ неподвижно на пескѣ,
Какъ лилія, что злая буря смяла;
Такъ блѣденъ былъ Жуанъ, такъ слабъ и хилъ,
Что жалость онъ и въ камнѣ бъ пробудилъ.
СХІ.
Жуанъ не зналъ, какъ долго продолжалось
Такое забытье, что превозмочь
Онъ силы не имѣлъ; ему казалось,
Что въ мракѣ утопали день и ночь
И что земля навѣки съ нимъ разсталась.
Но вотъ тяжелый сонъ умчался прочь
И жизни услыхалъ онъ сладкій голосъ,
Хоть съ нею смерть со злобою боролась.
СХІІ.
Открывъ глаза, онъ ихъ закрылъ опять;
Картины бѣдъ, отчаянья, крушенья
Все продолжали мысль его терзать;
Томясь въ бреду, онъ клялъ свое спасенье,
Но понемногу бредъ сталъ утихать;
Глаза открылъ онъ снова на мгновенье
И увидалъ, смутясь, передъ собой
Прелестный ликъ дѣвицы молодой.
СХІІІ.
Она надъ нимъ склонялася уныло;
Несчастнаго спасти хотѣлось ей;
Она водой его виски мочила
И терла грудь, чтобъ съ жертвою своей
Разсталася зловѣщая могила,
Чтобъ не могла его во цвѣтѣ дней
Похитить смерть; и что же? Стонъ больного
Далъ знать, что къ жизни онъ вернулся снова.
СХІѴ.
Морскую воду выжала она
Изъ локоновъ его рукою бѣлой,
Для подкрѣпленья давъ ему вина
И юноши полунагое тѣло
Покрывъ плащомъ. Участія полна,
Она его своимъ дыханьемъ грѣла
И, внявъ влеченью сердца своего,
Встрѣчала вздохомъ каждый вздохъ его.
СХѴ.
Съ служанкою, что менѣе красива,
Чѣмъ барыня была, но посильнѣй,
Онѣ вдвоемъ Жуана торопливо
Перенесли въ пещеру. Скоро въ ней
Огонь былъ разведенъ; пещеру живо
Онъ освѣтилъ игрой своихъ лучей,
Обрисовавъ на темномъ фонѣ ясно
Островитянки юной ликъ прекрасный.
СХѴІ.
Уборомъ головнымъ служили ей
Монеты золотыя, что сверкали
Среди ея каштановыхъ кудрей;
Тѣ кудри сзади косами спадали,
Касаясь пятъ ея волной своей;
А выше ростомъ женщина едва ли
Могла бъ найтись. Царицу этихъ странъ
Являли въ ней осанка, поступь, станъ.
CXVII.
Ея жъ глаза чернѣе смерти были
И черныя рѣсницы, бахромой
Скрывая ихъ, завѣсой имъ служили;
Когда же изъ-подъ нихъ сверкалъ порой
Молніеносный взглядъ, онъ безъ усилій
Вонзался въ душу острою стрѣлой
И сходенъ былъ съ проснувшимся вдругъ гадомъ,
Что смерть несетъ, и силою, и ядомъ.
СХѴІІІ.
Былъ блѣденъ лобъ ея, а цвѣтъ лица
Напоминалъ румяный лучъ заката;
Ея пурпурный ротикъ жегъ сердца;
Краса такая, правдою богата,
Была достойна кисти иль рѣзца.
Но скульпторовъ цѣню я маловато:
Ихъ жалки идеалы,-- лица есть,
Что не подъ силу имъ воспроизвесть.
СХІХ.
Такое мнѣнье высказалъ я прямо,
Но высказалъ его не безъ причинъ:
Я былъ знакомъ съ одной ирландской дамой,
Чей бюстъ не могъ художникъ ни одинъ
Воспроизвесть. Искусства узки рамы!
Когда она отъ лѣтъ и отъ морщинъ
Поблекнетъ, свѣтъ разстанется съ красою,
Несписанною смертною рукою.
СХХ.
Такою жъ обладала красотой
Явившаяся въ гротъ островитянка
Въ одеждѣ, поражавшей пестротой;
Совсѣмъ не такъ наряжена испанка:
Ея костюмъ плѣняетъ простотой,
Но для любви услада и приманка
Мантилья, что блаженство въ душу льетъ.
(Надѣюсь, эта мода не пройдетъ!)
СХХІ.
Имѣлъ съ такимъ костюмомъ сходства мало
Красавицы причудливый нарядъ;
Изъ разноцвѣтныхъ тканей состояла
Ея одежда; камней цѣнныхъ рядъ
Блестѣлъ въ ея кудряхъ, а покрывало
Ея изъ кружевъ было. Да, богатъ
Былъ тотъ костюмъ, но странно то немножко,
Что безъ чулка являлась въ туфлѣ ножка.
СХХІІ.
Нарядъ другой дѣвицы былъ скромнѣй;
Не золото, а серебро блестѣло
(Приданое ея) во мглѣ кудрей;
Вуаль она дешевую имѣла,
И вообще осанкою своей
Не поражала гордою и смѣлой;
Ея коса была не такъ длинна;
Имѣла меньше и глаза она.
СХХІІІ.
Съ любовью за больнымъ онѣ ходили;
Онъ ими былъ накормленъ и одѣтъ.
(Въ сердечности -- чтобъ тамъ ни говорили --
Соперниковъ на свѣтѣ дамамъ нѣтъ!)
И вотъ онѣ бульонъ ему сварили.
(Не понимаю, почему поэтъ
Не воспѣваетъ супа, взявъ примѣромъ
Ахилла пиръ, что былъ воспѣтъ Гомеромъ!)
СХХІѴ.
Чтобъ этихъ дамъ за сказочныхъ принцессъ
Вы не могли принять, сниму съ нихъ маску;
Писатели, давая тайнѣ вѣсъ,
Пускаютъ въ ходъ туманную окраску,
Чтобъ возбуждать къ героямъ интересъ.
Но я романъ не превращаю въ сказку:
Вы видите теперь передъ собой
Прислужницу съ своею госпожей.
СХХѴ.
Ея отецъ былъ рыбакомъ когда-то,
Но занялся другимъ онъ ремесломъ
И выступилъ на поприщѣ пирата,
Контрабандистомъ былъ же онъ притомъ.
Прошли года и зажилъ онъ богато,
Набивъ карманы краденымъ добромъ.
Ведя дѣла съ искусною сноровкой,
Онъ милліонъ піастровъ нажилъ ловко.
СХХѴІ.
Пиратъ ловилъ не рыбу, а людей,
Какъ Петръ-апостолъ. Множилъ онъ удары
И каждый годъ не мало кораблей
Захватывалъ; сбывалъ затѣмъ товары,
Не забывая выгоды своей;
Рабами онъ турецкіе базары
Снабжалъ притомъ. Такое ремесло
Богатство очень многимъ принесло.
СХХѴІІ.
Такъ старый грекъ награбилъ денегъ много,
Что выстроилъ на островѣ одномъ
Цикладскаго прибрежья родъ чертога
И, плавая въ довольствѣ, зажилъ въ немъ.
Никто не зналъ, конечно, кромѣ Бога,
Какъ много крови стоитъ этотъ домъ!
Разбойникъ старый былъ свирѣпъ и злобенъ,
Но домъ богатъ, роскошенъ и удобенъ.
CXXVIII.
Единственную дочь пиратъ имѣлъ;
Гайдэ была невѣстою завидной;
Но блескъ ея приданаго блѣднѣлъ
Передъ ея улыбкой миловидной.
Искателей ея руки удѣлъ
Плачевенъ былъ: ихъ ждалъ отказъ обидный;
Красавица гнала нещадно ихъ:
Явиться и получше могъ женихъ.
СХХІХ.
Гуляя по прибрежью въ часъ заката,
Случайно у подножья мрачныхъ скалъ
Увидѣла Жуана дочь пирата;
Полунагой, онъ на пескѣ лежалъ,
Лишенный чувствъ; смущеніемъ объята,
Она уйти хотѣла; но страдалъ
Красивый незнакомецъ, и невольно
Проснулась жалость въ дѣвѣ сердобольной.
СХХХ.
Гайдэ его, однако, въ отчій домъ
Не привела; она бы тѣмъ сгубила
Бѣднягу: мышь нельзя сводить съ котомъ;
Обмершаго не воскреситъ могила.
Старикъ былъ полнъ νοος (нусъ). Ему притомъ
Араба добродушье чуждо было.
Онъ принялъ бы его, лѣчить бы сталъ,,
Но на базаръ затѣмъ его бъ послалъ.
CXXXI.
Гайдэ, окончивъ съ Зоей совѣщанье
(Совѣтъ служанки часто дѣвѣ милъ),
Жуана въ гротъ ввела. Прійдя въ сознанье,
Когда онъ очи черныя открылъ,
Такой порывъ живого состраданья
Сердца островитянокъ охватилъ,
Что, вѣрно, рай имъ отворилъ ворота:
Вѣдь къ раю путь -- о страждущихъ забота.
СХХХІІ.
Онѣ костеръ немедленно зажгли;
На берегу валялося не мало
Разбитыхъ мачтъ и веселъ. Корабли
Тутъ гибли то-и-дѣло, и лежала
Обломковъ масса, гнившая въ пыли.
Имъ потому могло бы матерьяла
И на двадцать хватить костровъ такихъ:
Досокъ не мало было тамъ гнилыхъ!
СХХХІІІ.
Свою соболью шубу превратила
Гайдэ въ постель, чтобъ сладостенъ и тихъ
Былъ сонъ его, и юношу накрыла
Большимъ платкомъ, что сняла съ плечъ своихъ.
Чтобъ сыростью его не охватило,
Ему по юбкѣ каждая изъ нихъ
Оставила и съ пищей для Жуана
Условились онѣ явиться рано.
СХХХІѴ.
Затѣмъ онѣ ушли и мертвымъ сномъ
Заснулъ Жуанъ. (Кто знаетъ, кромѣ Бога,
Проснутся ль тѣ, что съ жизненнымъ путемъ
Разсталися, простясь съ земной тревогой?)
Забылъ Жуанъ о горестномъ быломъ,
Забылъ, что бѣдъ и мукъ онъ вынесъ много,
А грезы сна порой такъ мучатъ насъ,
Что плачемъ мы и въ пробужденья часъ!
CXXXV.
Жуанъ заснулъ безъ грезъ и сновидѣній;
Гайдэ же, покидая темный гротъ,
Остановилась вдругъ, полна волненья:
Ей чудится, что онъ ее зоветъ
По имени. Игра воображенья:
И сердце, какъ языкъ, порою лжетъ.
Она забыла, вѣря чувствъ обману,
Что имя то невѣдомо Жуану.
СХХХѴІ.
Гайдэ домой задумчиво пошла
И Зою обо всемъ молчать просила;
Но Зоя и сама все поняла,
Сама желанье то предупредила.
Она была постарше, а порой
Два лишнихъ года въ молодости -- сила!
Успѣла Зоя изучить людей:
Служила мать-природа школой ей.
СХХХѴІІ.
Взошла заря. Жуанъ все спалъ упорно;
Царило вкругъ молчанье; солнца свѣтъ
Не освѣщалъ лучами гротъ просторный;
Такъ много перенесъ тяжелыхъ бѣдъ
Несчастный Донъ Жуанъ, что въ снѣ безспорно
Нуждался онъ и въ отдыхѣ. Мой дѣдъ,
Оставивъ намъ свои "повѣствованья",
Въ нихъ описалъ такія же страданья.
CXXXVIII.
Гайдэ уснуть спокойно не могла;
Ей снилися крушенья, бури, мели,
На берегу красивыя тѣла,
Что съ злобой волны поглотить хотѣли.
И вотъ она, едва заря взошла,
Свою служанку подняла съ постели
И разбудила всѣхъ отцовскихъ слугъ:
Такой капризъ въ нихъ пробудилъ испугъ.
СХХХІХ.
Она сказала имъ, что встала рано,
Чтобъ посмотрѣть на солнечный восходъ;
Дѣйствительно, какъ волны океана
И небо хороши, когда встаетъ
Блестящій Фебъ! Въ лучахъ зари румяной
Щебечутъ птички. Мглы тяжелый гнетъ
Природа сбросить съ плечъ тогда такъ рада,
Какъ трауръ, что носить по мужу надо.
CXL.
Не разъ случалось мнѣ встрѣчать разсвѣтъ,
Не спавши ночь. Отъ доктора не ждите
За то похвалъ; но я даю совѣтъ,
Когда здоровье вы сберечь хотите,
А также кошелекъ,-- вставать чѣмъ свѣтъ.
Затѣмъ, достигнувъ старости, велите
На памятникѣ начертать своемъ,
Что на зарѣ вы разставались съ сномъ.
CXLI.
Гайдэ, при встрѣчѣ съ утренней зарею,
Ее затмила свѣжестью своей;
Отъ страстнаго волненья кровь струею
Къ ея лицу стремилась, щеки ей
Румяня; такъ встрѣчаясь со скалою,
Струи сливаетъ въ озеро ручей,
Катясь съ Альпійскихъ горъ; такъ въ Красномъ морѣ...
Оно не красно только -- вотъ въ чемъ горе.
CXLII,
Гайдэ съ горы спустилася стремглавъ
И, грезъ полна, пошла къ пещерѣ шибко.
За юную сестру ее принявъ,
Ее лобзала съ нѣжною улыбкой
Аврора. Ихъ обѣихъ увидавъ,
За свѣтлую богиню вы ошибкой
Легко бы дѣву горъ принять могли,
Но съ красотой и тѣло бы нашли.
CXLIII.
Она вошла въ пещеру. Безтревожно,
Съ ребенкомъ схожъ, все спалъ еще Жуанъ;
Съ испугомъ (сонъ за смерть принять вѣдь можно!)
Она къ нему свой наклонила станъ;
Накрыла друга шубкой осторожно,
Чтобъ повредить ему не могъ туманъ;
Затѣмъ, сходна съ могилою безмолвной,
Въ него вперила взоръ, участья полный.
CXLIV.
Какъ херувимъ надъ праведнымъ, она
Надъ нимъ склонялась, сонъ его покоя;
Вокругъ него царила тишина;
Едва былъ слышенъ легкій шумъ прибоя;
Въ то время, хлопотливости полна,
На берегу варила завтракъ Зоя:
Не трудно догадаться было ей,
Что пища будетъ имъ всего нужнѣй.
CXLV.
Она прекрасно знала, что въ немъ голодъ
Пробудится, какъ только сонъ пройдетъ;
Ее къ тому жъ тревожилъ утра холодъ
(Влюбленныхъ только грѣетъ страсть!) -- и вотъ,
Душистый кофе тутъ же былъ ей смолотъ
И сваренъ. Вина, рыбу, яйца, медъ
Она съ собою также захватила;
Любовь все это даромъ подносила.
CXLVI.
Жуана собралась она будить,
Когда все было къ завтраку готово,
Но поспѣшила пальчикъ приложить
Гайдэ къ губамъ, чтобъ сладкій сонъ больного
Прервать она не смѣла. Ей сварить
Пришлося для Жуана завтракъ новый.
Межъ тѣмъ его все продолжался сонъ
И безконечнымъ имъ казался онъ.
CXLVII.
Лежалъ спокойно юный чужестранецъ;
Но на его худомъ лицѣ игралъ
Зловѣщій лихорадочный румянецъ;
Такъ золотитъ заря вершины скалъ.
Не мало тяжкихъ мукъ узналъ страдалецъ;
Лишенный силъ въ пещерѣ онъ лежалъ;
Его же волоса слѣды носили
Соленыхъ волнъ и сырости и пыли.
CXLVIII.
Такъ тихо передъ ней лежалъ Жуанъ,
Какъ спитъ ребенокъ съ матерью родною;
Спокойно, какъ уснувшій океанъ;
Унылъ, какъ листъ, оторванный грозою;
Красивъ, какъ пышный розанъ южныхъ странъ;
Какъ юный лебедь чистъ; того не скрою,
Что видъ онъ привлекательный имѣлъ,
Да жаль, что исхудалъ и пожелтѣлъ!
CXLIX.
Жуанъ открылъ глаза неторопливо
И вѣрно погрузился бъ снова въ сонъ,
Когда бъ островитянки ликъ красивый
Не увидалъ, смутясь душою, онъ;
Предъ красотой склонялся онъ ревниво
И даже въ часъ молитвы отъ Мадоннъ
Не отводилъ очей, любуясь ими
И не мирясь съ угрюмыми святыми.
CL.
На локоть приподнявшись, въ стройный станъ
И блѣдный ликъ островитянки милой
Вперилъ глаза взволнованный Жуанъ.
Она, краснѣя, съ нимъ заговорила
По-гречески, съ акцентомъ южныхъ странъ
И, съ нѣжностью во взорѣ, объяснила,
Что блѣденъ онъ и слабъ, и потому
Не говорить, а надо ѣсть ему.
CLI.
Та рѣчь лилась, какъ птички щебетанье;
Хотя Жуанъ ея понять не могъ,
Но нѣжный голосъ, полный обаянья,
Его своими чарами увлекъ.
Такіе звуки будятъ въ насъ рыданья;
Струится безъ причины слезъ потокъ,
Что вторитъ, упоенье пробуждая,
Мотивамъ, словно льющимся изъ рая.
CLII.
Такъ иногда отрадной грезой сна
Намъ кажется волшебный звукъ органа,
Но насъ не долго радуетъ она:
Привратникъ на лицо -- и нѣтъ обмана.
О, Боже! какъ дѣйствительность скучна!
Невыносимъ слуга, что утромъ рано
Нашъ прерываетъ сонъ: ночной порой
И звѣздъ, и женщинъ краше свѣтлый рой.
CLIII.
Прервалъ всѣ грезы моего героя
Проснувшійся въ немъ голодъ; сладокъ былъ
Видъ вкусныхъ блюдъ, что, на колѣняхъ стоя,
Передъ костромъ (онъ кухнею служилъ)
Готовила съ большимъ искусствомъ Зоя.
Жуанъ всѣ мысли къ пищѣ устремилъ
И сталъ мечтать, отъ жадности трясяся,
О томъ, какъ бы достать кусочекъ мяса.
CLIV.
Но мясо -- рѣдкость тамъ; на островахъ,
Что гнѣвно точатъ волны океана,
Понятья не имѣютъ о быкахъ;
Тамъ водятся лишь овцы да бараны,
Что лакомствомъ считаютъ въ тѣхъ краяхъ;
Безлюдны и убоги эти страны;
Но острова и побогаче есть;
Къ нимъ надо островокъ Гайдэ отнесть.
CLV.
И въ древности быковъ здѣсь было мало...
Невольно къ Пазифаѣ мысль летитъ;
Она коровью шкуру надѣвала --
И что жъ? Царицу бѣдную язвитъ
За развращенный вкусъ злословья жало.
Но въ баснѣ этой смыслъ глубокій скрытъ:
Въ героевъ превратить критянъ желая,
Пеклась о скотоводствѣ Пазифая.
CLVI.
Безъ ростбифа -- то знаетъ цѣлый свѣтъ --
Существовать не могутъ англичане;
Они къ тому же любятъ громъ побѣдъ;
Теперь у нихъ война на главномъ планѣ,
Хоть эта страсть плодитъ не мало бѣдъ;
Любили это также и критяне,
Поэтому мой выводъ не смѣшонъ,
Что Пазифаи чтутъ они законъ.
CLVII.
Но далѣе. Видъ пищи былъ такъ сладокъ
И представлялъ такъ много благъ собой,
Что голода мучительный припадокъ
Почувствовалъ немедля мой герой.
На завтракъ, несмотря на силъ упадокъ,
Накинулся онъ съ жадностью такой,
Что не могли бъ тягаться, думать смѣю,
Ни попъ, ни щука, ни акула съ нею.
CLVIII.
Гайдз съ Жуаномъ няньчилась, какъ мать,
И юношу на славу угощала:
Онъ продолжалъ всѣ блюда уплетать,
Надъ пищею дрожа: но Зоя знала
По слухамъ (не случалось ей читать!),
Что голодавшимъ надо ѣсть сначала
Давать немного, иначе они
Отъ лишней пищи могутъ кончить дни,
CLIX.
Тутъ Зоя принялась за дѣло рьяно
И, вмѣсто словъ, пустила руки въ ходъ;
Она, тарелку вырвавъ у Жуана,
Сказала, что, объѣвшись, онъ умретъ,
А госпожа ея такъ встала рано
И столько ей надѣлалъ онъ хлопотъ;
Когда бы лошадь даже столько съѣла,
И та бы отъ обжорства заболѣла.
CLX.
Его костюмъ былъ бѣденъ и убогъ;
Болтался онъ лохмотьями на тѣлѣ,
Но ни скрывать, ни грѣть его не могъ.
Онѣ сожгли тѣ тряпки и одѣли
Жуана сами съ головы до ногъ,--
Костюмъ былъ ими сшитъ для этой цѣли.
Хоть былъ Жуанъ безъ туфель и чалмы,
Принять его могли бъ за турка мы.
CLXI.
Одѣвъ его, Гайдэ болтать съ нимъ стала;
Жуанъ не понималъ ея рѣчей,
Но, этимъ не смущаяся ни мало,
Съ участіемъ живымъ внималъ онъ ей;
Она же съ protégé своимъ болтала,
Любуяся огнемъ его очей,
Но все же убѣдилась, хоть не скоро,
Что онъ ея не понялъ разговора.
CLXII.
При помощи улыбокъ, знаковъ, глазъ,
Тогда въ лицѣ Жуана, полномъ пыла,
Она читать какъ въ книгѣ принялась.
И что жъ? Гайдэ въ ней все понятно было!
Не мало задушевныхъ, теплыхъ фразъ
Она прочла въ той книгѣ, сердцу милой;
Ей выражалъѵпонятій цѣлый рядъ
Жуана каждый мимолетный взглядъ.
CLXIII.
Жуанъ усердно повторялъ за нею
Слова, съ ея сродняясь языкомъ;
Очей Гайдэ -- я скрыть того не смѣю --
Не выпускалъ онъ изъ виду притомъ;
Сравнитъ ли звѣзды съ книгою своею
Любующійся небомъ астрономъ?
Такъ съ азбукой, безъ книгъ и безъ указокъ,
Сроднилъ Жуана блескъ прелестныхъ глазокъ.
CLXIV.
Пріятно изучать чужой языкъ
Посредствомъ глазъ и губокъ милой.Надо
Притомъ, чтобъ были юны ученикъ
И менторъ. О! тогда урокъ отрада!
Ошибся ль ты?-- привѣтливъ милый ликъ;
А нѣтъ - пожатье рукъ тебѣ награда;
Въ антрактахъ поцѣлуй звучитъ порой.
Что знаю я -- такъ выучено мной.
CLXV.
Испанскихъ и турецкихъ словъ я знаю
Пять, шесть; но, не имѣвъ учителей,
По-итальянски я не понимаю;
Наврядъ ли въ языкѣ страны моей
Могу считаться сильнымъ: изучаю
Его я лишь путемъ проповѣдей,
Поэтовъ же родныхъ я въ грошъ не ставлю
И ихъ читать себя я не заставлю.
CLXVI.
Покинувъ свѣтъ, гдѣ былъ я моднымъ львомъ,
Не помню дамъ (мои остыли страсти!),
Съ которыми я прежде былъ знакомъ;
Забылъ и тѣхъ, которыхъ рвалъ на части:
Все это лишь преданья о быломъ.
Мнѣ не страшны теперь судьбы напасти,
Ни дамы, ни друзья -- все это сонъ,
И для меня ужъ не вернется онъ.
CLXVII.
Займусь опять Жуаномъ; онъ прилежно
Твердилъ свои слова, участіемъ согрѣтъ;
Но чувства есть, что выйти неизбѣжно
Должны наружу. Можно ль солнца свѣтъ
Отъ взоровъ скрыть? Таить огонь мятежный
И у монахинь даже силы нѣтъ.
Въ Жуанѣ страсть проснулась ураганомъ,
И въ чувствѣ томъ Гайдэ сравнялася съ Жуаномъ.
СХѴІІІ.
Съ тѣхъ поръ она, что день, въ разсвѣта часъ
Въ пещеру къ Донъ Жуану приходила;
Онъ долго спалъ; Гайдэ, надъ нимъ склонясь
Съ любовью сонъ больного сторожила.
Она съ него не отводила глазъ
И ручкою ласкала локонъ милый,
Едва дыша; такъ, нѣженъ и легокъ,
Играетъ съ розой южный вѣтерокъ.
CLXIX.
Совсѣмъ воскресъ Жуанъ, больной и хилый,
И съ каждымъ днемъ все дѣлался свѣжѣй,
Здоровье и бездѣлье страсти милы:
Для пламени любви они елей,
Что придаетъ огню такъ много силы.
Церера тоже съ жатвою своей
И Бахусъ со своей блестящей свитой
Помощники и слуги Афродиты.
CLXX.
Когда огнемъ Венера сердце жжетъ
(Безъ сердца счастье можемъ ли найти мы?),
Церера намъ свои дары несетъ
(Они любви, какъ намъ, необходимы),
Струи вина въ нашъ кубокъ Бахусъ льетъ
(И устрицы, и яйца страстью чтимы).
Но кто жъ даритъ всѣ эти блага намъ?
Нептунъ ли, Панъ иль Громовержецъ самъ?
CLXXI.
Жуанъ, проснувшись, видѣлъ предъ собою
Гайдэ, которой не опишетъ глазъ,
И вмѣстѣ съ ней смазливенькую Зою;
Но это я ужъ говорилъ не разъ
И надоѣсть боюсь. Вернусь къ герою
Моей поэмы. Въ морѣ, въ ранній часъ,
Купался онъ; затѣмъ, оставивъ волны,
Онъ завтракалъ съ Гайдэ, восторга полный.
CLXXII.
Купался онъ при ней, но такъ была
Невинна дочь полуденнаго края,
Что въ этомъ ей не снилось даже зла!
Жуанъ былъ для нея видѣньемъ рая,
Той свѣтлой грезой сна, что не могла
Она не полюбить, о ней мечтая.
Безъ нѣжнаго участья счастья нѣтъ:
Оно явилось двойнею на свѣтъ.
CLXXIII.
Она въ него впивалась страстнымъ взглядомъ;
Любви полна, къ нему склоняла станъ:
Когда онъ находился съ нею рядомъ,
Ей міръ казался раемъ. Донъ Жуанъ
Ея богатствомъ былъ, безцѣннымъ кладомъ,
Что подарилъ ей въ бурю океанъ;
Ея и первой, и послѣдней страстью;
Жизнь безъ него была для ней напастью.
CLXXIV.
Такъ мѣсяцъ пролетѣлъ; хоть каждый день
Гайдэ зарею друга посѣщала,
Никто не зналъ на островѣ, что сѣнь
Пещеры иностранца укрывала.
Густыхъ лѣсовъ ихъ охраняла тѣнь.
Но отбылъ въ даль пиратъ. Какъ встарь бывало,
Онъ не за свѣтлой Іо гнался вслѣдъ:
Нѣтъ, страстью къ грабежу онъ былъ согрѣтъ.
CLXXV.
Оставилъ онъ свой островъ для захвата
Трехъ изъ Рагузы плывшихъ кораблей
Съ богатымъ грузомъ въ Хіосъ. Дочь пирата
Свободы дождалась отрадныхъ дней;
Нѣтъ у нея ни матери, ни брата;
Никто теперь мѣшать не можетъ ей:
У христіанъ свободны жены; рѣдко
Ихъ охраняетъ запертая клѣтка.
CLXXVI.
Къ Жуану чаще стала приходить
Гайдэ, когда осталася одною;
Настолько онъ успѣлъ ужъ изучить
Ея языкъ, что пригласилъ съ собою
Ее гулять. Изъ грота выходить
Онъ прежде только могъ ночной порою.
И вотъ они пошли въ вечерній часъ
Смотрѣть, какъ лучъ заката въ морѣ гасъ.
CLXXVII.
На берегъ дикій, пѣною покрытый,
Ревя и злясь, обрушивался валъ.
Почти весь годъ тамъ вѣтеръ дулъ сердитый;
Утесы, мели, рядъ подводныхъ скалъ
Тому служили острову защитой;
Лишь лѣтомъ ревъ пучины утихалъ,
Тогда волна ласкала съ пѣснью нѣжной,
Какъ зеркало блестя, песокъ прибрежный.
CLXXVIII.
У берега кипѣвшая волна
Была сходна съ клокочущею влагой
Шампанскаго. Что сладостнѣй вина?
Его струи съ надеждой и^отвагой
Сродняютъ насъ. Какъ проповѣдь скучна,
Когда отрадны намъ земныя блага!
Все жъ буду воспѣвать, хоть это грѣхъ,
Вино, красавицъ, пиршества и смѣхъ.
CLXXIX.
Для мыслящихъ существъ въ винѣ есть сладость;
Даритъ намъ упоеніе оно,
Какъ слава, страсть, богатство. Жизнь не радость,
Коль поле жизни въ степь превращено.
Безъ радостныхъ утѣхъ безцвѣтна младость;
Итакъ, совѣтъ даю я пить вино,
Хоть голова болѣть съ похмелья можетъ,
Но средство есть, что отъ того поможетъ.
CLXXX.
Рейнвейнъ смѣшайте съ содовой водой
И дивнымъ вы питье найдете это;
Утѣхи Ксерксъ и тотъ не зналъ такой!
Въ жару -- струи холоднаго шербета;
Студеная волна -- въ степи сухой;
Бургонское, что словно лучъ разсвѣта
Блеститъ, по вкусу приходяся всѣмъ,
Все это меркнетъ предъ напиткомъ тѣмъ.
CLXXXI.
Вернусь къ разсказу. Берегъ, небо, море
Въ тотъ часъ объяты были сладкимъ сномъ;
Песокъ лежалъ недвижно; на просторѣ
Не злился вѣтеръ; смолкло все кругомъ;
Лишь иногда дельфинъ, съ волною въ спорѣ,
Плескался и, чуть двигая крыломъ,
Бросала птица крикъ, да, сна не зная,
Лизала скалы бездна голубая.
CLXXXII,
Уѣхалъ за добычею пиратъ,
Оставивъ дочь, что вольной птичкой стала;
Мѣшать ей не могли ни мать, ни братъ,--
При ней одна лишь Зоя состояла
Служанкой; ей готовила нарядъ
Да по утрамъ ей косы заплетала,
У госпожи своей прося порой
Поношенныхъ одеждъ за трудъ такой.
CLXXXIII.
Былъ тихій часъ, когда лучи заката
Скрываются за синею горой;
Когда природа сонная объята
Спокойствіемъ, прохладою и мглой;
Когда высокихъ горъ крутые скаты
Сливаются съ безбрежною водой
И въ розовыхъ лучахъ зари далеко
Вечерняя звѣзда блеститъ, какъ око,
CLXXXIV.
По раковинамъ хрупкаго песка
И камешкамъ идетъ Гайдэ съ Жуаномъ;
Въ его рукѣ дрожитъ ея рука;
Она идетъ, къ нему склоняясь станомъ.
Замѣтя темный гротъ издалека,
Подземный залъ, что вырытъ океаномъ,
Они въ него вошли и тамъ, сплетясь
Руками, не спускали съ неба глазъ.
CLXXXV.
Какъ розовое море, разстилался
Надъ головами ихъ небесный сводъ;
Всходившій мѣсяцъ въ волнахъ отражался
И словно выплывалъ изъ лона водъ;
Чуть слышно вѣтеръ съ волнами шептался;
Горя, ихъ взоры встрѣтились -- и вотъ,
Въ порывѣ страсти, пламенномъ, могучемъ,
Слилися ихъ уста въ лобзаньи жгучемъ.
CLXXXVI.
Слились въ томъ поцѣлуѣ огневомъ
Пылъ юности, краса и обожанье,
Какъ въ фокусѣ, и отразилось въ немъ
Огня небесъ волшебное сіянье,
Лишь молодость со свѣтомъ и тепломъ
Плодитъ такія жгучія лобзанья,
Когда, какъ лава, въ жилахъ льется кровь
И, какъ пожаръ, горитъ въ груди любовь.
CLXXXVII.
Порывы страсти сдерживать напрасно,
Тѣмъ больше измѣрять. Безъ фразъ пустыхъ
Все для Гайдэ съ Жуаномъ стало ясно,
И ихъ уста слилися въ тотъ же мигъ;
Къ цвѣтамъ не такъ ли пчелы рвутся страстно,
Чтобъ свѣтлый медъ высасывать изъ нихъ?
Но только тутъ сердца цвѣтами были
И для влюбленныхъ медъ любви точили.
CLXXXVIII.
Ихъ не томилъ уединенья гнетъ,
Мучительный для узника. Внимая
Таинственному плеску сонныхъ водъ,
Что въ даль неслись, свѣтила отражая;
Глядя на берегъ, небо, море, гротъ,
Они, другъ друга страстно обнимая,
Весь забывали міръ: жизнь сферъ земныхъ
Казалась имъ заключена лишь въ нихъ.
CLXXXIX.
Ихъ не страшила тьма; враговъ опасныхъ
Пустынный край въ себѣ таить не могъ;
Любовь сжигала ихъ; порывовъ страстныхъ
Былъ выраженьемъ только нѣжный вздохъ,
Что замѣнялъ потокъ рѣчей напрасныхъ;
Любви онъ и оракулъ, и залогъ!
Съ тѣхъ поръ, какъ змій разъединилъ насъ съ раемъ,
Мы слаще ничего любви не знаемъ.
СХС.
Гайдэ, святой невинности полна,
Не требовала клятвъ и не давала
Сама обѣтовъ вѣрности. Она
Не вѣдала, что страсть плодитъ не мало
Опасностей, Одной любви вѣрна,
Она, какъ птичка нѣжная, встрѣчала
Любовника, ему отдавшись въ плѣнъ.
Къ чему обѣты, если нѣтъ измѣнъ?
CXCI.
Она любила искренно и нѣжно,
И Донъ Жуанъ ее боготворилъ;
Когда бы могъ огонь любви мятежной
Сжигать сердца и души, страстный пылъ
Ихъ въ пепелъ превратилъ бы неизбѣжно.
Когда порой ихъ страсть лишала силъ,
Лишь краткій мигъ оцѣпенѣнье длилось --
Одна любовь Гайдэ съ Жуаномъ снилась.
СХСІІ.
Увы! они такъ были хороши
И молоды! Имъ съ страстною тревогой
Бороться было трудно. Для души
Соблазновъ всевозможныхъ въ свѣтѣ много;
Не трудно заблудиться ей въ глуши
И въ адъ тогда прямая ей дорога;
Тамъ вмѣстѣ съ злыми будутъ жечь и тѣхъ,
Что ублажали ближнихъ, холя грѣхъ.
СХСІІІ.
Увы! грѣхопаденье угрожало
Четѣ влюбленной, а ея милѣй
Не видѣлъ міръ съ тѣхъ поръ, какъ Ева пала,
Сгубивъ своею жадностью людей.
Гайдэ не разъ о демонахъ слыхала
И вѣчныхъ мукахъ ада; тутъ-то ей
О нихъ со страхомъ надо помнить было,--
Она жъ, отдавшись страсти, все забыла.
СХСІѴ.
Сверкали очи ихъ. Гайдэ рукой
Его держала голову; дыханье
Сливалось ихъ. Покрытъ ея косой,
Жуанъ склонялся къ милой; замиранье
Чету сродняло съ счастьемъ и порой
Влюбленные лишалися сознанья;
Они, съ античной группою сходны,
Другъ къ другу льнули, трепета полны.
СХСѴ.
Когда утихли бури сладострастья,
Онъ сладко на груди заснулъ у ней;
Она жъ, не зная сна, полна участья,
Лелѣяла его рукой своей;
То къ небу взоръ ея влекло отъ счастья,
То, съ милаго не отводя очей,
Она имъ любовалась, утопая
Въ блаженствѣ и границъ ему не зная.
СХСѴІ.
Ребенокъ, что любуется огнемъ;
Дитя, что спитъ; ханжа, что ждетъ причастья;
Морякъ, что въ битвѣ справился съ врагомъ;
Арабъ, что гостю выразилъ участье;
Скупецъ, что надъ своимъ дрожитъ добромъ,--
Быть можетъ, и вкушаютъ сладость счастья,
Но всѣхъ счастливѣй тотъ, кто, упоенъ,
Предмета думъ оберегаетъ сонъ.
СХСѴІІ.
Найдется ль что-нибудь на свѣтѣ краше?
Онъ тихо спитъ, не зная, что даетъ
Другому пить блаженство полной чашей;
Его тревогъ, волненій, думъ, заботъ
Не знаемъ мы, а слита съ жизнью нашей
Вся жизнь его. Сонъ безмятежный тотъ
Со смертью схожъ, но въ немъ лишь дышитъ сладость;
Не ужасъ онъ плодитъ, а только радость.
CXCVIII.
Подъ ропотъ волнъ такъ нѣжно стерегла
Гайдэ Жуана сонъ, покорна власти
Любви, что въ душу ей восторгъ влила;
Убѣжище надежное для страсти
Среди песковъ и скалъ она нашла;
Тамъ не могли имъ угрожать напасти,
И вѣдалъ только звѣздъ дрожащій свѣтъ,
Что ихъ счастливѣй въ мірѣ смертныхъ нѣтъ.
СХСІХ.
Любовь для женщинъ -- мука и отрада;
Но все жъ игра опасная -- любовь:
Со счастьемъ имъ навѣкъ проститься надо,
Когда она измѣнитъ, хмуря бровь;
Вотъ отчего ихъ месть страшнѣе ада
И имъ мила она, какъ тигру кровь;
Вѣдь мука ихъ всегда сильнѣй удара,
Что, мстя, онѣ врагу наносятъ яро.
СС.
Ихъ мстительность понятна и вражда;
Когда же къ нимъ мужчины справедливы?
Съ измѣнами сродняетъ ихъ среда;
Какъ рѣдко бракъ встрѣчается счастливый!
Что жъ ждетъ ихъ впереди? Почти всегда
Неблагодарный мужъ, любовникъ лживый,
Наряды, дѣти, сплетни, ханжество
И кромѣ лжи и скуки -- ничего.
CCI.
Однѣ себѣ любовниковъ заводятъ;
Тѣ втихомолку льютъ; тѣ ѣздятъ въ свѣтъ;
Иныя въ ханжествѣ свой вѣкъ проводятъ;
Другія, не страшась тяжелыхъ бѣдъ,
Себя позоря, отъ мужей уходятъ,
И ужъ потомъ нигдѣ имъ мѣста нѣтъ;
Такія жъ есть, что, нарѣзвившись вдоволь,
Романы пишутъ. (Такъ чудить не ново ль?)
ССІІ.
Родясь въ странѣ, гдѣ солнце жжетъ, какъ страсть,
Гайдэ была чужда приличьямъ свѣта;
Она любви лишь признавала власть,
Ея лучами знойными согрѣта,
И лишь къ тому могла въ объятья пасть,
Кто избранъ ей. Бояться несть отвѣта
За страстный пылъ могло ль страстей дитя,
Одни законы сердца только чтя?
ССІІІ.
Какъ сладки сердца страстныя біенья
Въ причинахъ и въ послѣдствіяхъ своихъ!
Ни совѣсти нѣмыя угрызенья,
Ни мудрость -- обуздать не могутъ ихъ;
Такъ драгоцѣнны эти треволненья,
Что я, сознаться надо, не постигъ,
Какъ Кэстельри, идя путемъ обычнымъ,
Не обложилъ налогомъ ихъ приличнымъ!
ССІѴ.
Свершилося! Обвѣнчаны они!
Свидѣтелями брака были волны;
Свѣчами -- звѣздъ далекіе огни;
Прибрежный лѣсъ таинственности полный,
Ихъ обвѣнчалъ въ своей густой тѣни;
А брачнымъ ложемъ ихъ былъ гротъ безмолвный.
Весь міръ для нихъ сталъ раемъ и вдвоемъ,
Какъ ангелы, они носились въ немъ.
ССѴ.
Любовь! Самъ Цезарь былъ твоимъ клевретомъ;
Рабомъ -- Антоній; властелиномъ -- Титъ;
Овидій -- менторомъ; Катуллъ -- поэтомъ!
Чулкомъ же синимъ -- Сафо, что обидъ
Не мало нанесла тебѣ предъ свѣтомъ!
(Ея скала надъ моремъ все виситъ).
Любовь -- богиня зла; ей міръ тревожимъ;
Все жъ дьяволомъ ее назвать не можемъ!
ССѴІ.
Она, великихъ не щадя людей,
Ихъ лбы не разъ коварно украшала;
Какъ Велисарій,-- Цезарь и Помпей
И Магометъ ея узнали жало,
Весь міръ наполнивъ славою своей.
Мы сходства въ ихъ судьбѣ найдемъ не мало:
Всѣ четверо ввергали въ прахъ врага,
Но съ лаврами носили и рога.
ССѴІІ.
Любовью созданъ не одинъ философъ
И Аристиппъ, и Эпикуръ народъ
Не мало въ грѣхъ вводили, тьму вопросовъ
Поднявъ такихъ, что нравственность клянетъ;
Не бойся люди дѣлать чорту взносовъ,
Успѣшно афоризмъ пошелъ бы въ ходъ:
"Пей, ѣшь, люби! другихъ нѣтъ въ жизни правилъ!"
Ту заповѣдь Сарданапалъ оставилъ.
CCVIII.
Но Джулію ужель могъ позабыть
Такъ скоро Донъ Жуанъ? Я въ затрудненье
Вопросомъ тѣмъ поставленъ. Вы винить
Во всемъ должны луну, что безъ сомнѣнья
Всегда людей готова въ грѣхъ вводить;
А иначе найти ли объясненье
Тому, что предъ кумиромъ новымъ пасть
Всегда мы рады, прежнихъ свергнувъ власть!
ССІХ.
Но я непостоянства врагъ заклятый;
Мнѣ жалки тѣ, что только чтутъ законъ
Своей мечты игривой и крылатой;
Я жъ вѣрности воздвигнулъ въ сердцѣ тронъ
И мнѣ ея велѣнья только святы;
Однако я вчера былъ потрясенъ
Нежданной встрѣчей: обмеръ я отъ взгляда
Миланской феи въ вихрѣ маскарада.
ССХ.
Но мудрость мнѣ шепнула: "Твердымъ будь!
Измѣну не оставлю безъ протеста*,
Не бойся! молвилъ я; но что за грудь,
Что за глаза! То дама иль невѣста,
Хотѣлось бы узнать мнѣ какъ-нибудь...
На это мудрость молвила: "ни съ мѣста!"
Съ осанкою гречанки прежнихъ дней,
Хоть итальянки былъ костюмъ на ней.
CCXI.
И я ей внялъ. Окончу разсужденье:
То чувство, что невѣрностью зовутъ
Есть только дань восторговъ и хваленья.
Что красотѣ всѣ смертные несутъ,
Къ ней чувствуя невольное влеченье.
Такъ скульптора насъ восхищаетъ трудъ!
Пусть насъ хулятъ -- объ этомъ мы не тужимъ:
Служа красѣ, мы идеалу служимъ.
ССХІІ.
Въ томъ чувствѣ пышетъ неподдѣльный жаръ
Любви къ тому, что чисто и прелестно;
Оно небесъ и звѣздъ волшебный даръ;
Какъ безъ него на свѣтѣ было бъ тѣсно!
Оно полно неотразимыхъ чаръ,
И если плоть, волнуясь неумѣстно,
Порой въ общеньи съ нимъ -- причина та,
Что плоть разжечь способна и мечта.
ССХІІІ.
Невольно чувство то и скоротечно,
Но вмѣстѣ съ тѣмъ какъ тягостно оно!
О, еслибъ все одинъ и тотъ же вѣчно
Любить предметъ намъ было суждено,
Какъ много тратъ и горести сердечной
Могло бы этимъ быть сбережено!
Мы экономій сдѣлали бъ не мало,
И печени, и сердцу легче бъ стало.
ССХІѴ.
Какъ съ небомъ сердце схоже! Такъ же въ немъ,
Какъ въ небесахъ, порой бушуютъ грозы,
Неся съ собою холодъ, мракъ и громъ.
Въ насъ будятъ страхъ ихъ гнѣвныя угрозы,
А все жъ онѣ кончаются дождемъ:
Такъ и отъ бурь сердечныхъ льются слезы...
(Коснувшись непогоды и дождей,
Я вспомнилъ климатъ родины моей).
ССХѴ.
Врачъ желчи печень, но она не можетъ
Успѣшно роли выполнить своей:
Страсть первая такъ долго насъ тревожитъ,
Что прочія къ ней льнутъ, какъ кучи змѣй,
И, въ ней киша, ея страданья множатъ;
Гнѣвъ, зависть, злоба, мщенье, ревность -- въ ней
Всѣ сплетены. Нѣтъ грани ихъ порывамъ
И взрывъ ихъ схожъ съ землетрясенья взрывомъ.
CCXVI.
Я болѣе двухсотъ вамъ далъ октавъ,
И здѣсь кладу перо,-- мнѣ отдыхъ нуженъ;
Въ поэмѣ будетъ всѣхъ двѣнадцать главъ,
А можетъ быть дойду и до двухъ дюжинъ;
Затѣмъ, поклонъ читателю отдавъ,
Анализы прерву, хоть съ ними друженъ.
Коль за себя успѣшно постоятъ
Жуанъ съ Гайдэ -- тому я буду радъ.