СЦЕНА ПЕРВАЯ.
Тюрьма. Джакопо Фоскари.
ФОСКАРИ.
Безъ свѣта, кромѣ блѣднаго мерцанья,
Скользящаго вдоль этихъ грустныхъ стѣнъ,
Служившихъ эхомъ горести несчастнымъ,
Сидѣвшимъ здѣсь! Безъ звука, кромѣ слабыхъ
Стенаній, смертной горести, да слабыхъ
Шаговъ людей, окованныхъ цѣпями!
И вотъ зачѣмъ вернулся я назадъ
Въ Венецію! Мнѣ думалось: быть можетъ,
Что время, разрушающее мраморъ,
Успѣетъ размягчить сердца людей;
Но я ихъ дурно зналъ -- и мнѣ, напротивъ,
Приходится на части разорвать
Свое здѣсь сердце, бившееся вѣчно
Лишь мыслью о Венеціи съ такой же
Любовью и горячностью, съ какой
Тоскуетъ на чужбинѣ нѣжный голубь
По брошенномъ гнѣздѣ, когда сберется
Летѣть туда.
(Подходить къ стѣнѣ).
Какія это буквы
Изсѣчены на камнѣ? Можно ль будетъ
Мнѣ ихъ прочесть при этомъ слабомъ свѣтѣ?
А! это имена моихъ несчастныхъ
Собратьевъ по тюрьмѣ; число и годъ
Ихъ горестей! Короткія слова --
Но много въ нихъ несчастья, чтобъ его
Возможно было выразить словами.
Страница эта каменная служитъ
Имъ скорбной эпитафіей. Несчастный,
Сидѣвшій здѣсь, писалъ на камнѣ повѣсть
Своей жестокой скорби точно такъ же,
Какъ пламенный любовникъ пишетъ имя
Возлюбленной на деревѣ, сплетая
Его съ своимъ. Увы! я узнаю
Немало здѣсь именъ знакомыхъ мнѣ
Людей, сраженныхъ горемъ точно такъ же.
Я напишу вдобавокъ къ именамъ
Ихъ имя Фоскари. Ему всего
Приличнѣе стоять въ печальномъ спискѣ,
Который можетъ только быть прочитанъ
Несчастными. (Пишетъ свое имя).
Входитъ тюремщикъ.
ТЮРЕМЩИКЪ.
Синьоръ! вотъ вашъ обѣдъ.
ФОСКАРИ.
Благодарю! Поставь его на землю.
Я голода не чувствую, но губы
Мои совсѣмъ засохли. Гдѣ вода?
ТЮРЕМЩИКЪ.
Вотъ здѣсь.
ФОСКАРИ.
Благодарю!
(Пьетъ).
Теперь мнѣ лучше.
ТЮРЕМЩИКЪ.
Мнѣ велѣно сказать, что судъ надъ вами
До времени отсроченъ.
ФОСКАРИ.
До какого?
ТЮРЕМЩИКЪ.
Объ этомъ я не знаю. Также мнѣ
Совѣтомъ данъ приказъ впустить сюда
Супругу вашу.
ФОСКAРИ.
А! жестокость ихъ
Смягчилась, наконецъ! Я пересталъ
На это ужъ надѣяться. Давно
Была тому пора.
Входитъ МАРИНА.
МАРИНА.
О милый мой!
ФОСКАРИ (обнимая ее).
Единственный мой другъ! какое счастье!
МАРИНА.
Мы больше не разстанемся.
ФОСКАРИ.
Ужели
Ты хочешь раздѣлить мою тюрьму?
МАРИНА.
Тюрьму, могилу, пытку, словомъ -- все,
Лишь только бъ быть съ тобой. Могилу, впрочемъ,
Всего позднѣй, затѣмъ, что въ ней не будемъ
Мы знать другъ друга; я о ней сказала
Лишь потому, что легче быть съ тобою
И въ гробѣ мнѣ, чѣмъ разлучиться вновь.
Довольно ужъ того, что я могла
Снести разлуку первую. Скажи,
Какъ чувствуешь себя теперь ты? Лучше ль
Твоимъ несчастнымъ членамъ? Ты блѣднѣешь!
Къ чему тогда вопросъ мой.
ФОСКАРИ.
Счастье видѣть
Тебя -- и такъ внезапно -- отдалось
Во мнѣ такою радостью, что кровь,
Невольно хлынувъ къ сердцу, отлила
Отъ щекъ моихъ, заставивъ поблѣднѣть
Ихъ, какъ блѣдна и ты, моя Марина.
МАРИНА.
Тому причиной блѣдный полусвѣтъ
Темницы вѣчной этой, гдѣ невѣдомъ
Лучъ солнечный, гдѣ даже свѣтъ похожъ
Скорѣй на темноту и гдѣ печально брежжетъ
На нашихъ лицахъ трепетнымъ мерцаньемъ
Лишь красный отблескъ факела сквозь темный
Смолистый дымъ, застлавшій все, и даже
Глаза твои. Но нѣтъ! твои глаза
Блестятъ! О, какъ блестятъ они!
ФОСКАРИ.
Твоихъ
Я видѣть не могу. Меня слѣпитъ
Свѣтъ факела.
МАРИНА.
А я, напротивъ, здѣсь
Ни зги не увидала бъ безъ него.
Ужель ты видѣть могъ въ такихъ потемкахъ?
ФОСКАРИ.
Сначала ничего, но время дало
Возможность мнѣ привыкнуть къ вѣчной ночи.
Мерцанье дня, сквозившее порой
Сквозь трещины, проломанныя вѣтромъ,
Казалось мнѣ пріятнѣй во сто кратъ,
Чѣмъ свѣтъ блестящій солнца, если только
Онъ освѣщалъ передо мной не башни
Венеціи! Ты знаешь ли, что я
Сейчасъ писалъ передъ твоимъ приходомъ?
МАРИНА.
Писалъ? о чемъ?
ФОСКАРИ.
Я вырѣзалъ на камнѣ
Свое здѣсь имя. Посмотри, вотъ здѣсь,
Какъ разъ вблизи собрата моего
По мѣсту заключенья, если только
Не лжетъ стѣнная надпись.
МАРИНА.
Чѣмъ онъ кончилъ
Судьбу свою?
ФОСКАРИ.
Не знаю: эти стѣны
Молчать умѣютъ о судьбѣ людей
И говорятъ о нихъ однимъ намекомъ.
Подобныя темницы воздвигаютъ
Лишь только для умершихъ иль для тѣхъ,
Кто долженъ умереть. "Чѣмъ кончилъ онъ
Судьбу свою", спросила ты меня:
Вотъ точно такъ же спросятъ очень скоро
И обо мнѣ, и точно такъ же будетъ
Отвѣтъ исполненъ мрачнаго сомнѣнья
И ужаса, когда ты не разскажешь
Мою исторію.
МАРИНА.
Я? говорить о томъ,
Что ты терпѣлъ?
ФОСКАРИ.
А почему же нѣтъ?
Всѣ будутъ говорить о мнѣ, и скоро:
Тиранство скрыть нельзя. Какой бы ужасъ
Оно ни совершило, правда все же
Найдетъ исходъ; хотя бы въ видѣ стоновъ,
Она пробьетъ и самый сводъ могилы.
Мнѣ нечего бояться, чтобы память
Моя была дурна, а смерть нимало
Мнѣ не страшна.
МАРИНА.
Ты будешь жить!
ФОСКАРИ.
А что же
Моя свобода?
МАРИНА.
Будь свободенъ духомъ.
ФОСКАРИ.
Вотъ истинно высокія слова,
Но лишь слова! звукъ музыки -- прекрасной,
Но кратковременной! Духъ значитъ много,
Но онъ не все. Онъ далъ мнѣ силы вынесть
Страданья пытки худшія, чѣмъ смерть,
Когда лишь правда то, что смерть не больше,
Какъ вѣчный сонъ. Я перенесъ все это
Безъ жалобы; ничтожный стонъ, который
Былъ вырванъ изъ груди моей, нанесъ
Позоръ моимъ лишь судьямъ; но на свѣтѣ
Есть муки вдвое хуже: напримѣръ,
Прожить въ тюрьмѣ весь вѣкъ, что суждено,
Быть можетъ, мнѣ.
МАРИНА.
Увы! въ темницѣ этой
Все, что принадлежитъ тебѣ во всемъ
Пространномъ государствѣ, гдѣ отецъ твой
Владыкою.
ФОСКАРИ.
Такая мысль едва ли
Поможетъ мнѣ перенести мой плѣнъ.
Не мало стонетъ узниковъ въ темницахъ,
Но врядъ ли кто-нибудь, подобно мнѣ,
Былъ заключенъ такъ близко отъ дворца
Его отца. Надежды лучъ, однако,
Порою посѣщаетъ и меня,
Подобный тѣмъ полоскамъ пыльнымъ свѣта,
Которымъ удается иногда
Проникнуть въ щель тюрьмы. Другого свѣта
Я не видалъ. Огонь тюремной лампы
Да блѣдное сіянье свѣтляка,
Попавшаго въ тенета паутины --
Вотъ все, что свѣтитъ здѣсь. Увы! я знаю,
Что мы переносить способны много.
Я это доказалъ своимъ примѣромъ
Передъ людьми; но мнѣ ужасна мысль
Объ одиночествѣ: я родился
Для общества.
МАРИНА.
Съ тобою буду я.
ФОСКАРИ.
О если бъ это было такъ! Но нѣтъ --
Они не согласятся оказать
Такую милость мнѣ, и я останусь
Одинъ, какъ былъ, безъ общества и даже
Безъ книгъ, замѣны ложной этой столь же
Фальшивыхъ, какъ онѣ, людей. Я тщетно
Просилъ прислать мнѣ лѣтописи нашей
Исторіи, портреты нашихъ предковъ --
И мнѣ осталось изучать теперь
Лишь эти стѣны. Пятна ихъ и плѣсень
Вѣрнѣй передадутъ картины дѣлъ
Венеціи, чѣмъ древній залъ, въ которомъ
Развѣшены портреты славныхъ дожей
Съ подробнымъ изложеньемъ ихъ дѣяній.
МАРИНА.
Я сообщить пришла тебѣ рѣшенье
Совѣта Десяти.
ФОСКАРИ.
Оно извѣстно
Заранѣй мнѣ: смотри!
(Указываетъ на свои члены, какъ бы напоминая о пыткѣ).
МАРИНА.
Нѣтъ, нѣтъ! не это!
Жестокость ихъ смягчилась, наконецъ.
ФОСКАРИ.
Чего жъ тогда хотятъ они?
МАРИНА.
Чтобъ ты
Вернулся снова въ Кандію.
ФОСКАРИ.
Такъ, значитъ,
Послѣдняя надежда для меня
Погасла навсегда. Я перенесъ бы
Темницу здѣсь, баюкаемый мыслью,
Что я на родинѣ; я снесъ бы пытку,
Затѣмъ что въ воздухѣ родномъ вдыхалъ я
Какую-то крѣпительную свѣжесть,
Подобно кораблю, когда средь бури
Гонимый грознымъ вѣтромъ, все же онъ
Летитъ впередъ по плещущимся волнамъ*
Но тамъ, вдали Венеціи, на этомъ
Проклятомъ островѣ, среди рабовъ
Невѣрныхъ или ссыльныхъ, буду я
Подобенъ кораблю, когда онъ брошенъ
Разбитый на скалу. Я, живши тамъ
Все время, ощущалъ, что обращаюсь
Въ могильный прахъ и что умру навѣрно,
Когда вернутъ меня туда.
МАРИНА.
А здѣсь?
ФОСКАРИ.
Здѣсь я умру, по крайней мѣрѣ, сразу,
Какимъ бы средствомъ ни было. Ужели
Лишатъ меня дѣйствительно гробницы
Отцовъ моихъ, какъ отняли уже
Наслѣдство ихъ и домъ?
МАРИНА.
Мой милый другъ*
Я испросила позволенье ѣхать
Съ тобою въ ссылку, но притомъ таила
Другое на умѣ. Твоя любовь
Къ жестокому отечеству граничитъ
Съ безумной страстью. Ты зовешь напрасно
Ее патріотизмомъ. Для меня
Одно и то же жить иль тамъ, иль здѣсь,
Лишь только бъ видѣть мнѣ тебя спокойнымъ
И радостнымъ среди свободной жизни.
Громаду этихъ тюремъ и дворцовъ
Никто не назоветъ, повѣрь мнѣ, раемъ.
Сюда явились предки наши также
Несчастными изгнанниками.
ФОСКАРИ.
Да!
Несчастными -- я это знаю.
МAРИНA.
Что же,
Мы видимъ, было дальше? Укрываясь
Отъ гунновъ злыхъ на этихъ островахъ,
Съ единственнымъ наслѣдьемъ древнихъ римлянъ --
Энергіей своей и бодрымъ духомъ --
Они создать умѣли средь лагунъ
Приморскій новый Римъ. Итакъ, ты видишь,
Какъ иногда несчастье насъ ведетъ
Къ нежданному добру. Изъ-за чего же
Скорбѣть тебѣ такъ горько?
ФОСКАРИ.
Если бъ я
Былъ вынужденъ покинуть край родной,
Подобно нашимъ древнимъ патріархамъ,
Искавшимъ новой родины, съ своими
Стадами и добромъ; когда бы я
Былъ изгнанъ, какъ евреи изъ Сіона,
Иль наши предки, изгнанные грознымъ
Аттилой изъ Италіи на эти
Пустые острова -- то помянулъ бы
Тогда свое отечество слезой
И грустной, тихой думой, а затѣмъ
Я обратился бы къ своимъ собратьямъ
Съ воззваніемъ создать себѣ иное
Отечество. Такую ссылку я,
Быть можетъ, перенесъ бы, хоть, признаться,
За это не ручаюсь.
МАРИНА.
Почему же?
Такая доля выпала мильонамъ
И тысячамъ достанется еще?
ФОСКАРИ.
Да, ты права; но вѣдь преданье намъ
Доноситъ вѣсть лишь только о счастливцахъ,
Которымъ удается пережить
Такой погромъ. А кто сочтетъ сердца,
Погибшія въ молчаньи при разлукѣ
Иль вслѣдъ за ней? Кто знаетъ о погибшихъ
Отъ страшнаго болѣзненнаго бреда,
Который заставляетъ иногда
Изгнанниковъ принять поверхность водъ
За мягкую траву полей отчизны?
Ты слышала, конечно, какъ порой
Родной напѣвъ гористыхъ странъ, раздавшись
Въ ушахъ изгнанника, когда живетъ онъ
Вдали отъ снѣжныхъ горъ своихъ и скалъ,
Такъ сильно и внезапно поражаетъ
Его своею прелестью, что онъ,
Истаявъ въ сладкой нѣгѣ, умираетъ
Отъ радости, какъ будто отъ отравы.
Зовешь ты это слабостью -- такъ знай же,
Что здѣсь, напротивъ сила! Въ ней источникъ
Всѣхъ высшихъ, честныхъ чувствъ! Кто не любилъ
Отечества, тотъ ничего не любитъ.
МАРИНА,
Такъ слушайся жъ его! Вѣдь ты въ изгнанье
Отправленъ имъ.
ФОСКАРИ.
Да, ты права -- и это
Лежитъ на мнѣ, какъ тяжкое проклятье
Любимой матери. Мнѣ не стереть
Пятна позора этого. Другіе
Несчастные скитальцы, о которыхъ
Ты говоришь, шли въ тяжкое изгнанье,
Держась другь съ другомъ за руки. Они
Раскинули свои палатки вмѣстѣ,
А я одинъ.
МАРИНА.
Ты болѣе не будешь
Въ изгнаніи одинъ; я отправляюсь
Съ тобою вмѣстѣ.
ФОСКАРИ.
О, мой дорогой,
Любимый другъ! А какъ же наши дѣти?
МАРИНА.
Признаться, я боюсь, чтобы во имя
Политики Венеціи, которой
Не значитъ ничего порвать святѣйшій
Союзъ родства, враги не запретили
Намъ взять дѣтей съ собой.
ФОСКАРИ.
И ты рѣшишься
Оставить ихъ?
МАРИНА.
Оставлю, хоть и съ горемъ.
Ихъ должно мнѣ оставить, лишь бы ты
Самъ научился меньше быть ребенкомъ.
Бери примѣръ съ меня, какъ мы должны
Обуздывать свои влеченья, если
Такъ требуетъ обязанность; а наша
Первѣйшая обязанность -- умѣть
Сносить несчастья твердо.
ФОСКАРИ.
Развѣ я
Сносилъ ихъ мало!
МАРИНА.
Нѣтъ, напротивъ, слишкомъ
Достаточно отъ злобной тираніи,
И потому тебѣ бы должно было
Понять, что ожидающая насъ
Судьба впередъ назваться можетъ счастьемъ
Въ сравненьи съ тѣмъ, что ты ужъ перенесъ.
ФОСКАРИ.
Ахъ, вижу я, что никогда тебѣ
Не приводилось покидать родную
Венецію и видѣть, какъ скрывались
За синимъ, отдаленнымъ горизонтомъ
Дворцы ея, межъ тѣмъ какъ твой корабль,
Казалось, бороздилъ глубокимъ слѣдомъ
Не лоно водъ, а грудь твою! Не знаешь
Ты, вижу я, что значитъ видѣть солнце,
Безмолвно озаряющее яркимъ
Пурпурнымъ блескомъ стѣны дорогого
Родного города! Не ощущала
Ты -- каково, увидѣвши во снѣ
Подобное блаженство, вдругъ проснуться
И не найти его!
МАРИНА.
Я раздѣлю
Съ тобою горе это. Будемъ думать
О томъ, какъ мы поѣдемъ на чужбину
Изъ этого любимаго такъ сильно
Тобою города -- коль скоро онъ
Любимъ тобой дѣйствительно -- и гдѣ
Тебѣ его любовью отведенъ
Такой дворецъ для жизни! Наши дѣти
Останутся на попеченьи дожа
И дядей ихъ. Намъ надобно уѣхать
Сегодня въ ночь.
ФОСКАРИ.
Такъ скоро? Неужели
Мнѣ не дадутъ увидѣться съ отцомъ?
МАРИНА.
Ты скоро съ нимъ увидишься.
ФОСКАРИ.
Гдѣ?
МАРИНА.
Здѣсь
Иль въ герцогскихъ покояхъ. Мѣсто вѣрно
Еще имъ не назначено. О, какъ
Желала бъ я, чтобъ ты переносилъ
Свое несчастье такъ же хладнокровно,
Какъ сноситъ онъ его!
ФОСКАРИ.
Не упрекай
Отца напрасно. На него сердился
Порой я самъ, но поступать иначе
Не можетъ онъ. Малѣйшій знакъ участья
Его ко мнѣ могъ только бы навлечь
На голову почтенную его
Немедля подозрительность Совѣта,
А на меня сугубую бѣду.
МАРИНА.
Сугубую! Чего жъ намъ можно ждать
Отъ нихъ еще!
ФОСКАРИ.
Что мнѣ бы запретили
Увидѣться передъ отъѣздомъ въ ссылку
Съ тобой и съ нимъ, какъ это ужъ случилось,
Когда я отправлялся въ первый разъ.
МАРИНА.
Да, да, ты правъ, и я себя считаю
Обязанной правительству за милость,
Оказанную мамъ. Я буду вдвое
Ее сильнѣе чувствовать, когда
Помчимся оба мы съ тобой далека,
Далеко по волнамъ, оставя этотъ
Проклятый, злобный городъ.
ФОСКАРИ.
Замолчи!
Не проклинай его! Ужъ если я
Молчу о немъ, то кто посмѣетъ клясть
Мою отчизну?
МАРИНА.
Богъ и всѣ Его
Святые ангелы! Кровь неповинныхъ,
Взывающая къ небу; стонъ и слезы
Невольниковъ въ оковахъ и несчастныхъ,
Поверженныхъ въ темницы; голосъ столькихъ
Несчастныхъ матерей, сестеръ и братьевъ"
Закабаленныхъ въ рабство десятью
Плѣшивыми и злыми головами.
Ее клянетъ твое молчанье! Если
Ты даже самъ не можешь возразить
На то, что я сказала,-- кто же будетъ
Хвалить Венецію?
ФОСКАРИ.
Коль скоро такъ
Велитъ судьба, то будемъ заниматься
Ужъ лучше нашимъ сборомъ въ путь.
Входитъ ЛОРЕДАНО съ служителями.
ФОСКАРИ.
Кто это?
ЛОРЕДАНО (служителямъ).
Оставьте факелъ здѣсь и удалитесь.
(Служители уходятъ).
ФОСКАРИ.
Привѣтствую почтеннаго синьора!
Не думалъ я, чтобъ вамъ пришлось являться
Въ подобныя мѣста.
ЛОРЕДАНО.
Не въ первый разъ
Спускаюсь я сюда.
МАРИНА.
Зато въ послѣдній
Спустились бы, когда бы только люди
Достойно награждались по заслугамъ.
Зачѣмъ пришли сюда вы? Быть шпіономъ"
Иль чтобы насъ больнѣе оскорбить?
ЛОРЕДАНО.
Вы ошибаетесь, синьора. Мнѣ
Поручено лишь только объявить
Супругу вашему постановленье
Совѣта Десяти.
МАРИНА.
Любезность ваша
Немного опоздала.
ЛОРЕДАНО.
Какъ?
МАРИНА.
Рѣшенье
Ему сообщено уже. Конечно,
Я не могла исполнить это съ тѣми
Вниманьемъ и сочувствіемъ, какія
Предписаны Совѣтомъ, тѣмъ не менѣй
Онъ знаетъ все. Коль скоро вы явились
Сюда за благодарностью -- примите
Ее скорѣй и уходите прочь.
Тюрьма мрачна довольно и безъ васъ,
А сверхъ того, живетъ въ ней много гадовъ,
Не меньше отвратительныхъ на видъ,
Хотя ихъ жало меньше ядовито.
ФОСКАРИ.
Ну, ну -- зачѣмъ такъ говорить?
МАРИНА.
Затѣмъ,
Чтобъ дать ему понять, что онъ извѣстенъ
Намъ хорошо.
ЛОРЕДАНО.
Оставьте: полъ синьоры
Даетъ ей право говорить безъ страха
Все то, что пожелаетъ.
МАРИНА.
Я,синьоръ,
Имѣю сыновей: они съумѣютъ
Васъ отблагодарить.
ЛОРЕДАНО.
Желаю вамъ
Умно ихъ воспитать. Итакъ, Фоскари,
Рѣшеніе Совѣта вамъ извѣстно?
ФОСКАРИ.
Я сосланъ снова въ Кандію.
ЛОРЕДАНО.
Навѣчно.
ФОСКАРИ.
Не долгій срокъ!
ЛОРЕДАНО.
Я говорю: навѣчно.
ФОСКАРИ.
А я прибавлю вновь, что срокъ не дологъ#
ЛОРЕДАНО.
Тюрьма въ Канеѣ на годъ, а затѣмъ
Свобода жить, гдѣ будетъ вамъ угодно.
ФОСКАРИ.
Подобная свобода для меня
Не радостнѣй темницы. Справедливо ль,
Что судъ позволилъ жить со мною въ ссылкѣ
Моей женѣ?
ЛОРЕДАНО.
Да, ежели она
Желаетъ этого.
МАРИНA.
Кто подалъ голосъ
За эту милость?
ЛОРЕДАНО.
Тотъ, кто не ведетъ
Войны и распрей съ женщиной.
МАРИНА.
Зато
Онъ притѣсняетъ всѣхъ людей. Я, впрочемъ,
Обязана его благодарить
За эту милость. Больше никакой
Не приняла бъ я отъ него иль прочихъ
Людей, ему подобныхъ
ЛОРЕДАНО.
Благодарность
Имъ принята съ такимъ же точно чувствомъ,
Съ какимъ предложена.
МАРИНА.
И пусть ему
Она послужитъ въ пользу ровно въ томъ же
Размѣрѣ, но не больше.
ФОСКАРИ.
Все ли вы
Сказали намъ, синьоръ? Конечно, вамъ
Должно извѣстнымъ быть, что намъ немного
Дано часовъ для сбора и что ваше
Присутствіе тревожитъ и стѣсняетъ
Синьору эту, равную по крови
И роду съ вами.
МАРИНА.
Родъ мой выше.
ЛОРЕДАНО.
Чѣмъ?
МАРИНА.
Онъ выше благородствомъ. Говорятъ же
Про быстраго коня, что кровь его
Чиста и благородна. Я родилась
Въ Венеціи, гдѣ есть всего четыре
Коня и то изъ бронзы, но слыхала,
Что выражались такъ венеціанцы,
Живущіе на берегахъ Египта
И близкой съ нимъ Аравіи. Что жъ можетъ
Намъ помѣшать оцѣнивать такими жъ
Словами кровь людей? Высокій родъ
Гордиться долженъ чувствами, а вовсе
Не древностью. Мой родъ не меньше древенъ,
Чѣмъ вашъ, синьоръ, но онъ далеко лучше
По представителямъ. Прошу, не хмурьтесь,
А лучше проглядите хорошенько
Рядъ предковъ вашихъ, столь извѣстныхъ славой
И доблестью. Краснѣйте передъ ними
И будьте въ томъ убѣждены, что всѣ
Они бы покраснѣли точно такъ же
За этакихъ потомковъ, полныхъ злобы
И низости.
ФОСКАРИ.
Опять, Марина!
МАРИНА.
Да!
Опять Марина! Развѣ ты не видишь,
Что онъ сюда явился лишь затѣмъ,
Чтобы насытить злость свою, любуясь
На наши горести; такъ потому пусть онъ
И терпитъ вмѣстѣ съ нами.
ФОСКАРИ.
Трудно очень
Намъ этого достигнуть.
МАРИНА.
О, повѣрь,
Онъ мучится теперь уже. Пускай
Скрываетъ онъ гнетущую тоску
Подъ каменною маской и подъ видомъ
Ироніи; но все же онъ страдаетъ.
Немного надо правды, чтобъ смутить
Презрѣннаго клеврета сатаны --
И я, повѣрь, своимъ короткимъ словомъ
Заставила почувствовать его
Такую жъ точно боль, какую будетъ
Онъ чувствовать отъ адскаго огня,
Когда умретъ. Взгляни, какъ онъ смущенъ,
Какъ избѣгаетъ встрѣтиться глазами
Съ моимъ лицомъ и поступаетъ такъ,
Держа въ рукахъ оковы, смерть и ссылку!
Но все оружье это не послужитъ
Ему щитомъ: я поразить умѣла
Его до глубины его холодной
И каменной души. Онъ мнѣ не страшенъ.
Мы можемъ только умереть, ему же,
Напротивъ, ничего нѣтъ хуже жизни.
Онъ съ каждымъ пережитымъ снова днемъ
Все больше приближается къ проклятью
И гибели.
ФОСКАРИ.
Ты говоришь, какъ будто
Лишилася разсудка.
МАРИНА.
Кто жъ заставилъ
Насъ потерять его?
ЛОРЕДАНО.
Оставьте: пусть
Она болтаетъ, что угодно. Мнѣ
Отъ этого не хуже.
МАРИНА.
Нѣтъ, вы лжете!
Цѣль вашего прихода заключалась
Въ намѣреньи полюбоваться злобно
Несчастьемъ нашимъ; вы навѣрно ждали
Отъ насъ горячихъ просьбъ, хотѣли видѣть
Потоки слезъ, искали насладиться
Печальнымъ видомъ горькаго несчастья,
Въ которое поверженъ вами сынъ
Властительнаго герцога; короче,
Хотѣлось вамъ попрать ногами тѣхъ,
Кто безъ того уже поверженъ -- дѣло,
Котораго не сдѣлалъ бы палачъ,
Чей видъ одинъ ужасенъ людямъ! Что же
Успѣли вы? Несчастья наши точно
Сильнѣй всего, что вы могли придумать,
И все жъ при этомъ я спрошу: вы сами
Что чувствуете?
ЛОРЕДАНО.
То же, что скала.
МАРИНА.
Скала подъ громовымъ ударомъ точно
Не чувствуетъ, но все жъ бываетъ имъ
Разрушена. Оставимъ же, Фоскари,
Злодѣя этого. Лишь онъ одинъ
Достоинъ быть жильцомъ подобной кельи,
Которую онъ часто населялъ,
Но никогда какъ слѣдуетъ, покуда
Не будетъ самъ томиться въ ней.
Входить дожъ.
ФОСКАРИ.
Отецъ мой!
ДОЖЪ (обнимая его).
Мой сынъ, Джакопо! сынъ мой!
ФОСКАРИ.
Какъ давно
Не слышалъ я, чтобъ вы произносили
Мое и наше имя!
ДОЖЪ.
Сынъ мой! если бъ
Ты только зналъ!
ФОСКАРИ.
Я не привыкъ роптать.
ДОЖЪ.
О, это мнѣ извѣстно хорошо!
МАРИНА (указываЯ на Лоредано).
Дожъ! дожъ! смотри.
ДОЖЪ.
Я вижу; что жъ ты хочешь
Сказать мнѣ этимъ?
МАРИНА.
Дать тебѣ совѣтъ
Быть осторожнымъ.
ЛОРЕДАНО.
Осторожность -- точно
Одно изъ замѣчательнѣйшихъ качествъ
Синьоры этой, потому она
Его рекомендуетъ и другимъ.
МАРИНА.
Я въ ней, синьоръ, не вижу вовсе качествъ,
А лишь необходимость для того,
Кто принужденъ вести дѣла съ злодѣемъ.
Я точно такъ же подала бъ совѣтъ
Быть осторожнымъ, если бъ увидала,
Что кто-нибудь готовъ ступить ногой
На голову эхидны.
ДОЖЪ.
Дочь моя,
Ты ошибаешься: мнѣ хорошо
Извѣстенъ Лоредано.
ЛОРЕДАНО.
Вамъ онъ будетъ
Извѣстенъ лучше.
МАРИНА.
Но при этомъ худшимъ
Не можетъ показаться.
ФОСКАРИ.
Перестанемъ,
Отецъ, терять минуты разставанья
На лишніе упреки. Неужели
Дѣйствительно мы видимся съ тобой
Въ послѣдній разъ?
ДОЖЪ.
Взгляни, мой сынъ, на эти
Сѣдые волосы.
ФОСКАРИ.
Я убѣжденъ,
Что не достигну никогда такихъ же
Сѣдинъ, какъ ты. Позволь поцѣловать
Тебя, отецъ. Ни разу въ цѣлой жизни
Не чувствовалъ сильнѣе я, какъ крѣпко
Тебя люблю. Не покидай, прошу,
Дѣтей моихъ, оставшихся сиротъ
Отъ твоего послѣдняго дитяти.
Пусть будутъ для тебя они тѣмъ самымъ,
Чѣмъ былъ я прежде, но избави Боже,
Чтобъ имъ когда-нибудь пришлось извѣдать
Судьбу отца. Могу ли я увидѣть
Ихъ предъ отъѣздомъ?
МАРИНА.
Нѣтъ! не здѣсь, не здѣсь!
ФОСКАРИ.
Не все ль равно, когда и гдѣ увидятъ
Отца родныя дѣти?
МАРИНА.
Пусть увидятъ
Они его не тамъ, гдѣ страхъ и ужасъ
Оледенятъ ихъ юныя сердца.
Они одѣты, сыты, спятъ спокойно,
Не зная страшной истины, что ихъ
Отецъ отверженъ родиной. Конечно,
Легко случиться можетъ, что и имъ
Готовится подобная жъ судьбина.
Но если такъ, то пусть, по крайней мѣрѣ,
Они ее получатъ какъ наслѣдство,--
Не какъ удѣлъ. Ихъ молодое сердце
Хотя вполнѣ открыто для любви,
Но въ то же время можетъ слишкомъ сильно
Поддаться ужасу. А этотъ мрачный,
Ужасный склепъ; плескъ волнъ морскихъ, шумящихъ '
Гораздо выше мѣста, гдѣ теперь
Съ тобою мы; тяжелый, спертый воздухъ,
Врывающійся въ трещины,-- все это
Ихъ можетъ испугать. Имъ не въ привычку
Дышать подобнымъ воздухомъ, хотя
И ты и я, а болѣе всего
Почтенный Лоредано, переносимъ
Его безъ злыхъ послѣдствій.
ФОСКАРИ.
Правда! Я
Объ этомъ не подумалъ. Надо будетъ
Уѣхать, не видавши ихъ.
ДОЖЪ.
Нѣтъ,
Ты можешь ихъ увидѣть у меня.
ФОСКАРИ.
И я покинуть долженъ всѣхъ ихъ?
ЛОРЕДАНО.
Да.
ФОСКАРИ.
Мнѣ не дадутъ ни одного?
ЛОРЕДАНО.
Они
Теперь принадлежатъ отчизнѣ
МАРИНА.
Какъ?
До этихъ поръ я ихъ звала своими.
ЛОРЕДАНО.
Они и будутъ вашими во всемъ,
Что можетъ относиться до заботъ
И долга матери.
МАРИНА.
О да! во всемъ,
Что тягостно и трудно. При болѣзни
Я буду ихъ лѣчить; когда случится,
Что кто-нибудь умретъ изъ нихъ,-- я буду
Ихъ хоронить и плакать, но коль скоро
Удастся мнѣ ихъ выростить, то вы
Ихъ обратите въ слугъ своихъ, въ солдатъ,
Въ сенаторовъ, въ невольниковъ -- во все,
Что будетъ вамъ угодно; дочерей же
Вы отдадите вашимъ сыновьямъ
За ихъ приданое... Вотъ тѣ заботы,
Которыя правительство охотно
Пріемлетъ на себя, чтобы пристроить
Дѣтей своихъ!
ЛОРЕДАНО.
Пора! попутный вѣтеръ
Теперь благопріятенъ.
ФОСКАРИ.
Какъ могли вы
Узнать объ этомъ здѣсь, гдѣ никогда
Не вѣетъ свѣжимъ воздухомъ?
ЛОРЕДАНО.
Такъ было,
Когда я шелъ сюда. Галера ждетъ
У пристани на Рива-ди-Скьявони.
ФОСКАРИ.
Отецъ, прошу тебя, пройди впередъ
И приготовь дѣтей меня увидѣть.
ДОЖЪ.
Будь твердъ, мой сынъ.
ФОСКАРИ.
Стараюсь быть, насколько
Возможно это мнѣ.
МАРИНА.
По крайней мѣрѣ,
Покинемъ мы ужасную тюрьму.
А вмѣстѣ и того, чьей добротѣ
Обязанъ былъ ты прошлымъ заключеньемъ.
ЛОРЕДАНО.
И нынѣшней свободой.
ДОЖЪ.
Да, онъ правъ!
ФОСКАРИ.
Пусть будетъ такъ, но мнѣ въ свободѣ этой
Лишь перемѣна цѣпи на другую --
Тягчайшую. Онъ это зналъ -- и вотъ
Причина всѣхъ его стараній. Впрочемъ,
Я не ропщу.
ЛОРЕДАНО.
Вамъ надо торопиться:
Часы не ждутъ.
ФОСКАРИ.
Увы! не думалъ я,
Что буду покидать съ такой тоскою
Подобное жилище! Но когда
Я думаю, что съ каждымъ новымъ шагомъ
Все буду дальше отъ моей родной
Венеціи -- я съ горькимъ сожалѣньемъ
Смотрю на эти стѣны и готовъ...
ДОЖЪ.
Не плачь, мой сынъ.
МАРИНА.
О, нѣтъ, пускай онъ плачетъ!
Онъ слезъ не проливалъ на страшной пыткѣ --
Тамъ это было бъ слабостью, но здѣсь
Онъ въ полномъ правѣ плакать. Слезы могутъ
Ему быть утѣшеньемъ: въ этомъ сердцѣ
Такъ много нѣжности. Я въ состояньи
Сама теперь заплакать, чтобъ смѣшать
Мой плачъ съ его слезами, но не стану,
Чтобъ не доставить плачемъ наслажденья
Злодѣю этому. Идемте! Дожъ, впередъ!
ЛОРЕДАНО.
Эй! факелъ!
МАРИНА.
Да! свѣтите намъ! Нашъ путь
Напоминаетъ шествіе къ костру,
А Лоредано плачетъ, какъ наслѣдникъ.
ДОЖЪ.
Ты слабъ, мой сынъ: опрись на руку эту.
ФОСКАРИ.
Кто думать могъ, что старость будетъ такъ
Служить опорой юности? Моя
Рука должна была бъ подать вамъ помощь.
ЛОРЕДАНО.
Хотите руку?
МАРИНА.
Не бери, Фоскари:
Она тебя ужалитъ! Прочь подите,
Синьоръ, отъ насъ. Повѣрьте, что когда бъ
Вы руку протянули, чтобъ исторгнуть
Изъ мрачной бездны насъ, то и тогда бы
Отвергли мы ее! Идемъ, Фоскари!
Опрись на руку, данную тебѣ
Предъ алтаремъ! Я не могла спасти
Тебя своей рукой, но буду вѣчно
Тебѣ опорой вѣрною и твердой.
(Уходятъ).