Come vedi -- ancor non m'abbandona.
Dante.
Торжественно сіяя предъ закатомъ,
Скрывалось солнце за хребтомъ горбатымъ
Мореи. То не сѣверный закатъ,--
Онъ пламенемъ безоблачнымъ объятъ.
Скользятъ лучи надъ бездной полусонной
И золотятъ струи волны зеленой.
На Идру, на Эгинскую скалу
Глядитъ богъ счастія сквозь розовую мглу;
Онъ медлитъ надъ страной любимой,
Хоть тамъ ужъ алтари его не чтимы.
Вечерняя на горы пала тѣнь,
Принявъ подъ дивно ласковую сѣнь
Заливъ твой, Саламинъ непобѣдимый!
Лазурный сводъ въ дали необозримой,
Весь въ пурпурѣ, смягченномъ въ глубинѣ.
И нѣжною окраской на волнѣ
Веселый бѣгъ ихъ явственно означенъ,
Но съ суши, съ волнъ струится сумракъ мраченъ,
И, наконецъ, за щитъ Дельфійскихъ скалъ
Сокрылся дискъ. Въ такой же вечеръ палъ
Блѣднѣйшій лучъ въ Аѳины, гдѣ когда-то
Въ послѣдній разъ мудрецъ твой лучъ заката
Увидѣлъ; съ нимъ и лучшіе сыны
Встрѣчали свѣтъ, упавшій съ вышины,
Какъ смертный приговоръ. Но нѣтъ, надъ гранью
Замедлилъ лучъ и время далъ прощанью.
Но грустенъ взоръ когда-то дивныхъ глазъ,
Цвѣтъ горъ угрюмъ и мракъ, какъ въ поздній часъ,
Покрылъ хребетъ, прельщавшій взглядъ окраской,
Когда вершины Фебъ лелѣялъ лаской,
Фебъ не успѣлъ зайти за Киферонъ,
Какъ опустѣла чаша,-- вознесенъ
Былъ духъ его, побѣгъ и страхъ презрѣвшій,
И умеръ онъ, одинъ изъ всѣхъ умѣвшій
Такъ умереть, какъ жилъ. Но чу... съ высотъ
Гимета ночь царицею идетъ.
Сѣдой туманъ, предвѣстникъ бури грозной,
Не затмеваетъ ликъ царицы звѣздной;
Не омрачаютъ блеска въ вышинѣ
Ряды колоннъ, блестящихъ при лунѣ,
Встрѣчаютъ лучъ трепещущій привѣтомъ.
Ея эмблема -- серпъ надъ минаретомъ
Блеститъ; спятъ рощи темныя оливъ;
Осеребренъ Кефизскихъ водъ разливъ.
Тамъ кипарисъ тоскуетъ у мечети,
И башенка кіоска въ лунномъ свѣтѣ
Сверкаетъ; дальше храмъ Тезея спитъ.
Въ раздумьи пальма никнетъ. Все манитъ
Игрою красокъ взоръ неотразимо,
И жалокъ, кто пройдетъ бездушно мимо
Той красоты! А тамъ Эгейскій валъ
Совсѣмъ вблизи баюкалъ и ласкалъ
Духъ, утомленный буйными вѣтрами.
Опять волна, съ нѣжнѣйшими тонами,
Несетъ сапфиръ и золото грядой,
Сливая съ тѣнью мрачной надъ водой:
То острова изъ блѣднаго тумана
Взираютъ на улыбку океана.
II.
Что-жъ мой разсказъ оставленъ безъ вниманья?
Кто на родное море въ состояньи
Глядѣть и, пусть о чемъ ни шла бы рѣчь,
Отъ твоего величія отвлечь
Свой взоръ? О, кто съ послѣдними лучами
Хоть разъ, Аѳины, любовался вами,
Вечерній ликъ вашъ въ сердцѣ сбережетъ.
Забудетъ ли когда нибудь васъ тотъ,
Въ чьемъ сердцѣ даже время и пространство
Не можетъ чаръ разрушить постоянство.
Гроздь острововъ Цикладскихъ не забыть,
И, чтобы имъ хвалу свою сложить,
Онъ повѣсть оставляетъ безъ вниманья.
О, Греція! Въ твоемъ былъ обладаньѣ
Корсара островъ нѣкогда. Пусть онъ
Тебѣ съ свободой будетъ возвращенъ.
III.
Ужъ солнце сѣло. Свѣтъ въ душѣ Медоры
Съ нимъ догорѣлъ. Вдаль устремивши взоры,
Три дня, три ночи долгія безъ сна
На башнѣ ждетъ и ждетъ его она,
Его все нѣтъ; и даже съ вѣстью нѣжной
Гонца не шлетъ ей другъ ея мятежный.
Попутный вѣтеръ есть, хоть не силенъ.
Бурь не было. Ансельмо прибылъ, онъ
Одно лишь ей повѣдалъ, что съ Конрадомъ
Не встрѣтился. Когда бы вождь съ отрядомъ
Помедлилъ день, собрата подождалъ,
Иначе бы и повѣсть я кончалъ.
Ночной свѣжѣетъ вѣтеръ. А Медора
Весь день жила надеждой -- средь простора
Увидѣть мачту,-- грустная, одна
Сидѣла въ башнѣ. Вотъ, сошла она
Съ выси на темный берегъ въ полуночи.
Слѣпилъ ей вѣтеръ горестныя очи
И брызги волнъ въ лицо ея бросалъ
И гналъ домой. Но духъ не ощущалъ
Ни холода, ни вьюги леденящей,
Былъ только въ сердцѣ холодъ настоящій.
И перешла тревога, наконецъ,
Въ увѣренность: онъ для нея мертвецъ.
Явись теперь онъ вдругъ -- она-бы отъ испуга
Лишилась чувствъ, живымъ увидѣвъ друга.
Вотъ, наконецъ, полуразбитый въ морѣ
Замѣченъ челнъ; на немъ пираты. Вскорѣ
Они всѣхъ раньше видятъ издали
Ее, кого искали и... нашли.
Изъ нихъ иные кровью истекали;
Израненные еле понимали
Они одно, что чудомъ спасены.
Вотъ все, что знали. Горестью полны,
Въ безмолвіи, во тьмѣ они таились,
И что могли повѣдать, то страшились
Сказать Медорѣ: каждый ожидалъ,
Чтобъ о вождѣ товарищъ разсказалъ.
Все поняла она, но не упала,
Не дрогнула, какъ будто не пугала
Ее ни скорбь, ни горькой доли тьма.
Она въ душѣ возвышенной сама
Подъ хрупкой оболочкой сохраняла
Всю силу чувствъ и лишь тогда рыдала,
Когда надежда билась въ ней; теперь
Надежды нѣтъ, и страшныхъ нѣтъ потерь.
И надъ дремотой нѣжности та сила
Воспрянула, которая гласила:
Разъ для любви нѣтъ больше ничего,--
И страха нѣтъ! Ужаснѣе всего
Подобное сознанье, и припадки
Подобны бреду страшной лихорадки.
"Безмолвно предо мною вы стоите...
Я не хотѣла-бъ слышать... Что!.. Молчите?..
Я знаю все... Ни звука! Лишь одно
Хочу спросить, хочу узнать я... Но --
Уста нѣмѣютъ... Гдѣ? Я жду отвѣта...
Гдѣ прахъ его?"
"Увы, Медора, это
Намъ неизвѣстно. Тяжкаго труда
Намъ стоило живымъ доплыть сюда.
Но есть одинъ средь насъ; онъ атамана
Видалъ въ цѣпяхъ средь вражескаго стана".
Она не внемлетъ болѣе. Увы,
Усилья тщетны. Съ ногъ до головы
Въ ней все дрожитъ отъ муки напряженной,
Отчаянье души ея смятенной, --
Все тѣ слова разбили вдругъ. Она
Шатается и падаетъ. Волна
Могилу ей безвременно раскрыла,
Но съ жалостью рука ее схватила
И моряки спасти ее спѣшатъ.
Они водой лицо ея кропятъ,
Обмахиваютъ грубыми руками,
Стремятся поддержать ее, а сами
Слѣдятъ, когда вернется снова къ ней
Сознаніе. Тогда они скорѣй,
Ея прислужницъ будятъ, поручаютъ
Имъ трепетное тѣло и взираютъ,
Скорбя, вослѣдъ; затѣмъ они идутъ,
Къ Ансельмо, вѣсти тягостныя тутъ
Передаютъ ему въ живой бесѣдѣ
Объ этой кратковременной побѣдѣ.
IV.
Въ совѣтѣ дикомъ, бурномъ и тревожномъ
Слилося невозможное съ возможнымъ:
Освобожденье, выкупъ... даже месть,
Все, кромѣ мира, губящаго честь.
Еще Конрада духъ здѣсь вдохновенно
Дышалъ и гналъ отчаянье надменно.
Какой-бы ни былъ скованъ онъ судьбой,
Но тѣ сердца, что велъ онъ за собой,
Спасутъ его, коль живъ; отмстятъ кроваво,
Коль умеръ онъ, и прахъ покроетъ слава.
Месть! Месть врагу! Еще здѣсь люди есть,
На подвигъ имъ указываетъ честь.
V.
Въ уединеньи пышнаго гарема
Сидѣлъ Сеидъ и сумрачно и нѣмо.
Онъ о судьбѣ корсара размышлялъ.
Приливъ любви въ немъ ненависть смѣнялъ:
Отъ узника къ Гюльнарѣ мысль летѣла.
Раба у ногъ владыки онѣмѣла
И на челѣ угрюмомъ сторожитъ,
Когда любовь суровость думъ смягчитъ.
И очи черныя рабыни страстно
Сочувствія въ немъ ищутъ; но напрасно.
На четки взглядъ Сеида устремленъ,
Одной кровавой мыслью занятъ онъ --
О плѣнной жертвѣ... "О, паша! По праву
День этотъ твой, и шлемъ вѣнчаетъ слава.
Конрадъ въ плѣну, отрядъ его сраженъ,
Самъ вождь на смерть судьбою обреченъ;
Онъ заслужилъ такую участь. Все-же
Свой гнѣвъ цѣнить ты долженъ-бы дороже.
Не лучше-ли за выкупъ дорогой
Отсрочить смерть? По слухамъ, плѣнникъ твой --
Богатъ; желала-бъ я, мой повелитель,
Чтобъ тѣхъ богатствъ ты сталъ прямой властитель.
Пиратъ ослабленъ битвой роковой:
Вновь по пятамъ преслѣдуемъ пашей,
Добычей легкой сдѣлался бъ онъ вскорѣ.
А разъ казненъ,-- остатки шайки въ морѣ
Найдутъ себѣ укромнѣе пріютъ
И съ золотомъ безъ вѣсти уплывутъ".
"Гюльнара! Если-бъ даже за пирата,
За каплю крови каждую, какъ плата,
Предложенъ былъ мнѣ жемчугъ, что цѣной
Вѣнцу Стамбула равенъ, иль иной
Безцѣнный даръ, хотя-бъ то былъ бездонный
Рудникъ за каждый волосъ обреченный,
И если-бъ всѣ сокровища земли,
Что въ вымыслахъ арабовъ къ намъ дошли,
Иль снятся въ снахъ,-- за это мнѣ сулили,
Они-бъ мгновенья этимъ не купили
Сознанія, что узникъ мой въ плѣну,
Въ цѣпяхъ. Я жажду мести за вину
И для нея я пытки измышляю
Ужасныя и медленныя!"
"Знаю,
Ты правъ, паша, и гнѣвъ твой слишкомъ святъ,
Чтобъ милосердье вызвать могъ пиратъ.
Его богатство я въ виду имѣла.
Отпущенный на волю, онъ всецѣло
Въ твоихъ рукахъ-бы снова былъ. Бандитъ
Лишенъ друзей, безславенъ и разбитъ.
Одно твое рѣшительное слово
И вѣчный плѣнъ его бы встрѣтилъ снова".
"Что! Вѣчный плѣнъ! Чтобъ я дарилъ ему
Хоть день свободы, если онъ въ тюрьму
Мной заключенъ! Освободить корсара!
И по чьему внушенію, Гюльнара?
По твоему! Не щедро-ль воздаетъ
Признательность за пылъ его заботъ:
Онъ ихъ одной тебѣ да приближеннымъ
Оказывалъ въ порывѣ благосклонномъ.
О, безъ сомнѣнья, онъ тогда не зналъ
О красотѣ добычи, что спасалъ.
Я воздаю признательность съ хвалою.
Но слушай ты, о женщина! Не скрою,
И для тебя я берегу совѣтъ:
Знай! я тебѣ не вѣрю. Ясный слѣдъ
Коварной правды въ каждомъ твоемъ словѣ
Я нахожу. Скажи, когда средь крови,
Тебя одну жалѣя и цѣня,
Въ объятіяхъ онъ вынесъ изъ огня
Не грезила-ль ты съ нимъ о бѣгствѣ тайно?
Не отвѣчай. Признанье не случайно
Сказалось вдругъ въ огнѣ твоихъ ланитъ.
Одумайся, красавица: грозитъ
Смерть не ему лишь только безъ пощады.
Еще скажу... Нѣтъ, больше словъ не надо.
Будь проклятъ мигъ, когда отъ этихъ бѣдъ
Тебя онъ спасъ. Ужъ лучше-бы... Но нѣтъ!..
Тогда-бы смерть возлюбленной въ печали
Оплакалъ я. Теперь дрожи. Едва-ли
Ты крылья страсти сбережешь. Лишь взмахъ
Моей руки -- и смерть. Не на словахъ
Я только гнѣвенъ. Знай, что невозможно
Сеида обмануть. Будь осторожна".
Онъ всталъ и вышелъ -- гнѣвно и сурово.
Былъ бѣшенъ взоръ владыки, какъ и слово;
Прощаніе зловѣще. Но Сеидъ
Не зналъ, какъ мало женщину страшитъ,
Подобную Гюльнарѣ, вызовъ злобный,
На что въ минуту нѣжности способна
Дерзнуть она, когда охватитъ пылъ!
Ее онъ подозрѣньемъ оскорбилъ.
Она еще сама не разобралась,
Что въ жалости къ Конраду въ ней скрывалось.
Она была невольница, раба;
Лишь именемъ ихъ разнилась судьба.
По праву могъ разсчитывать плѣненный
На жалость одалиски, имъ спасенной.
Презрѣвши гнѣвъ Сеида, вновь она
На страшный путь отважилась одна,
Едва-ль вполнѣ сознательно. Но снова
Сеидъ отвергъ мольбы ея сурово,
И вспыхнулъ въ ней мятежной силой умъ,
Источникъ горя женскаго и думъ.
VI.
А время шло. Печально для Конрада
День ночь смѣнялъ. Но онъ весь ужасъ ада
Съумѣлъ душой суровой подавить:
Тотъ переходъ отъ мысли "жить" къ "не жить",
Когда минута каждая страшила
Сильнѣй, чѣмъ неизбѣжная могила,
Когда шаговъ тяжеломѣрный стукъ
Ему грозилъ началомъ тяжкихъ мукъ,
И каждый звукъ случайной чьей то рѣчи
Былъ вѣчнаго безмолвія предтечей.
Пусть ужасъ всѣхъ смиряетъ,-- духъ его
Надъ ужасомъ извѣдалъ торжество.
Но умирать онъ не хотѣлъ. Смятенный,
Измученный, но все-же непреклонный,
Онъ выносилъ и этихъ чувствъ напоръ,
Ужаснѣйшій, чѣмъ все, что до сихъ поръ
Онъ испыталъ въ сраженьяхъ. Въ вихрѣ боя,
Въ смятеньи бурь едва-ль въ душѣ героя
Мигъ робости для мысли уловимъ.
Но онъ въ цѣпяхъ, неволею томимъ,
И для тоски, для каждой мысли новой
Добычею является готовой.
Онъ собственное сердце изучаетъ,
Ошибки вспоминаетъ, обсуждаетъ
Свою судьбу. Но первыхъ ужъ нельзя
Исправить, а вторая ждетъ грозя.
Считать часы, что борются жестоко
За твой конецъ, и знать, что другъ далеко
И некого одушевить, сказать,
Какъ умеръ ты, какъ надо умирать.
Вокругъ враги и ложь куютъ какъ звенья,
Чтобъ запятнать послѣднія мгновенья.
Твой духъ готовъ всѣ муки побороть,
Но вынесетъ ли немощная плоть?
Онъ чувствуетъ, что крикъ одинъ позорный
Его лишилъ-бы славы плодотворной,
Правъ на нее. Здѣсь мукъ земныхъ конецъ,
Блаженства-же небеснаго вѣнецъ
Отнимутъ тѣ, что небо безъ предѣла
Считаютъ личной собственностью смѣло.
Отторгнута и милая твоя,
Въ которой рай земного бытія, --
Сомнительнаго неба онъ вѣрнѣе.
Вотъ думы тѣ, которыя страшнѣе
Всѣхъ мукъ земныхъ. На благо или нѣтъ
Онъ вынесъ ихъ,-- кто можетъ дать отвѣтъ?
Но и отъ нихъ душа его не пала;
Онъ не погибъ и это ужъ не мало.
VII.
День миновалъ. Не видѣлъ онъ Гюльнару
Еще другой и третій,-- а къ Корсару
Она не шла. За то ея обѣтъ
Свершили чары, а иначе свѣтъ
Онъ никогда-бы не увидѣлъ болѣ.
Такъ онъ провелъ четыре дня въ неволѣ.
На пятый, съ тьмою, взвыла надъ землей
Гроза. О, какъ онъ жадно слушалъ вой
Мятежной бездны! Въ сонъ его дотолѣ
Онъ не врывался такъ, какъ здѣсь, въ неволѣ,
И дикій духъ, стихіею родной
Разбуженный, бросалъ имъ вызовъ свой
И часто жилъ онъ на волнѣ косматой,
Любя ее за бѣгъ ея крылатый.
Въ его ушахъ, какъ эхо, бури ревъ
Звучитъ. Призывъ ея ему не новъ.
Но тщетно близокъ! Вѣтеръ съ буйной силой
Поетъ вверху надъ башнею унылой.
Сильнѣе туча грозная гремитъ,
И сквозь рѣшетку молнія блеститъ,
Она ему милѣй звѣзды полночной.
Вотъ цѣпью онъ прильнулъ къ рѣшеткѣ прочной.
Въ немъ слабая надежда зажжена,
Что намъ опасность не вотще дана.
Онъ поднялъ къ небу руку съ кандалами,
Чтобъ молнія изъ милости стрѣлами
Сразила тѣло, данное для мукъ.
И стонъ молитвъ и цѣпи ржавый звукъ
Безсильны. Но опасность миновала.
Сразить безумца буря не желала.
Слабѣетъ гулъ; далекъ громовъ раскатъ;
И чувствуетъ въ тюрьмѣ своей пиратъ,
Какъ будто другъ коварный въ мигъ свиданья
Презрѣлъ его призывы и стенанья.
VIII.
Ужъ за полночь. За дверью въ отдаленьѣ --
Чуть слышный шагъ. Умолкъ... и вновь движенье,
Скрипитъ засовъ... и ключъ въ замкѣ скрипитъ.
Не обмануло сердце. Вновь стоитъ
Предъ нимъ она, красавица Гюльнара,
Преступная, но ангелъ для корсара,
Прекраснѣе, чѣмъ плѣнника мечта
Могла создать. Но эта красота
Былымъ очарованіемъ не блещетъ.
Блѣднѣе щеки; станъ ея трепещетъ.
Пронзая жгучимъ взоромъ полутьму,
Она глядитъ на узника; ему
Взоръ, раньше словъ, промолвилъ безнадежно:
Да, ты умрешь... Да, это неизбѣжно.
Еще одинъ исходъ есть... худшій!.. Но
Быть можетъ пытка -- хуже. Все равно!
"Конрадъ все тотъ же и все такъ же ясно
Я повторю: красавица, напрасно
Ты жизнь пирата думаешь продлить,
Заслуженную казнь предотвратить
Не только здѣсь.. Сеида месть и пытки
Я заслужилъ дѣяніемъ въ избыткѣ".
"Ты хочешь знать -- зачѣмъ? Не ты-ли спасъ
Меня отъ доли, злѣйшей во сто разъ,
Чѣмъ эта жизнь рабыни! Что мнѣ надо?
Ужель несчастье сдѣлало Конрада
Слѣпымъ къ порывамъ женскаго ума,
Къ моей любви? Могу-ль сказать сама
Я, женщина? Хоть сердце запрещаетъ
Дѣлиться тѣмъ, что грудь переполняетъ,
Тѣмъ, что Гюльнара чувствуетъ. Пускай
Преступенъ ты... Но это сердце, знай,
Твое; тебя благодаритъ, жалѣетъ,
Безумно любитъ и любя робѣетъ.
Не отвѣчай. Не повторяй, молю,
Что ты другую любишь, что люблю
Я безнадежно. Пусть то сердце страстно,
Какъ у Гюльнары, пусть она прекрасна,
Прекраснѣе меня, но я пошла
Въ опасность, а она-бъ изнемогла.
О, если-бъ ты былъ дорогъ ей безцѣнно,
Иль я была твоею неизмѣнно,
И здѣсь одинъ ты не остался-бъ. Стать
Подругою твоей, чтобъ отпускать
Тебя въ моря! Нѣтъ мѣста близъ корсара
Подобной нѣженкѣ... Но... для удара
Мечъ занесенъ надъ нашей головой.
О, если ты силенъ еще душой
И ждешь свободы... Вотъ кинжалъ. Готово.
Вставай. Иди за мною!"
"А оковы?
Съ подобнымъ украшеньемъ на ногахъ,
Среди людей, уснувшихъ на часахъ,
Я проскользну, по твоему, свободно?
Нѣтъ, эта цѣпь для бѣгства непригодна.
И не для битвъ ножа клинокъ стальной!"
"О, маловѣрный! Знай, вся стража мной
Подкуплена; по одному лишь взгляду
Она на бунтъ готова за награду.
Одинъ лишь знакъ, и цѣпь съ тебя спадетъ.
Я потому съ тобой, что тамъ -- оплотъ.
Съ тѣхъ поръ, какъ мы видались, -- я успѣла
Весь замыселъ мой выполнить умѣло.
Преступна я, виновна, можетъ быть,
Но для тебя ужели грѣхъ свершить
Такое зло? И это-ль преступленье?
Или Сеидъ не заслужилъ отмщенье?
Онъ ненавистный деспотъ, извергъ злой.
Пусть кровь его прольется! Что съ тобой?
Ты содрогнулся! Я не та, что ранѣ.
Но я пашой унижена, въ обманѣ
Обвинена жестоко: до сихъ поръ,
Мнѣ былъ невнятенъ этотъ приговоръ,
Я все таки вѣрна была Сеиду.
Да, смѣйся, я не вызвала обиду.
Я не была предательницей, вѣрь,
И не былъ ты мнѣ дорогъ, какъ теперь.
Но онъ сказалъ... ревнивецъ, злой мучитель...
Самъ подстрекатель, самъ и обвинитель.
Той участи достоинъ онъ вполнѣ,
Что самъ предрекъ со злобою ко мнѣ.
Онъ дорого купилъ меня когда-то;
Вѣдь сердца не прельстила эта плата,
Его не купишь. Все-жъ, мирясь съ судьбой,
Ему была я вѣрною рабой.
Но онъ твердилъ, что если-бъ запоздала
Его подмога,-- я-бъ съ тобой бѣжала.
Вѣдь это ложь. О, горе всѣмъ такимъ
Пророкамъ! Пусть предвѣстьемъ станутъ злымъ
Всѣ ихъ слова и правдой -- оскорбленья!
Отсрочить казнь не помогли моленья.
Вся эта милость только потому,
Что онъ тебѣ и сердцу моему
Готовилъ пытки. Мнѣ грозитъ онъ тоже,
Но страсть паши одна меня для ложа
Его хранитъ, и онъ меня щадитъ.
Когда-жъ моею красотой Сеидъ
Пресытится,-- за пресыщеньемъ вскорѣ
Меня, я знаю, ждетъ мѣшокъ и море.
Иль для капризныхъ прихотей паши
Я жалкая игрушка безъ души,
Мила пока не стерлась позолота?
Увидѣвши тебя, я безъ отчета
Люблю! Тебѣ обязана я всѣмъ.
Хочу тебя спасти я, хоть затѣмъ,
Чтобъ показать признательность рабыни.
Но если-бъ онъ не угрожалъ мнѣ нынѣ
Ни смертью, ни безславіемъ (а онъ
Обѣтъ свой сдержитъ, гнѣвомъ распаленъ)
Тебя спасая, я бы пожалѣла
Пашу. Теперь -- твоя Гюльнара! Смѣло
Иду на все. Меня не любишь ты,
Не знаешь. Если-жъ знаешь,-- то черты
Дурныя. Ненависть къ пашѣ, а съ нею
Любовь къ тебѣ -- впервые я лелѣю.
О, если-бъ ты повѣрить чувству могъ!
Вѣрь, тотъ огонь, который ты зажегъ
Въ груди восточной дѣвы, онъ, конечно,
Тебя не испугалъ бы; онъ бы вѣчно
Тебѣ служилъ надежнымъ маякомъ.
Онъ въ гавань путь укажетъ намъ тайкомъ.
Тамъ ждетъ корабль Майнотскій. Но въ покоѣ,
Черезъ который проскользнемъ мы двое,
Заснулъ Сеидъ, мучитель нашъ Сеидъ.
Не встанетъ онъ; пускай онъ вѣчно спитъ".
"Гюльнара! О, Гюльнара! Я донынѣ
Не чувствовалъ паденія въ гордынѣ
Увядшей славы, горестной судьбы.
Сеидъ -- мой врагъ. Разбилъ въ пылу борьбы
Весь мой отрядъ, не помогла защита,
И я пришелъ отмстить врагу открыто,
На бригѣ боевомъ. Мечемъ его
Я поразить стремился: таково
Мое оружье... Но кинжалъ! Украдкой!
Кто женщину спасаетъ среди схватки,
На спящаго онъ ножъ не занесетъ.
Спасъ жизнь тебѣ я съ радостью, и вотъ,
Меня ты заставляешь слишкомъ рано
Въ поступкѣ добромъ каяться нежданно.
Теперь прости. Я сердцу твоему
Желаю мира. Ночь хоронитъ тьму,
Послѣдняя ночь отдыха Конрада".
"Ночь отдыха! А утромъ прочь пощада!
Въ ужасной пыткѣ жилы задрожатъ,
И члены въ страшныхъ корчахъ затрещатъ.
Ужъ колъ готовъ. Я слышала... видала...
Я за тебя и за себя страдала.
Приказъ при мнѣ былъ отданъ палачу
Но не могу я... нѣтъ, я не хочу,
Корсаръ, увидѣть казнь твою! Съ тобою
Теперь одной я скована судьбою.
Погибнешь,-- я погибну, какъ и ты.
Любовь моя, жизнь, ненависть, мечты
Все, все теперь въ ударѣ смѣломъ слиты,
Иначе казнь и будемъ мы убиты.
Побѣгъ немыслимъ. Но отмщенъ, замретъ
Моихъ обидъ невыносимый гнетъ,
И юность. О, томительные годы!
Одинъ ударъ и вспыхнетъ свѣтъ свободы.
Но если ножъ позорнѣй, чѣмъ поджогъ,
Пусть испытаетъ руку мнѣ клинокъ.
Подкуплена вся стража, мигъ и властно
Все кончено. Иль снова безопасно
Мы встрѣтимся, иль навсегда прощай.
Коль мнѣ рука сейчасъ измѣнитъ, знай
Заря покроетъ тучею свинцовой
Твой эшафотъ и саванъ мой суровый".
IX.
И прежде, чѣмъ отвѣтилъ онъ, Гюльнара
Исчезла. Но пытливый взглядъ корсара
Слѣдилъ за ней. Онъ цѣпь свою собралъ,
Дабы безмолвье звонъ не нарушалъ.
Засовъ, рѣшетка -- путь не преграждаютъ.
Онъ вслѣдъ спѣшитъ, на сколько позволяютъ
Окованные члены. Темнота.
Извилистъ путь. И глушь и пустота.
Куда ведетъ проходъ,-- корсаръ не знаетъ,
Едва-едва вдали огонь мерцаетъ.
Идти туда, иль дальше отъ него?
Въ удачѣ -- счастье. Вотъ въ лицо его
Пахнула свѣжесть утра. Галлерея
Открытая предъ нимъ. Вдали, алѣя,
Встаетъ заря, и въ розовомъ огнѣ
Звѣзда блеститъ и таетъ въ вышинѣ.
Увы, ее едва онъ замѣчаетъ.
Изъ одинокой комнаты мерцаетъ
Ему въ глаза другой огонь теперь.
Конрадъ идетъ. Полуоткрыта дверь.
Лучъ свѣта только виденъ тамъ. Мгновенье,
И вотъ оттуда, быстро, какъ видѣнье,
Скользитъ фигура. Замерла... Глядитъ...
Она! Кинжала нѣтъ... Спокоенъ видъ...
Смягчилось сердце и не допустило
Убить врага. Онъ смотритъ вновь. Затмила
Ей злоба дикій взглядъ. Спѣшитъ она
Откинуть кудри, пышно, какъ волна,
Покрывшія лицо и грудь... И мнилось,--
Она, дрожа, отъ ужаса склонилась
Надъ тѣмъ, что ей внушало страхъ сейчасъ.
Но вотъ скрестились взоры этихъ глазъ.
На лбу ея... не знала... позабыла...
Пятно. Оно Конрада поразило.
Едва стоитъ онъ. О, жестокій слѣдъ
Убійства! Кровь! Да, кровь, сомнѣнья нѣтъ!
X.
Онъ видѣлъ битвы. Онъ въ уединеньѣ
Не рѣдко представлялъ себѣ мученья,
Которыя преступнику грозятъ,
Но вынесъ искушеніе. Конрадъ
Отвергъ его. Онъ, можетъ быть, съ цѣпями
Пойдетъ на смерть. Но ни въ борьбѣ съ врагами,
Ни плѣннымъ, средь раскаянья и мукъ,
Онъ никогда такъ не дрожалъ, какъ вдругъ
Затрепеталъ предъ этимъ темно-краснымъ
Пятномъ на лбу, свидѣтельствомъ ужаснымъ.
Чуть видная преступная черта,
Но ей на вѣкъ убита красота.
Не разъ онъ видѣлъ кровь... въ бою... Открыто
Глядѣлъ,-- мужской рукой она пролита.
XI.
..."Свершилось все... Чуть не проснулся онъ.
Все кончено. Конрадъ! Онъ умерщвленъ.
Ты дорого достался. Но за дѣло!
Прочь! Прочь отсюда! Утро заалѣло --
Ужъ цѣлый день корабль насъ ждетъ. Спѣшимъ!
Къ товарищамъ оставленнымъ твоимъ
Примкнутъ всѣ тѣ, кого я подкупила.
Я оправдаюсь въ томъ, что я убила
Позднѣй... Когда нашъ парусъ налитой
Покинетъ край на вѣки проклятой".
XII.
Она въ ладоши бьетъ, и въ галлерею
Бѣгутъ, спѣшатъ подкупленные ею
Приверженцы: и черный мавръ, и грекъ,
Готовые на дерзостный побѣгъ.
Безмолвно, быстро тягостныя звенья
Расковываютъ. Плѣнника движенья
Не связаны. Какъ вѣтеръ дикихъ горъ,
Свободенъ онъ, но грудь его и взоръ
Такъ горестны, какъ будто цѣпью ржавой
Сковали сердце, полное отравой.
Безъ слова знакъ даетъ она, и вотъ
Открыта дверь,-- на берегъ тайный ходъ.
Оставленъ городъ. Быстры и безмолвны,
Они достигли берега, гдѣ волны
На золотистой отмели шумятъ.
Гюльнара знакъ даетъ ему. Конрадъ
За ней спѣшитъ, холодный и послушный,
Къ свободѣ, какъ къ измѣнѣ равнодушный:
Сопротивленье тщетно все равно,
Какъ если-бъ былъ здѣсь съ ними заодно
Сеидъ, прельщенный казнью безпощадной,
Придуманною яростью злорадной.
XIII.
Они на бригѣ. Вѣтеръ надуваетъ
Ихъ легкій парусъ. Память воскрешаетъ
Конраду рядъ картинъ пережитыхъ,
Онъ погрузился въ созерцанье ихъ.
Но вотъ и мысъ угрюмый и высокій.
Въ послѣдній разъ тамъ, въ гавани глубокой
Онъ бросилъ якорь свой. Короткій срокъ
Минулъ съ тѣхъ поръ, но, мнится, вѣкъ протекъ.
Когда-же тѣнь вершины одинокой
Нахмурилась надъ мачтою высокой,
Пиратъ, лицо закрывши, горевалъ,
Пока корабль тотъ мысъ не миновалъ.
Онъ думалъ о Гонзальво, объ отрядѣ,
О краткомъ торжествѣ. Съ тоской во взглядѣ
О ней, далекой, одинокой онъ
Задумался... Очнулся... Пораженъ:
Передъ глазами гордаго корсара
Убійца, имъ спасенная Гюльнара.
XIV.
И пристально, и долго наблюдала
Она его лицо. Но силъ не стало
Переносить и леденящій взглядъ,
И сумрачность, которой полнъ Конрадъ.
Лицо ея давно уже безслезно,
Лить слезы вновь и осушать ихъ -- поздно.
Предъ нимъ колѣни тихо преклоня,
Она сжимаетъ руку... "Ты меня
Простишь, хотя-бъ Аллахъ судилъ жесточе!
Что сталось бы, не будь въ минувшей ночи
Злодѣйства! Но жалѣй меня теперь,
Вѣдь я не та, какой кажусь. О, вѣрь,
Ночь ужаса мой разумъ помутила.
Не мучь меня! Когда-бъ я не любила,
Я не была-бъ виновна, но тогда
Ты не былъ бы въ живыхъ. Твоя вражда
Меня бы не терзала такъ сурово,
Какъ въ этотъ часъ. Но я на все готова".
XV.
Она ошиблась въ помыслахъ пирата.
Виной онъ самъ,-- она не виновата.
Не онъ-ли ей невольно причинилъ
Страданіе! Но мысли, что таилъ
Онъ какъ въ темницѣ въ сердцѣ молчаливо,
Тамъ кровью истекали сиротливо.
Корабль скользитъ. Имъ все благопріятно;
Зыбь не грозна, погода благодатна.
Чуть бьетъ въ корму лазурная волна,
На горизонтѣ точка чуть видна,--
Быть можетъ, вышка мачты отдаленной
И палуба съ толпой вооруженной?
Ужъ вахтенные видны вдалекѣ.
Но легокъ бригъ, а вѣтерокъ въ тоскѣ
Напрасно ищетъ паруса сильнѣе.
Корабль скользитъ... все ближе, все виднѣе...
Зіяютъ пушки. Грудь его остра.
Вотъ молнія сверкнула. Свистъ ядра...
Оно надъ носомъ брига пролетѣло,
Ревя, въ волну вонзилось, зашипѣло.
Очнулся отъ безмолвія Конрадъ,
И бодростью опять зажегся взглядъ.
"Вѣдь это мой, мой флагъ кроваво-красный!
Опять! Опять! Дружиной мнѣ подвластной
Я не совсѣмъ покинутъ!" И сигналъ
Они узнали. Дружно отвѣчалъ
Весь экипажъ привѣтомъ властелину.
Вотъ паруса убрали въ половину,
Спустили шлюпку... "Нашъ Конрадъ! Конрадъ!"
Раздался крикъ. Восторгъ не охладятъ
Ни мысль, ни долгъ повиновенья твердый.
На свой корабль, съ осанкой смѣлой, гордой.
Легко и ловко вождь вступилъ опять.
Они не могутъ радости унять --
На лицахъ всѣхъ улыбки. Рвутся руки
Къ объятіямъ. Почти забывъ всѣ муки,
Онъ ихъ, какъ вождь, привѣтствуетъ и жметъ
Ансельмо руку. Вновь онъ сознаетъ,
Что сталъ вождемъ ихъ властнымъ и что слѣдомъ
За нимъ пойдутъ опять они къ побѣдамъ.
XVI.
Но вспышку чувствъ смѣняетъ мигъ покоя.
Жаль одного -- онъ возвращенъ безъ боя.
Пираты вышли въ море, чтобъ отмстить,
И знай они, что подвигъ совершить
Рука отважной женщины успѣла,
Они бъ ее превознесли за дѣло
Царицей: выборъ средствъ для нихъ не могъ
Быть такъ ужъ строгъ, какъ для вождя былъ строгъ.
Вокругъ Гюльнары всѣ они столпились,
Шептались, улыбались и дивились.
Она была и ниже въ этотъ мигъ,
Чѣмъ полъ ея, и выше. Блѣдный ликъ
Ихъ взгляды и вниманіе смущали
Хотя ее и кровь не испугала.
Она глядитъ съ безмолвною мольбой
Въ глаза Конрада, скрывъ лицо фатой,
Скрестивши руки. Онъ спасенъ. А далѣ
Пускай судьба рѣшаетъ. Но едва ли
Не худшее безумья самого
Наполнило ей сердце, оттого
Что женщиной Гюльнара оставалась,
Свершивши преступленье. Совмѣщались
Въ ея груди добро и зло, любовь
И ненависть, бунтующая кровь.
XVII.
Конрадъ все это понялъ и тревожно
Почувствовалъ -- что было непреложно --
Къ ея поступку ненависть, а къ ней,
Къ ея печали -- жалость. Слезъ ручей
Ея злодѣйство смыть не въ состояньѣ
И небо ей готовитъ наказанье.
Но дѣло свершено. Онъ твердо зналъ,
Что кровью обагренъ ея кинжалъ
Лишь для него; Гюльнара виновата,
Но чтобъ вернуть свободу для пирата;
Она все смѣло въ жертву принесла,
Чѣмъ на землѣ пожертвовать могла
И болѣе -- на небѣ. Къ темноокой
Невольницѣ, предъ нимъ въ тоскѣ глубокой,
Потупившей глаза свои, Конрадъ
Взоръ обратилъ. Лицо ея и взглядъ
Уже не тѣ: она какъ бы увяла;
Ей щеки блѣдность мрачно измѣняла,
Она была особенно сильна
Вокругъ кроваво-краснаго пятна,
Свидѣтельства убитаго злодѣя.
Онъ руку взялъ. Гюльнара, пламенѣя,
Затрепетала; въ страсти такъ нѣжна,
А въ ненависти злобна и сильна,
Ея рука утратила всю твердость,--
Тонъ голоса Конрада -- мощь и гордость.
"Гюльнара"! Нѣтъ отвѣта... "Дорогая
Гюльнара"! И она глядитъ, сіяя
И падаетъ безъ силъ ему на грудь.
Конрадъ не могъ Гюльнару оттолкнуть,
Иначе сердцемъ былъ бы несомнѣнно
Онъ выше, или ниже несравненно,
Чѣмъ родъ людской. Но къ худу, или нѣтъ,
Онъ ей открылъ объятія въ отвѣтъ.
И еслибъ не предчувствіе, грозила
Послѣдней добродѣтели могила.
Но даже и Медора, можетъ быть,
Тотъ поцѣлуй могла ему простить.
Иной измѣны въ немъ не проявилось:
Онъ -- первый и послѣдній, что рѣшилась
У вѣры слабость взять съ прекрасныхъ устъ,
Дышавшихъ полнотою страстныхъ чувствъ;
Струили вздохи ихъ благоуханья,
Навѣянныя свѣжестью лобзанья.
XVIII.
Ужъ сумерки. Улыбкой озаренный
Ихъ островъ ждетъ вдали уединенный
И скалы. Тамъ, надъ гаванью, стоитъ
Веселый гулъ. Свѣтъ маяка блеститъ
Съ знакомыхъ мѣстъ. Въ излучинахъ залива
Чернѣютъ лодки. Брызгаясь игриво,
Дельфины плещутъ. Даже птицъ морскихъ
Пронзительный и рѣзкій крикъ для нихъ
Звучитъ роднымъ и ласковымъ привѣтомъ,
И каждое окно, сіяя свѣтомъ,
Манитъ къ себѣ, и мысль рисуетъ тамъ
Друзей, огни по мирнымъ очагамъ --
Надежды взглядъ изъ пѣны океана!
Что сердцу ближе дружескаго стана!?
XIX.
Огни въ жильѣ, на маякѣ высокомъ,
Но тщетно свѣта въ замкѣ одинокомъ
Въ убѣжищѣ Медоры ищетъ онъ;
И видятъ всѣ, что замокъ погруженъ
Въ глубокій мракъ, а между тѣмъ, бывало,
Пловцовъ всегда привѣтствіе встрѣчало.
Огонь, быть можетъ, въ замкѣ не погасъ,
Но занавѣсъ скрываетъ свѣтъ отъ глазъ.
И на берегъ Конрадъ на первой лодкѣ мчится,..
О, отчего онъ въ этотъ мигъ не птица!
О, какъ тягучъ, какъ дологъ веселъ взмахъ!
На соколиныхъ радостныхъ крылахъ
Стрѣлой бы онъ помчался на вершину!
Гребцы сложили весла, онъ въ пучину
Бросается... Плыветъ... Доплылъ... Идетъ
Тропинкою знакомою впередъ.
Вотъ башни дверь. Онъ замеръ. Ни движенья
Нѣтъ извнутри. Ночь... мракъ и запустѣнье.
Стучитъ онъ... громче... Но ему въ отвѣтъ
Ни отзыва, ни эха нѣтъ и нѣтъ.
Онъ стукнулъ вновь. Рука его дрожала,
Она велѣньямъ сердца не внимала.
Вотъ, наконецъ, открыли дверь ему.
Знакомое лицо. Но не къ нему
Такъ онъ спѣшилъ. Движенье губъ безгласно.
И дважды онъ пытается напрасно
Задать вопросъ... Нѣтъ силъ произнести.
Хватаетъ лампу. Легче съ ней найти
Отвѣтъ на все,-- она изъ рукъ упала,
Померкла. Здѣсь разумнѣй бы сначала
Зажечь ее, потомъ идти. Но нѣтъ,
Ждать лампу -- все равно, что ждать разсвѣтъ.
Тамъ въ мрачномъ корридорѣ, на полу
Другая чуть мерцаетъ въ полумглу.
Вотъ онъ достигъ покоя и увидѣлъ
Все то, чего боялся, но предвидѣлъ.
XX.
Онъ не бѣжалъ, не крикнулъ, не упалъ.
Онъ неподвижнымъ взоромъ созерцалъ
Ту, что въ его объятіяхъ дрожала.
И долго такъ смотрѣлъ, хоть грудь терзало
Отчаянье, какъ смотрятъ иногда,
Не вѣря, что безвыходна бѣда.
Она была и въ жизни такъ прекрасна
И такъ тиха, что смерть сама безгласно
Въ ея лицѣ почила, и цвѣты
Холодные застывшіе персты
Сжимали въ безотчетномъ напряженьѣ,
Какъ будто то капризъ былъ, сновидѣнье,
И рано плакать въ горести нѣмой.
Рѣсницы длинной, темной бахромой,
Поблекнувшія вѣки окаймляли,
Внушая страхъ къ тому, что закрывали.
О, смерти власть сильнѣй всего видна
Въ глазахъ, изъ нихъ весь блескъ души она
Сдуваетъ прочь! Въ глубокія орбиты
На вѣкъ зеницы голубыя скрыты,
Но прелесть все-жъ хранятъ ея уста
И въ нихъ дрожитъ улыбки красота
И отдохнуть хотятъ они мгновенье.
На бѣлый саванъ пали безъ движенья
Извивы косъ, которыми игралъ
Весной Зефиръ и нѣжно вырывалъ
Изъ-подъ вѣнка и ласковаго плѣна.
Теперь они и щеки -- жёртва тлѣна.
Она -- ничто. Зачѣмъ онъ здѣсь?
XXI.
Но онъ
Не спрашивалъ: отвѣтъ былъ заключенъ
Въ ея челѣ, какъ мраморъ, нѣжно-бѣломъ.
Довольно! Смерть! Онъ сердцемъ охладѣлымъ
Не смѣлъ пытать, какъ было и когда?
Страсть юности, на лучшіе года
Надежды, ключъ нѣжнѣйшихъ попеченій
И радостей, изъ всѣхъ земныхъ твореній
Единое, которое не могъ
Онъ ненавидѣть,-- вдругь похитилъ рокъ.
Онъ заслужилъ судьбу свою, но это
Не облегчаетъ боль. Желая свѣта,
Стремится въ высь прекрасная душа,
Куда для злой нѣтъ доступа. Грѣша,
Всю радость сердца, гордый и надменный,
Онъ видитъ лишь въ утѣхахъ жизни тлѣнной,
Ему для слезъ земли довольно. Онъ
Теряетъ то, чѣмъ въ жизни былъ плѣненъ,
Бездѣлицу. Средь смертныхъ есть едва-ли
Утратившій всѣ блага безъ печали.
Какъ часто ликъ стоическій и взглядъ
Скрываютъ скорбь страдальческихъ утратъ,
И сколько думъ живыхъ, но истощенныхъ
Скрываются въ улыбкахъ напряженныхъ.
XXII.
Кто чувствуетъ всѣхъ глубже и сильнѣй,
Тотъ смутный бредъ больной души своей
Туманно и неясно выражаетъ.
Онъ бездну думъ въ одну лишь мысль сливаетъ,
Она спасенье ищетъ отъ другихъ,
Но нѣтъ его, покоя нѣтъ отъ нихъ.
Для тайнъ души безсильно-жалко слово,
И въ краснорѣчьи истина сурово
Отказываетъ горю. Такъ Конрадъ
Былъ горемъ отравляющимъ объятъ.
Безсиліе съ покоемъ въ немъ сравнялось.
Онъ такъ былъ слабъ, что влагой слезъ сказалась
Въ немъ нѣжность сердца матери, и онъ
Заплакалъ, какъ ребенокъ, удрученъ,
Вся немощь духа, скорбь не облегчая,
Излилась въ нихъ. Никто, о нихъ не зная,
Не видѣлъ ихъ, иначе бы не могъ
Прорваться безполезный ихъ потокъ;
Онѣ текли не долго. Даже прежде,
Чѣмъ съ сердцемъ, чуждымъ жизни и надежды
Уйти, онъ осушилъ ихъ. Вотъ блеснулъ
Восхода лучъ, но мрака не спугнулъ
Съ души его. Ночь для него настала.
Нѣтъ мглы, чтобъ все сильнѣе затмевала,
Чѣмъ та, которой скорбь окружена.
Нѣтъ слѣпоты ужаснѣе. Она
Не можетъ и поднять не смѣетъ ока,
И, уклоняя въ сторону далеко,
Туда, гдѣ тѣнь страшнѣй всѣхъ тайниковъ,
Не терпитъ никакихъ проводниковъ.
XXIII.
Для нѣжности Конрада сердце расцвѣтало,
Но уклонилось къ злу и вотъ узнало
Измѣну слишкомъ рано. Долго былъ
Обманутъ онъ. Но падаетъ безъ силъ
Святое чувство и отвердѣваетъ,
Какъ та роса, что сводъ пещеръ роняетъ;
Не столь, быть можетъ, свѣтлые, прошли
Всѣ испытанія тяжкія земли,
Срывалися, хладѣли, каменѣли,--
Но вихрь и бури грозно налетѣли,
И расколола молнія утесъ.
Онъ сердцемъ ту же бурю перенесъ
И эта буря въ прахъ его разбила.
Разбивъ гранитъ, обваломъ придавила
И лиліи плѣнительный цвѣтокъ,
Что нѣжно росъ, далекій отъ тревогъ,
Въ его тѣни подъ неподвижнымъ скатомъ.
И отъ цвѣтка съ невиннымъ ароматомъ
Не сохранилось листика, чтобъ могъ
Все разсказать. Поникъ, завялъ цвѣтокъ.
Въ обломкахъ на землѣ лежитъ безплодной
Утесъ, цвѣтокъ хранившій благородный.
XXIV.
Вотъ утро. Но вождя уединенье
Не нарушаетъ дерзкое вторженье.
Одинъ Ансельмо входитъ въ башню: тамъ
Конрада нѣтъ и нѣтъ по берегамъ.
И до ночи, тревогою объяты,
Обходятъ островъ вѣрные пираты.
Другое утро вновь зоветъ искать
И дорогое имя повторять.
"Конрадъ"! Имъ эхо вторитъ безучастно.
Пещеры, горы, долы,-- все напрасно
Обыскано. На берегу морскомъ
Находятъ ботъ; разбита цѣпь на немъ.
И снова ихъ надежда засіяла.
Они пустились въ море. Но смѣняла
Луна луну,-- его все нѣтъ и нѣтъ.
Пропала вѣсть, пропалъ и самый слѣдъ.
Гдѣ скорбь его томилась? Гдѣ почило
Отчаянье? И долго такъ грустила
Лихая шайка о вождѣ. А ей,
Его подругѣ вѣрной, мавзолей
Они воздвигли, но ему не смѣли
Поставить камня. Можетъ быть, доселѣ
Онъ живъ еще. А славныя дѣла
Извѣстны всѣмъ: молва ихъ разнесла.
Гремѣть въ вѣкахъ Конрада имя будетъ,
Грядущее дѣянія разсудитъ.
Имѣлъ одну лишь добродѣтель онъ,
А преступленьемъ былъ отягощенъ.
А. М. Ѳедоровъ.