(Lines on hearing that lady Byron was ill).
Скорбѣла ты -- и не былъ я съ тобою,
Болѣла ты -- и былъ я вдалекѣ;
Я мнилъ, что мѣсто боли и тоскѣ --
Лишь тамъ, куда заброшенъ я судьбою.
Ужель сбылось пророчество? Того,
Кто мечъ извлекъ -- онъ ранитъ самого.
Межъ тѣмъ, какъ сердце стынетъ -- бездыханно,
Отчаянье все грабитъ невозбранно.
Мы смерть зовемъ не въ бурю, въ грозный часъ,
Но посреди затишья рокового,
Когда всего лишились дорогого
И теплится остатокъ жизни въ насъ.
Теперь отомщены мои обиды;
Въ какой ни укорятъ меня винѣ --
Творцомъ не ты дана мнѣ въ Немезиды:
Орудье кары слишкомъ близко мнѣ.
Кто милосердъ -- тѣхъ небо не осудитъ,
Всѣмъ воздано по ихъ заслугамъ будетъ.
Ты изгнана въ ночи изъ царства сна,
Пускай тебѣ все льстило безъ изъятья --
Неисцѣлимой мукой ты больна,
Ты изголовьемъ избрала проклятья.
Ты сѣяла -- и долженъ былъ страдать я,
И жатву гнѣва ты пожать должна.
Я не имѣлъ враговъ, тебѣ подобныхъ,
Я защититься могъ отъ остальныхъ,
Имъ отомстить, друзьями сдѣлать ихъ,
Но ты была въ своихъ нападкахъ злобныхъ
И слабостью твоей ограждена,
И нѣжностью моей, что не должна
Была бъ иныхъ щадить -- тебѣ въ угоду;
И въ правоту твою повѣрилъ свѣтъ,
Что зналъ грѣхи моихъ минувшихъ лѣтъ,
Когда во зло я обращалъ свободу.
На основаньѣ этомъ возведенъ
Мнѣ памятникъ тобой -- грѣхомъ скрѣпленъ.
Какъ Клитемнестра, мужа палачемъ
Духовно ты была, клеветъ мечемъ
Надежду, честь, покой,-- ты все убила,
Что вновь расцвѣсть могло бъ для бытія,
Когдабъ ихъ безвозвратно не сгубила
Измѣна хладнокровная твоя.
Ты добродѣтель сдѣлала порокомъ:
За месть -- теперь, за будущій барышъ
Продавъ ее, въ спокойствіи жестокомъ
Ея цѣною ты меня казнишь.
Съ тѣхъ поръ, какъ ты пошла кривой дорогой
Съ правдивостью ты разлучилась строгой,
Присущею тебѣ, и глубины
Не сознавая собственной вины --
Съ двусмысленностью утвержденій дикихъ
И думъ, достойныхъ Янусовъ двуликихъ,
Съ обманами поступковъ и рѣчей,
Со взоромъ знаменательнымъ очей,
Что осторожность выставивъ предлогомъ,
Безмолвно лгутъ изъ выгоды во многомъ --
Со всѣмъ мирится нравственность твоя.
Любымъ путемъ ты къ цѣли шла желанной,
И вотъ къ концу приводитъ путь избранный.
Какъ ты -- со мной, не поступилъ бы я!
"Это стихотвореніе, начальныя строки котораго приведены въ "Замѣткахъ" Мура (1830), было написано вслѣдъ за перерывомъ переговоровъ между супругами, послѣ вмѣшательства г-жи Сталь, которая уговорила Байрона написать въ Англію, къ одному изъ его друзей, что онъ все еще не прочъ примириться съ лэди Байронъ. Стихотвореніе не назначалось для печати" (Джонъ Райтъ).
Стихотвореніе написано въ сентябрѣ 1816 г.,-- уже въ иномъ душевномъ настроеніи, чѣмъ "Сонъ", написанный въ іюлѣ, гдѣ Байронъ еще очень мягко относился къ своей женѣ, чье лицо плѣняло красотой". Это мягкое отношеніе теперь уступаетъ мѣсто взрыву оскорбленнаго чувства. Слухи о клеветническихъ обвиненіяхъ (см. наст. изд. т. I, стр. 506) привели Байрова въ ярость и вызвали y него желчныя проклятія " Заклинанія", напечатаннаго сначала вмѣстѣ съ "Шильонскимъ Узникомъ", а впослѣдствіи включеннаго въ составъ " Манфреда ". Вслѣдъ за " 3аклинаніемъ" поэтъ написалъ и эти стихи, ближайшимъ поводомъ къ сочинееію которыхъ послужила газетная замѣтка о болѣзни лэди Байронъ.
Стр. 34.
Какъ Клитемнестра, мужа палачемъ
Духовно ты была...
"Мнѣ кажется", говорвтъ Байронъ въ письмѣ къ Муру изъ Вевеціи огь 10 марта 1817 г., "что мнѣ уже никогда не удастся очиститься въ мнѣніи публики, особенно съ тѣхъ поръ, какъ моя нравственная Клитемнестра разбила мою репутацію!і...
Какъ ты со мной не поступилъ бы я.
"Байронъ имѣлъ право сказатъ это о себѣ хотя бы и потому, что не нвъ первый сдѣлалъ свои семейвые раздоры предметомъ общаго обсужденія. Напротивъ, онъ убѣдился, что раньше, чѣмъ какіе-либо факты изъ его домашней жизни получили извѣстность, его повсюду уже ославили негодяемъ за то, что онъ разъѣхался съ женой. Онъ былъ чрезвычайно впечатлителенъ; онъ былъ пораженъ одновременно тысячью стрѣлъ, пущенныхъ съ такимъ коварствомъ и искусною злобою, что изъ всѣхъ, на него нападавшихъ, ни одинъ не зналъ дѣйствительной подкладки всей этой исторіи. Былъ ли онъ, однако, правъ, печатая свои саркастическія тирады? Ковечно, нѣтъ: было бы гораздо лучше, благороднѣе и благоразумнѣе, если бы онъ отнесся къ нападкамъ подобныхъ враговъ съ полнымъ презрѣніемъ и не обращалъ на нихъ никакого вниманія. Но если этотъ горячій, молодой, гордый аристократъ, въ порывѣ оскорбленнаго чувства, надъ которымъ онъ былъ не властенъ, не избралъ наиболѣе достойнаго и благоразумнаго изъ всѣхъ возможныхъ способовъ дѣйствія, то имѣемъ ли мы,-- имѣетъ ли общество право произносить надъ нимъ обвинительный приговоръ? Разъѣ вамъ извѣство все, что онъ выстрадалъ? Развѣ ваше воображеніе въ состояніи представвть себѣ во всей полнотѣ, какъ страдалъ онъ отъ окружавшихъ его условій? Если бы мы сами оказались среди подобныхъ условій,-- развѣ мы могли бы нечувствительно относиться ко всѣмъ ударамъ и спокойно держать оружіе въ рукѣ, дрожащей отъ негодованія за оскорбленную честь и чувство? Подумайте только, чего вы требуете, настаивая на томъ, что поэтъ съ темпераментомъ Байрона долженъ былъ въ своихъ произведеніяхъ воздерживатъся отъ выраженія всякихъ личныхъ чувствъ по поводу фактовъ, непосредственно касавшихся его личной жизни! Мы привыкли повторять на всѣ лады, что главная и великая заслуга его поэзіи заключается именно въ той искренности, съ какою въ ней выражаются его собственныя чувства. Мы всячески поощряемъ его анатомировать собственвое сердце ради нашего удовольствія; мы стараемся какъ можно сильнѣе подѣйствовать на этого молодого и одареннаго пылкимъ воображеніемъ человѣка, чтобы побудитъ его погружаться въ самыя сокровенныя глубины самопозванія, мучить свой мозгъ постояннымъ самоанализомъ, находить гордость и удовольствіе въ томъ, что для другихъ людей является пыткой,-- мы сами толкаемъ его на путь этихъ опасныхъ экспериментовъ, пока они не захватываютъ его и не приводятъ на край безумія; мы внушаемъ ему, что онъ долженъ видѣть въ этомъ опасномъ занятіи главную цѣль своего существованія, главную пищу своего самолюбія, сущность своей поэтической славы... и въ ту минуту, когда онъ, поддаваясь нашему же постоянному поощренію и нашимъ постояннымъ увѣреніямъ, дѣлаетъ одинъ только шагъ за предѣлы одобряемаго вами пути,-- мы всѣ съ желчной досадой обращаемся противъ него и начинаемъ упрекать его въ томъ, что онъ поступаетъ недостойно, передавая ва судъ публики тѣ чувства, какія вызваны были y него разводомъ съ женой. Вотъ поведеніе, достойное доброй и великодушной публики! По нашему мнѣнію, Байровъ, въ тѣхъ условіяхъ, въ какія онъ былъ поставленъ, съ одной стороны поддаваясь окружавшимъ его искушеніямъ, съ другой -- постоянно терзаемый и оскорбляемый, вполнѣ естественно долженъ былъ написать то, что написалъ. Его такъ же мало можно винить въ этомъ поступкѣ, какъ и всякаго другого человѣка, который, находясь въ подобныхъ же обстоятельствахъ, излилъ бы свою душу въ интимной бесѣдѣ съ другомъ y камина. Общество само развило въ немъ привычку обращаться къ публикѣ,-- и само же приняло его призванія съ чувствомъ досады и неудовольствія!" (Локкартъ).