І.
Апостолъ Петръ сидѣлъ y вратъ своихъ;
Его ключи -- отъ рая -- были ржавы,
Столь рѣдко, видно, бралъ онъ въ руки ихъ;
Не то, чтобъ вся обитель вѣчной славы
Была полна, но въ глубь сердецъ людскихъ
Проникла сила дьявольской державы
И много душъ своимъ упорствомъ бѣсъ
Успѣлъ давно отторгнуть отъ небесъ.
II.
Хоръ ангеловъ пѣлъ хрипло гимнъ нестройный,
Иныхъ почти не вѣдая заботъ,
Какъ выводить то ночь, то полдень знойный,
Или смирять падучихъ звѣздъ полетъ,
Иль горній бѣгъ кометы безпокойной,
Когда она, пронзая небосводъ,
Дробитъ хвостомъ ядро планеты встрѣчной,
Какъ утлый челнъ порою китъ безпечный.
III.
Сочтя свой трудъ свершеннымъ въ дольней мглѣ,
Въ святую высь вернулись серафимы;
Въ раю никто не думалъ о землѣ,
Лишь ангелъ-счетчикъ, стражъ неутомимый,
Взиралъ, какъ горько міръ погрязъ во злѣ,
Какъ росъ грѣха разгулъ неудержимый,
И, истощивъ за счетомъ два крыла,
Онъ все жъ не могъ узнать всю мѣру зла.
IV.
За этотъ срокъ такъ много дѣла стало,
Что, вопреки желанью своему --
Съ кѣмъ изъ земныхъ министровъ не бывало --
Пришлось просить сотрудниковъ ему;
И вотъ благое небо начертало,
Чтобъ, бѣдному, не чахнуть одному,
Шесть ангеловъ отправить въ услуженье
Да дюжину святыхъ въ распоряженье.
V.
Для райской службы -- славный вышелъ столъ
И всетаки на всѣхъ хватило дѣла:
Такъ много царствъ воздвигло свой престолъ,
Побѣдный мечъ не разъ былъ вскинутъ смѣло
И каждый день свой счетъ кровавый велъ,
При Ватерло дошедшій до предѣла --
И здѣсь-то перья бросили они
Изъ отвращенья къ мерзости рѣзни.
VI.
Но бросимъ это; то, что ужаснуло
Сердца святыхъ, описывать не мнѣ;
Къ тому же ярость адскаго разгула
Противна стала даже Сатанѣ,
Хотя онъ самъ направилъ мечъ и дуло,
Чтобъ мѣрой зла насытиться вполнѣ.
(Ему-бъ одно въ заслугу я поставилъ, --
Что онъ вождей обоихъ въ адъ отправилъ).
VII.
Недолгій миръ опустимъ; изъ него
Земля не больше пользы извлекала,
Адъ,-- какъ всегда, a небо -- ничего;
Въ тѣ дни лишь власть тирана возростала;
Но онъ дождется часа своего,
Хотя-бъ та власть "семиголовой" стала,
Какъ оный "звѣрь о десяти рогахъ":
Одни рога внушить намъ могугъ страхъ
ѴІІІ.
Былъ первый годъ второй зари свободы,
Когда Георгій Третій опочилъ,--
Тотъ, что любилъ всѣхъ деспотовъ, что годы,
Совсѣмъ слѣпой, въ безумьи жизнь влачилъ;
Прекрасный фермеръ, нѣжный другъ природы,
Глупецъ-король, что царство разорилъ!
Почилъ, оставивъ въ мірѣ подчиненныхъ,
Глупцовъ и тѣмъ же мракомъ пораженныхъ,
IX.
Почилъ!-- Никто не плакалъ въ этотъ часъ;
Гробъ утопалъ въ избыткѣ пышныхъ тканей
И золота; былъ бархатъ, былъ атласъ;
Все, кромѣ слезъ,-- помимо тѣхъ рыданій,
Чья скорбь звучитъ за плату, на заказъ;
Былъ вопль элегій, купленныхъ заранѣ,--
Герольды, мачты, факелы, какъ встарь,
Хоругви, словомъ,-- полный инвентарь
X.
Посмертной мелодрамы.-- Въ часъ прощальный,
Изъ всѣхъ глупцовъ, сбѣжавшихся толпой,
Кто изнывалъ душой своей печальной?
Ихъ взоръ туманилъ трауръ показной,
Влекла ихъ пышность свиты погребальной;
Когда же гробъ засыпанъ былъ землей,
Всѣмъ адскою насмѣшкою казалось,
Что столько денегъ съ гнилью зарывалось.
XI.
И вотъ онъ -- прахъ! Онъ могъ уже давно
Стать тѣмъ, чѣмъ должно, если бы природѣ
Возстановлять здѣсь было суждено
Огонь и воздухъ, землю, на свободѣ;
Но снадобья, бальзамы, полотно,
Чего въ простомъ не водится народѣ,
Ему въ землѣ мѣшали тлѣть нагимъ, --
Чтобъ разлагаться дольше, чѣмъ другимъ.
XII.
Теперь онъ мертвъ -- и людямъ до него ли!...
Пустая надпись, счетъ гробовщика
Да десять строкъ его послѣдней воли,--
Вотъ весь итогъ. Бѣда не велика:
Онъ умеръ,-- сынъ остался на престолѣ,
Въ немъ живы всѣ примѣты старика,
Лишь нѣтъ одной черты, весьма примѣрной,--
Любви къ женѣ, уродливой и скверной.
XIII.
"Подаждь, Творецъ, спасенье королю!"
Спасать такихъ!... Въ раю не столь просторно....
Богъ щедръ. Но пусть... Я вовсе не стою
За то, что казнь нужна и благотворна;
Быть можетъ я одинъ лишь признаю,
Что зло сердца скуетъ не столь упорно,
Разъ обуздать -- конечно, не всегда --
Безмѣрность кары адскаго суда.
XIV.
Я знаю самъ, что думать такъ -- безбожно;
Я знаю: тотъ, кто слѣпо убѣжденъ,
Что осужденье даже невозможно,
Пожалуй, первый будетъ осужденъ.
Все въ нашей церкви -- свято, непреложно,--
Такъ учатъ всѣхъ, кто въ Англіи рожденъ,--
A остальныя церкви, синагоги
Живутъ обманомъ, вѣрою убоги.
XV.
Пусть Богъ намъ всѣмъ поможетъ! Всѣмъ и мнѣ!
Я слабъ, обречь меня на муки ада
Такой-же трудъ ничтожный Сатанѣ,
Что мяснику достать овцу изъ стада;
Не то, чтобъ я пригоденъ былъ вполнѣ
Для блюда благороднаго, изъ ряда
Тѣхъ вѣчныхъ блюдъ, куда войдутъ, какъ снѣдь,
Должно быть, всѣ, чья доля -- умереть.
XVI.
Апостолъ Петръ сидѣлъ y двери рая,
Въ дремотѣ часто голову клоня;
Вдругъ грянулъ гулъ, пространство содрогая,
Порывъ потока, вихря иль огня,--
Ну, словомъ, чья-то сила неземная
Низверглась въ тишь безтрепетнаго дня;
Но тамъ, гдѣ все бы въ мірѣ трепетало,
Петръ лишь сказалъ: "Еще звѣзды не стало!"
XVII.
Ho не успѣлъ онъ вновь забыться сномъ,
Какъ вдругъ явился ангелъ и такъ больно
Своимъ блестящимъ, радужнымъ крыломъ
Задѣлъ Петра, что тотъ зѣвнулъ невольно.
Онъ крикнулъ: "Встань!" -- И сталъ летать кругомъ,
Что твой павлинъ, въ красѣ самодовольной.
Святой сказалъ: "Что значитъ этотъ гамъ?
Не Сатана ль собрался въ гости къ намъ?"
XVIII.
"Георгій Третій умеръ!" -- "Такъ! ты все же
Скажи мнѣ толкомъ, кто же онъ такой".--
Георгій кто? Кто Третій? Ахъ ты, Боже,--
Король британскій!-- "Разъ онъ съ головой,
Я очень радъ столь рѣдкому вельможѣ.
A то здѣсь былъ король совсѣмъ иной;
Его въ раю отвергли бъ непремѣнно,
Не брось онъ въ насъ главой усѣкновенной.
XIX.
"Король французскій, что ли... Человѣкъ,
Раздавленный короною земною,
Вдругъ хочетъ быть увѣнчаннымъ навѣкъ,
Какъ мученикъ! И еслибъ подъ рукою
Былъ мечъ, которымъ ухо я отсѣкъ,
Я бъ показалъ... Но такъ какъ здѣсь со мною
Былъ только ключъ, то, вскинувъ ключъ свой вдругъ,
Я могъ лишь выбить голову изъ рукъ.
XX.
"Онъ такъ завылъ, что, право, поневолѣ
Былъ принятъ въ рай и вотъ ужъ много дней
Сидитъ онъ съ Павломъ въ звѣздномъ ореолѣ;
Поди, и самъ святой Варѳоломей
Добиться могъ отнюдь не лучшей доли,
Явившись въ небо съ кожею своей,
Чѣмъ онъ -- съ такою слабой головою,
Дубовою, нелѣпой и пустою.
XXI.
"Явись она на собственныхъ плечахъ,
Тогда бъ совсѣмъ иное было дѣло;
A то участье, мысль о палачахъ,
Какъ колдовство, святыми овладѣло,
И голова пустая, этотъ прахъ,
Была опять посажена на тѣло:
Вѣдь здѣсь не могутъ -- такъ ужъ завели! --
Не портить дѣло мудрое земли".
XXII.
Въ отвѣтъ же ангелъ: "Полно волноваться!
На этотъ разъ король въ порядкѣ, цѣлъ,--
Онъ лишь не зналъ, куда ему податься,
И всякій имъ, какъ куклою, вертѣлъ;
На то здѣсь судъ, чтобъ въ этомъ разобраться,
A разсуждать -- совсѣмъ не нашъ удѣлъ;
У насъ съ тобою цѣль, увы -- иная --
Свершать свой долгъ, отнюдь не разсуждая".
XXIII.
Пока здѣсь шелъ весь этотъ разговоръ,
Какъ тихій вихрь, взметнувшійся высоко,
Чей свѣтлый бѣгъ и радостенъ и скоръ:
Рать ангеловъ явилась издалека,
Пересѣкая царственно просторъ,
Что лебедь гладь лазурнаго потока,--
И съ ней старикъ незрячій и сѣдой
Съ душою столь же дряхлой и слѣпой.
XXIV.
Но вслѣдъ за ихъ лучистою толпою
Духъ Сумрака явился въ тотъ же мигъ,
Какъ вихрь, рожденный тучей грозовою,
Чей бурный бѣгъ губителенъ и дикъ;
Величьемъ думъ и вѣчною враждою
Отмѣченъ былъ его безсмертный ликъ --
И тамъ, куда онъ устремлялся взоромъ,
Ночная тьма вставала надъ просторомъ.
XXV.
На входъ, куда проникнуть онъ не смѣлъ,
Остановивъ стремительность полета,
Съ такой враждой безсмертной онъ глядѣлъ,
Что Петръ готовъ былъ кинуться въ ворота;
Онъ трепетно ключами загремѣлъ
И на челѣ явились капли пота:
И этотъ потъ, что ликъ его омылъ,
Не просто потъ, a свѣтлый ихоръ былъ.
XXVI.
Всѣ ангелы,-- какъ робкихъ птичекъ стая
Предъ соколомъ,-- не въ силахъ скрыть испугъ,
Сомкнулись въ кучу -- искрясь и блистая,
Какъ въ Оріонѣ свѣтлый звѣздный кругъ,--
Скрывъ старика, что прибылъ, самъ не зная,
Куда, хотя онъ столь надежныхъ слугъ
И не имѣлъ (въ большомъ числѣ исторій
Доказано, что каждый ангелъ -- тори).
XXVII.
Вдругъ, чьи-то руки быстро развели
Врата небесъ и съ тихимъ трепетаньемъ
Разлился свѣтъ, по близости,-- вдали,--
Раскинулся надъ цѣлымъ мірозданьемъ
До жалкой точки, сумрачной земли,
Гдѣ снова вспыхнулъ сѣвернымъ сіяньемъ
Надъ полюсомъ, тѣмъ самымъ, что, во льдахъ,
Былъ виденъ Пэрри въ "Мельвильскихъ водахъ".
XXVIII.
И въ тотъ же мигъ изъ двери заповѣдной
Явился Духъ лучистой красоты,
Въ сіяньи славы, точно стягъ побѣдный,
Сверкающій, какъ пламя, съ высоты.
Мои слова -- лишь отблескъ слишкомъ блѣдный,--
Во мракѣ праха меркнетъ свѣтъ мечты
Въ душѣ людской,-- но есть и исключенье:
Бредъ Боба Соути, яркій безъ сомнѣнья.
XXIX.
Пришедшій былъ Архангелъ Михаилъ:
Видъ ангеловъ, архангеловъ... ихъ лица
Извѣстны всѣмъ; о князѣ райскихъ силъ,
О чортѣ -- въ книгахъ часто говорится,
Есть образа; но кто установилъ
Ихъ сходство? Я же вправѣ усумниться,
Что тотъ иль этотъ -- подлинно таковъ...
Но я вторгаюсь въ область знатоковъ.
XXX.
Источникъ славы, самъ сіяя славой,
Оплотъ добра и дѣлъ его живыхъ,
У входа въ рай стоялъ онъ величаво
Среди святыхъ, почтенныхъ и сѣдыхъ,
И серафимовъ рати моложавой
(Я ихъ по виду счелъ за молодыхъ
& nbsp; Сличая годы, Петръ, поди, моложе,--
У нихъ же лица болѣе пригожи).
XXXI.
Всѣ ангелы склонились передъ нимъ,
Архангельскимъ владыкою, главою
Чиновъ небесъ, что былъ глубоко чтимъ,
Какъ нѣкій богъ; но дерзостной мечтою,
Гордынею, онъ не былъ одержимъ,
Служа Творцу всей ангельской душою,
И, несмотря на санъ высокій свой,
Онъ твердо зналъ, что въ небѣ онъ -- второй.
XXXII.
Предъ нимъ былъ тотъ, кого безъ раздѣленья,
Въ добрѣ и злѣ отъ вѣка онъ знавалъ:
Имъ въ розни нѣтъ ни мира, ни забвенья,--
Въ томъ вся ихъ мощь; лишь взглядъ ихъ выдавалъ
Нѣмую скорбь живого сожалѣнья,
Но, для вражды, вѣдь каждый самъ избралъ
Всю даль вѣковъ, какъ срокъ ея безъ грани,
И Божій міръ, какъ поле этой брани.
XXXIII.
И только здѣсь смолкала ихъ вражда:
Какъ учитъ Іовъ, даже Духъ изгнанья
Являться въ небо властенъ иногда,
Гдѣ онъ привѣтъ встрѣчаетъ и вниманье
"Сыновъ небесъ" и тамъ же безъ труда
Я бъ указалъ, въ' примѣръ и назиданье, '
Какъ ихъ бесѣды ласково велись,--
Но мы и такъ отъ цѣли отвлеклись.
XXXIV.
Вѣдь здѣсь не трудъ ученый, многословный,
Гдѣ богословъ берется доказать,
Что Іовъ -- фактъ, иль образъ, звукъ условный;
И намъ цитатъ лишь столько нужно брать,
Чтобъ ради нашей ссылки голословной
Насъ за обманъ не вздумали карать,--
Притомъ здѣсь все, до іоты,-- внѣ сомнѣнья,
И подлинно, какъ всякое видѣнье.
XXXV.
У входа въ рай смолкалъ ихъ вѣчный споръ:
Какъ на судѣ восточномъ -- y порога,
Здѣсь душу ждалъ послѣдній приговоръ,
Идти ли въ адъ, или въ обитель Бога,
И потому привѣтливъ былъ ихъ взоръ;
Хотя къ лобзаньямъ не было предлога,
Но все же тотъ, кто -- Тьма, и тотъ, кто -- Свѣтъ,
Не медлили привѣтомъ на привѣтъ.
XXXVI.
Архангелъ гостю плавно поклонился
И даже руку къ сердцу приложилъ;
Предъ недругомъ онъ саномъ не гордился,
Ни робости ничѣмъ не проявилъ:
Онъ съ нимъ во всемъ какъ съ равнымъ обходился,
A Сатана предъ княземъ райскихъ силъ
Стоялъ съ тѣмъ видомъ гордымъ и надменнымъ,
Что нищій грандъ предъ выскочкой презрѣннымъ.
XXXVII.
Склонивъ на мигъ отверженный свой ликъ,
Онъ только ждалъ урочнаго мгновенья,
Чтобы во имя всѣхъ своихъ уликъ
Потребовать Георгу осужденья
И доказать, что горестный старикъ
Не болѣе достоинъ снисхожденья,
Чѣмъ рядъ другихъ усопшихъ королей,
Чей умъ былъ часто выше и свѣтлѣй.
XXXVIII.
Архангелъ началъ: "Въ чемъ же предъ тобою
Повиненъ онъ? Повѣдай намъ, какимъ
Дѣяніемъ онъ грѣшенъ иль мечтою,
Что ты сюда являешься за нимъ?
Разъ на землѣ грѣховной суетою
Онъ, какъ король и смертный, былъ томимъ,
И тѣмъ попралъ свой долгъ прямой и строгій".
Онъ -- твой; a нѣтъ -- ступай своей дорогой!"
XXXIX.
Князь Воздуха отвѣтилъ: "Михаилъ!
И здѣсь, предъ Тѣмъ, Кому и ты подвластенъ,
Онъ, все же,-- мой; онъ мнѣ, какъ прахъ, служилъ,
И впредь, какъ духъ, не быть моимъ не властенъ;
Тебѣ онъ дорогъ тѣмъ, что мало пилъ,
И тѣмъ, что не былъ къ женщинѣ пристрастенъ,--
Но все жъ онъ правилъ цѣлою страной,
Чтобъ преклониться только предо мной.
XL.
Взгляни на нашу землю, иль вѣрнѣе
Мою; надъ ней не такъ ужъ властенъ Богъ!
Я не горжусь, и Онъ не сталъ бѣднѣе;
Средь звѣздъ своихъ безчисленныхъ Онъ могъ
И не тужить о горестномъ пигмеѣ,
Землѣ сырой, гдѣ каждый такъ убогъ,
Что изъ людей немногіе,-- конечно,
Сверхъ королей -- достойны кары вѣчной,--
XLI.
И то лишь въ силу вѣчныхъ правъ моихъ;
Вводить ихъ въ грѣхъ, склонять ко злу -- хитро ли!
Да нужды нѣтъ; не проще-ль бросить ихъ
На произволъ ихъ злой и темной воли --
Съ проклятіемъ, что скрыто въ нихъ самихъ.
Исправить же, помочь имъ въ грѣшной долѣ,
Безсиленъ рай -- такая ихъ стезя,--
Какъ аду хуже сдѣлать ихъ нельзя.
XLII.
Ты лишь взгляни на землю: въ то мгновенье,
Когда онъ, червь безпомощный, слѣпой,
Въ расцвѣтѣ силы поднялъ жезлъ правленья,
И міръ, и онъ имѣли видъ иной;
Моря и земли въ знакъ благоговѣнья
Склонились ницъ,-- подъ частою грозой
Два острова сіяли блескомъ славы
Незыблемо, храня благіе нравы.
XLIII.
Онъ правилъ царствомъ много долгихъ лѣтъ;
Сравни, какимъ онъ свой престолъ оставилъ,
Съ тѣмъ, что нашелъ!-- Все выведи на свѣтъ:
Какъ онъ всю власть любимцу предоставилъ;
Какъ онъ себя -- чего и въ нищемъ нѣтъ!--
Позорной страстью къ золоту прославилъ,
Порокомъ самыхъ низменныхъ сердецъ.
И Францію ты вспомни, наконецъ!
XLIV.
Онъ, скажутъ, былъ орудіемъ... Безспорно!
(Дѣльцовъ найдемъ). A кто -- орудье,-- въ адъ!
Съ тѣхъ поръ, какъ люди тупо и покорно
Гнетъ правящихъ мучительно влачатъ --
Въ кровавыхъ спискахъ зла, рѣзни позорной
Сыщи примѣръ, я буду очень радъ,
Правленія, изъ самыхъ отдаленныхъ,
Гдѣ было бъ больше крови и казненныхъ.
XLV.
Все вольное онъ горько попиралъ;
Свои, чужіе, люди и народы...
Гдѣ только въ мірѣ радостно взывалъ
Къ людскому сердцу благовѣстъ свободы,
Въ Георгіѣ онъ недруга встрѣчалъ:
Онъ все повергъ въ мученья и невзгоды.--
Воздержный нравъ я тоже въ немъ цѣню,
Какъ все, что часто чуждо королю.
XLVI.
Какъ честный мужъ, свой долгь онъ вѣдалъ строго,
Былъ недурнымъ главою и отцомъ;
Для короля вѣдь это очень много:
Умѣренность за княжескимъ столомъ
Цѣннѣе, чѣмъ за трапезой убогой.
Да я не то признать согласенъ въ немъ!
Отъ этого жъ не легче милліонамъ,
Влачившимъ гнетъ съ проклятіемъ и стономъ.
XLVII.
Онъ Новымъ свѣтомъ свергнутъ; Старый свѣтъ
Еще влачитъ позорно крестъ жестокій
Того, что онъ оставилъ, какъ завѣтъ:
Въ преемникахъ живутъ его пороки --
Въ нихъ лишь его порядочности нѣтъ;
Еще царятъ тираны, лежебоки,
Забывъ, что власть дана для дѣлъ благихъ;
Но близокъ часъ,-- набатъ разбудитъ ихъ!
XLVIII.
Пять милліоновъ душъ, хранившихъ строго
Завѣтъ старинный, права онъ лишилъ
Провозглашать открыто имя Бога,
И ваше, Петръ, и ваше, Михаилъ!--
Ужель вамъ мало этого предлога,
Чтобъ былъ низвергнутъ тотъ, кто отрѣшилъ
Католиковъ отъ всякаго почина
Во всѣхъ святыхъ дѣлахъ христіанина!
XLIX.
Молиться Богу онъ не воспрещалъ;
Но фактъ молитвы влекъ уже стѣсненье
Во всѣхъ правахъ -- предъ тѣми, кто считалъ,
Что чтить святыхъ -- смѣшное заблужденье".
Тутъ Петръ вскочилъ и громко закричалъ:
"Ведите прочь весь этотъ смрадъ и тлѣнье,
И если гвельфъ угоденъ небесамъ,
Пока я стражъ, то будь я проклятъ самъ!
L.
Да я, отъ правъ отрекшись и отъ чина,
Скорѣе буду Церберомъ въ аду,
Чѣмъ допущу, чтобъ тѣнь ханжи, кретина,
Бродила въ райскомъ царственномъ саду".
A Сатана замѣтилъ: "Молодчина!
Такъ и должно, по строгому суду.
Я васъ охотно Церберомъ поставлю,
A рай стеречь я н аше го отправлю".
LL
Здѣсь Михаилъ вмѣшался: "Вы, святой!
Вы, Сатана! Могли бы удержаться!
Я думалъ, Петръ, вы чуточку иной.
Васъ, Сатана, прошу не обижаться,
Что сгоряча онъ санъ унизилъ свой:
Вѣдь и святымъ не диво забываться.
У васъ еще улики?" -- "Нѣтъ".-- "Тогда --
Свидѣтелей! Безъ нихъ вѣдь нѣтъ суда".
LII.
На это Дьяволъ сдѣлалъ знакъ рукою,
Погнавъ въ пространство силою своей
Громады тучъ съ ихъ вихрями и тьмою,
Какихъ не знаетъ даль земныхъ полей;
И грянулъ громъ надъ сушей и водою,
Сливаясь съ гуломъ адскихъ батарей
(Великій Мильтонъ былъ того же взгляда,
Что пушку сдѣлалъ главный мастеръ ада).
LIII.
Весь этотъ гулъ раздался, какъ сигналъ
Той рати душъ погибшихъ, чьей опекѣ
Просторъ міровъ несмѣтныхъ подлежалъ,
Текущихъ, бывшихъ, будущихъ. Навѣки
Къ своимъ мѣстамъ ихъ адъ не приковалъ,
И каждая могла, какъ хищникъ нѣкій,
Свободно рыскать въ безднѣ міровой,
Влача свое проклятіе съ собой.
LIV.
Въ томъ вся ихъ гордость -- какъ тутъ не гордиться!
Онѣ же -- въ родѣ рыцарей, иль тѣхъ,
Кто носитъ знакъ отличія, рядится
Въ кафтанъ, чей воротъ вовсе не для всѣхъ...
Просилъ бы этихъ духовъ не сердиться
За образы земные. Весь мой грѣхъ,
Что самъ я -- прахъ. Я знаю, эти тѣни
Гораздо выше всѣхъ моихъ сравненій.
LV.
Тотъ кличъ свершилъ, промчавшись съ неба въ адъ,
Пять милліоновъ тѣхъ же разстояній,
Что отъ земли до солнца и назадъ;
Въ какой же срокъ?-- Изъ точныхъ показаній
Мы знаемъ, сколько времени скользятъ
Лучи, чтобъ вспыхнуть въ Лондонскомъ туманѣ,
Гдѣ флюгера сверкаютъ трижды въ годъ,
И то, коль лѣто сносное придетъ.
LVI.
Въ какой же?-- Въ полминуты.-- Безъ сомнѣнья,
Лучъ солнца можетъ только въ большій срокъ
Свершить свой путь до мѣста назначенья.
Вѣдь онъ не столь проворенъ, какъ ходокъ,
Чтобъ въ скорости, при всемъ упорствѣ рвенья,
Онъ превзойти гонцовъ отъ ада могъ,--
И тамъ, гдѣ солнце въ мірѣ годы тратитъ,
Лукавому всего полсутокъ хватитъ.
LVII.
Вдали, y самой грани міровой,--
Едва съ полкроны -- пятнышко явилось
(Я то же видѣлъ въ морѣ -- предъ грозой);
Оно росло, все ближе становилось,
Мѣняя часто темный обликъ свой,
И какъ корабль таинственный кружилось
Или кружило (самъ не разрѣшу
И можетъ быть въ грамматикѣ грѣшу,--
LVIII.
Но вамъ виднѣй), въ концѣ же тучей стало --
Свидѣтелей! Пожалуй никогда
И саранчи такъ много не летало;
Затмивъ просторъ, ихъ дикая орда,
Все скопище ревѣло, гоготало,--
Точь въ точь гусей крикливыя стада
(Коль скоро здѣсь умѣстно слово стадо),
Воистину--"разверзлись бездны ада".
LIX.
Гремѣлъ Джонъ Булль потокомъ бранныхъ словъ;
За нимъ божился Пэдди безтолково,
Ворчалъ шотландецъ; въ хоръ ихъ голосовъ
Французскій призракъ вплелъ такое слово,
Что онъ смутилъ бы даже кучеровъ:
Въ немъ было столько запаха земного;
A Джонатанъ горланилъ, самъ не свой:
" Нашъ президентъ опять затѣялъ бой!"
LX.
За ними шли голландцы и датчане,--
Короче, рать всѣхъ мыслимыхъ тѣней --
До острововъ въ далекомъ океанѣ,
Всѣхъ странъ, профессій, лѣтъ и ступеней,--
Явившихся къ отвѣтной этой грани
Судить дѣла Георгіевыхъ дней,
Взглянуть, не также ль даже государи
Подвержены, какъ всѣ мы, вѣчной карѣ.
LXI.
При видѣ ихъ архангелъ поблѣднѣлъ,
Какъ можетъ духъ; затѣмъ, какъ лучъ разсвѣтный,
Весь ликъ его свѣтился и горѣлъ,--
Иль какъ въ окнѣ церковномъ блескъ отвѣтный,
Когда закатъ торжественно зардѣлъ,
Иль дальнихъ молній отблескъ огнецвѣтный,
Иль пестрый смотръ наѣздниковъ лихихъ,
Зеленыхъ, красныхъ, синихъ и другихъ.
LXII.
Онъ вновь вступилъ въ бесѣду съ Сатаною:
"Зачѣмъ, мой другъ -- мы всетаки друзья,
Хотя отъ вѣка скованы борьбою;
Мы просто въ разныхъ лагеряхъ, и я
Руковожусь не личною враждою;
Творя иное дѣло бытія,
Я васъ цѣню, и всякій разъ невольно
За вашъ злой нравъ становится мнѣ больно.
LXIII.
Зачѣмъ же, добрый Люциферъ, тогда
Вамъ было звать въ свидѣтели полъ-ада
И полъ-земли? Какая въ нихъ нужда!
Довольно двухъ,-- была бъ лишь трезвость взгляда,
A то въ виду столь сложнаго суда
И мнѣ, и вамъ затратить вѣчность надо,
Вѣдь доводамъ отвѣтчика, истца,
Какъ нашему безсмертью, нѣтъ конца*.
LXIV.
Духъ зла отвѣтилъ: "Съ личной точки зрѣнья
На этотъ разъ мнѣ, право, все равно:
Десятки душъ, и лучше, безъ сомнѣнья,
Взамѣнъ я могъ имѣть уже давно;
Я требовалъ Георгу осужденья
Лишь потому, что такъ и быть должно;
Я уступлю, за чѣмъ же дѣло стало,
Вѣдь королей y насъ въ аду не мало".
LXV.
Такъ Михаилу демонъ отвѣчалъ
(Безличнымъ Соути прозванный "двуличнымъ").
"Тогда изъ всѣхъ,-- архангелъ продолжалъ,
Я нахожу найболѣе логичнымъ
Избрать двоихъ." -- "A выборъ-то не малъ!
Замѣтилъ дьяволъ тономъ безразличнымъ --
Изъ миріадъ кого-бъ я вызвать могъ,
Пускай Джэкъ Уильксъ выходитъ,--чѣмъ онъ плохъ?"
LXVI.
И изъ толпы сейчасъ же вышелъ смѣло
Веселый призракъ, странный и смѣшной;
Онъ былъ одѣтъ по модѣ устарѣлой;
Вѣдь смертные приносятъ въ міръ иной
Все, что при жизни красило иль грѣло
Ихъ грѣшный прахъ; за гранью гробовой
Всѣ виды платья собраны,-- отъ Евы
И вплоть до тѣхъ, что носятъ наши дѣвы.
LXVII.
Взглянувъ на всю столпившуюся рать,
Воскликнулъ духъ: "Здѣсь можно простудиться!
Друзья всѣхъ сферъ, не время ль начинать?
Зачѣмъ сюда приказано явиться?
На выборы? тогда прошу избрать
Меня, того, кто смѣетъ тѣмъ гордиться
Что партіи былъ преданъ всякій разъ!
Могу, я, Петръ, разсчитывать на васъ?"--
LXVIII.
Но Михаилъ замѣтилъ: "Вы -- неправы:
То -- суета земная, здѣсь же судъ
Надъ королемъ, носителемъ державы,--
Запомните!" -- "А тотъ крылатый людъ
Вѣдь херувимы -- въ блескѣ райской славы?--
Спросилъ Джэкъ Уильксъ.-- Никакъ Георгій тутъ?
Да онъ же слѣпъ!...-- Лицо довольно схоже,
Да только я считалъ его моложе."
LXIX.
"Какъ видите,-- и судъ ему воздастъ,--
Отвѣтилъ Ангелъ,-- всякій грѣхъ накажетъ.
Гробъ даже смердамъ самыхъ низшихъ кастъ
Даетъ права винить и тѣхъ, кто княжитъ,--
Мы слушаемъ!" -- "Не всякій ждать гораздъ,
Пока ихъ смерть ему языкъ развяжетъ --
Замѣтилъ Уильксъ, -- я первый въ томъ числѣ
Кричалъ имъ все, что думалъ, на землѣ".
LXX.
"Тогда мы въ неб ѣ просимъ повторенья
Твоихъ уликъ,-- отвѣтилъ Михаилъ.
"Нѣтъ,-- духъ сказалъ,-- я съ нимъ окончилъ пренья.
Чтобъ я свои улики изложилъ!...
Шалишь! Старо! Вѣдь я его правленье
И всѣ его парламенты разбилъ
Давнымъ давно, и, какъ король, къ тому же,
Онъ былъ, какъ всѣ,-- не лучше и не хуже.
LXXI.
Не скрою, было подло поступать
Съ такимъ, какъ я, бѣднягою столь круто;
Но я его не вправѣ порицать;
То было дѣло Грэфтона и Бута,--
Ему же лично незачѣмъ страдать
За лютость тѣхъ, кто былъ наказанъ люто
Еще въ живыхъ. Пускай же этотъ прахъ
Вкушаетъ радость въ вашихъ небесахъ".
LXXII.
Но сатана:-- "Вы заняты не дѣломъ!
Ставъ на землѣ полупридворнымъ, вы,
Я вижу, Уильксъ, хлопочете о ц ѣ ломъ.
Но власть Георга кончилась; увы!
За роковымъ и сумрачнымъ предѣломъ
Онъ снялъ на вѣкъ корону съ головы.
Вашъ трудъ пропалъ: на дьявольскомъ обѣдѣ
Вы встрѣтитесь, быть можетъ, какъ сосѣди.
LXXIII.
Какъ васъ понять, я, право, раньше зналъ,
Когда, шепча ехидно и забавно,
Вы все сновали тамъ, гдѣ Беліалъ,
На службѣ дня, вертѣлъ свой вертелъ плавно
И жиромъ Фокса Питта поливалъ;
Какъ васъ понять, въ тотъ часъ мнѣ стало явно.
Мутить мнѣ адъ,-- я ротъ ему зажму,--
Чтобъ зналъ онъ цѣну биллю своему.
LXXIV.
Звать Юннія!" Сейчасъ же тѣнь качнулась,
Причемъ по всей безчисленной толпѣ
Прошло движенье,-- вся она сомкнулась,
Рукой къ рукѣ, стопой тѣснясь къ стопѣ
(Чтобъ лишь узнать, какъ горько обманулась!),--
Какъ травка къ травкѣ въ стянутомъ снопѣ,
Иль сжатый воздухъ, шаръ свой напрягая,
Иль -- что печальнѣй -- колика людская.
LXXV.
Высокій призракъ, тощій и сѣдой,
Какъ еслибъ онъ при жизни былъ ужъ тѣнью,
Прошелъ впередъ, въ движеніяхъ -- живой,
Ничѣмъ не выдавъ, кто онъ по рожденью;
Унылъ и веселъ, маленькій -- большой,
Онъ вѣчно былъ подверженъ измѣненью,
Сейчасъ одно,-- глядишь, уже не то,
Переходя -- невѣдомо, во что.
LXXVI.
И тщетно духи зрѣнье напрягали,
Чтобъ различить черты его лица;
Самъ Сатана узналъ его едва ли;
Онъ весь, какъ сонъ, мѣнялся безъ конца,
Одни его извѣстнѣйшимъ считали;
Тотъ видѣлъ въ немъ родимаго отца;
A тотъ опять божился всѣмъ, что свято,
Что онъ, молъ, дядя падчерицы брата.
LXXVII.
Другой твердилъ: онъ, дескать, рыцарь, князь,
Набобъ, священникъ, стряпчій знаменитый;
A духъ, инымъ не рѣже становясь,
Чѣмъ мнѣнія крикливой адской свиты,
Опровергалъ ихъ вѣрность, смыслъ и связь,--
И тѣни были прямо съ толку сбиты:
Онъ былъ великій фокусникъ душой,--
Измѣнчивый, волшебный, подвижной.
LXXVIII.
Лишь стоило найти ему названье,--
Разъ-два!-- глядишь, ужъ онъ совсѣмъ иной;
Едва ль, при всемъ усиліи вниманья,
Онъ былъ бы узнанъ матерью родной
(Когда бъ y столь волшебнаго созданья
Имѣлась мать); предъ пестрою игрой
Терялись всѣ, и было безполезно
Рѣшать, кто скрытъ подъ "маскою желѣзной".
LXXIX.
То онъ хотѣлъ, какъ Церберъ, иногда
Казаться вдругъ "тремя одновремено";
A то однимъ сочтешь не безъ труда;
Здѣсь яркимъ свѣтомъ вспыхнулъ онъ мгновенно,
A тамъ съ туманомъ слился безъ слѣда,
Какъ бѣдный Лондонъ съ нашей мглой безсмѣнной;
Глядишь онъ Беркъ, сэръ Филипъ Фрэнсисъ, Тукъ,--
И каждый разъ нежданно, вдругъ.
LXXX.
Но я припасъ одно предположенье
Мое; его скрывалъ я много лѣтъ,
Боясь навлечь невольное гоненье
На важныхъ лицъ,-- a то, глядишь, задѣтъ
Министръ иль пэръ... опала, пониженье...
Оно -- вниманье!-- вотъ его секретъ:
Тотъ, кто какъ Юній славился доселѣ,--
Никто; онъ, право, не жилъ въ самомъ д ѣ л ѣ.
LXXXI.
Я, право же, не вижу, почему
Безъ всякихъ рукъ письму нельзя явиться,
Разъ безъ головъ ихъ пишутъ прямо тьму --
И груды книгъ! Пока иной стремится
Рѣшить, какого автора уму
Принадлежитъ такая-то страница,
Онъ самъ, какъ Нигеръ, водитъ за носъ свѣтъ!
Есть авторъ или устье, иль ихъ нѣтъ.
LXXXII.
"Кто жъ ты?" спросилъ Архангелъ для начала.
" Въ томъ вся и суть моихъ заглавныхъ строкъ"
Могучая тѣнь тѣни отвѣчала --
"И то, чего никто раскрыть не могъ,
Узнать и вамъ не болѣе пристало".
На это Ангелъ: "Въ чемъ же твой упрекъ
Георгу?"-- "Раньше" крикнулъ духъ на это,
Я оть него на письма жду отвѣта.
LXXXIII.
"Укоръ моихъ уликъ переживетъ
Весь прахъ его до надписи надгробной".--
Но Михаилъ: "А ты-то въ свой чередъ
Предвзятостью иль выходкой подобной
Не прегрѣшилъ? Тамъ всюду вѣренъ счетъ?
Ты не былъ рѣзокъ въ рѣчи слишкомъ злобной
И страстной?" -- "Страсть!" воскликнулъ духъ чудной,
"Я презиралъ, любя свой край родной!
LXXXIV.
Я написалъ и дѣло приговора
Отвѣтить, кто достойнѣй вѣчныхъ мукъ",
Сказалъ онъ, Umbra Nominis, и скоро
Исчезъ, какъ дымъ небесный или звукъ.
"Еще не вызванъ для рѣшенья спора
Ни Вашингтонъ, ни Франклинъ, ни Джонъ Тукъ..."
Сказалъ Духъ Зла, но тутъ же крикъ раздался
"Пусти!" -- хотя никто не разступался.
LXXXV.
И не щадя ни груди, ни локтей
(Съ нимъ херувимъ, къ тому опредѣленный),
На середину вышелъ дьяволъ Асмодей,
Тяжелой ношей, видно, утомленный.
"Да здѣсь не духъ, a кто-то изъ людей!"
Воскликнулъ вдругъ Архангелъ изумленный.
"Я зналъ" замѣтилъ Incubus -- онъ могъ
Имъ быть давно, но только дайте срокъ.
LXXXVI.
"Вѣроотступникъ!-- Ну ужъ и летѣли!
Вѣдь вотъ свихнулъ я лѣвое крыло:
Какъ будто съ нимъ всѣ книги пустомели,--
Его труды -- такъ было тяжело.
Такъ вотъ: лечу надъ Скиддо -- такъ, безъ цѣли --
(Тамъ вѣчно дождь) -- и вижу: домъ, свѣтло;
Я -- внизъ, и, глядь, предъ парнемъ-то сатира
На Библію, на всѣ завѣты міра!
LXXXVII.
Второе -- ваше дѣло, Михаилъ,
A первое, сатира,-- область ада,
Онъ, значитъ, всѣ законы преступилъ.
Чтобъ по дѣламъ ему была награда,
Я, въ чемъ онъ былъ, молодчика схватилъ
И вверхъ, сюда! Летѣть мнѣ долго ль надо!
Минутъ пятнадцать -- мчался, какъ стрѣла:
Его жена и чай не отпила".
LXXXVIII.
Духъ зла сказалъ: "У насъ онъ на примѣтѣ,
Я какъ-то даже ждалъ его сюда;
Глупѣй его не видано на свѣтѣ,
A самомнѣнье -- право, хоть куда!
Вамъ, Асмодей, о столь пустомъ предметѣ
Тревожиться не стоило труда:
Такая тварь -- ничтожнѣе ничтожныхъ --
Пришла бъ сама (безъ выдачи дорожныхъ).
LXXXIX.
Но разъ онъ здѣсь, присмотримтесь къ дѣламъ..."
Тутъ Асмодей: "Одно другого стоитъ!
Онъ занятъ тѣмъ, что въ пору здѣсь, да вамъ,
Онъ изъ себя писца y Парки строитъ,--
Подумайте, къ чему ведетъ весь срамъ,
Когда оселъ свой наглый ротъ раскроетъ!"
Но Михаилъ: "Онъ долженъ самъ сказать,
Вы знаете, нельзя же отказать"...
ХС.
И бардъ, народъ встрѣчая и подмостки,
Что для него на свѣтѣ -- сущій кладъ,
Откашлялся, и сталъ свой голосъ жесткій
Настраивать на очень скорбный ладъ
И началъ стихъ томительно-громоздкій;
Но вышло такъ, что самъ онъ былъ не радъ:
На первомъ же гекзаметрѣ запнулся --
И стихъ хромалъ и голосъ содрогнулся.
ХСІ.
Но прежде чѣмъ онъ стихъ свой разогналъ
Въ речитативъ, надъ ангельской толпою
Раздался ропотъ, ужасъ пробѣжалъ,
Какъ грозный гулъ, по длинному ихъ строю
И Михаилъ не вытерпѣлъ и всталъ,
Боясь столкнуться съ новою строфою.
Онъ крикнулъ: "Брось, не нужно! ты бы намъ --
Non di, non homines -- продолжи самъ!"
ХСІІ.
По всей толпѣ смятенье пробѣжало,
Ей, видно, былъ противенъ всякій стихъ:
Рать ангеловъ ужъ столько ихъ пѣвала
Въ часы молитвъ безчисленныхъ своихъ,
Толпа жъ тѣней и слушать ихъ устала
Еще при жизни: здѣсь ей не до нихъ.
Монархъ, молчавшій, крикнулъ адской свитѣ:
"Здѣсь Пай? Здѣсь Пай? Ведите -- уведите!"
ХСІІІ.
И ропотъ росъ; дрожали небеса
Отъ кашля, точно въ длинномъ засѣданьи,
Гдѣ Кэстельри трудился три часа
(Сегодня онъ -- министръ, въ придворномъ званьи,--
Рабы -- внимай!); гремѣли голоса:
"Долой его!" и въ трудномъ ожиданьи
Нашъ бардъ прибѣгъ за помощью къ Петру,
Какъ къ бывшему собрату по перу.
ХСІѴ.
Пройдоха былъ не такъ уже невзраченъ;
Орлиный носъ, орлиный острый взглядъ:
Видъ коршуна; весь ликъ его былъ мраченъ
И вмѣстѣ съ тѣмъ пріятно-плутоватъ,
И ужъ подавно болѣе удаченъ,
Чѣмъ вещь его; удачнѣе сто кратъ!
Онъ въ ней былъ весь -- безпомощный калѣка,
Утратившій и образъ человѣка.
ХСѴ.
Архангелъ грянулъ грозною трубой,
И смолкли всѣ, заслышавъ звонъ сугубый --
Перекричи: таковъ совѣтъ земной;
Лишь рѣдкій духъ порой ворчалъ сквозь зубы:
Кому охота портить голосъ свой,
Когда гремятъ неистовыя трубы;
И вотъ нашъ бардъ къ защитѣ приступилъ,--
На всѣ лады проступокъ свой хвалилъ.
ХСѴІ.
Онъ говорилъ: напрасны, молъ, укоры,--
Строчить не грѣхъ, нисколько; это онъ
Твердилъ всегда; въ томъ хлѣбъ его, который
Онъ густо мажетъ масломъ съ двухъ сторонъ;
Дать списокъ книгъ?-- Но онъ ихъ пишетъ горы:
"Уотъ Тайлеръ", "Ватерло"... и двухъ именъ
Достаточно; за счетомъ остального
Прошелъ бы день, a то и часть второго.
ХСѴІІ.
Онъ пѣлъ хвалы убійцѣ короля;
Онъ пѣлъ хвалы всѣмъ деспотамъ вселенной;
Онъ долго пѣлъ, республики хваля,
И противъ нихъ -- все столь же вдохновенно.
Онъ нынче ленъ, a завтра конопля,
Всему служить готовъ -- поперемѣнно:
Спѣша къ тому, кто въ жизни больше дастъ --
Кому угодно душу запродастъ.
ХСѴІІІ.
Онъ бой считалъ безумнымъ заблужденьемъ,
И самъ же битвы громко воспѣвалъ;
Онъ заклеймилъ всѣхъ критиковъ презрѣньемъ,
A послѣ самъ же критику кропалъ --
У тѣхъ, кѣмъ онъ былъ встрѣченъ съ омерзеньемъ,
И ѣлъ и пилъ, дневалъ и ночевалъ;
Кропалъ стихами бѣлыми и бѣлой
Обильной прозой -- столь же неумѣлой.
ХСІХ.
Писалъ объ Уисли... Тутъ онъ къ Сатанѣ:
"Я, сэръ, о васъ не прочь бы томъ составить,
A то и два; съ введеньемъ; стоитъ мнѣ
Переплести, погромче озаглавить,
И публикѣ понравится вдвойнѣ;
Могу себя заранѣе поздравить!
Лишь дайте мнѣ источники, тогда
Мы васъ къ святымъ причислимъ безъ труда".
С.
Духъ зла молчалъ. "Не нужно!?-- ваше дѣло!
Какъ вы скромны! -- Что скажетъ Михаилъ?
Чтобъ все свой видъ божественный имѣло,
Я-бъ крайнія усилья приложилъ;
Мое перо -- хотя и устарѣло,
Заставитъ васъ сіять, по мѣрѣ силъ,
Какъ вашъ раструбъ. Моя труба изъ мѣди,
Но если грянетъ, слышатъ всѣ сосѣди.
CI.
"Ho разъ уже о трубахъ говорить --
Тогда судите, -- вотъ мое Вид ѣ нье!
Моимъ судомъ вы будете судить,
Кому здѣсь -- въ рай, a чей удѣлъ -- паденье.
Я все постигъ: чт о жило -- будетъ жить,
И адъ и рай, вѣка и смыслъ мгновенья,
Какъ царь Альфонсъ. И зная все впередъ,
Я-бъ могъ избавить Бога отъ хлопотъ".
СІІ.
И вотъ извлекъ онъ свитокъ; не взирая
На крикъ и просьбы ангеловъ, чертей,--
Нахлынуло; одна строка -- другая...
Съ четвертою все сборище тѣней
Исчезло вдругъ, -- лишь запахъ оставляя,
Кто сладостный, кто сѣрный, иль острѣй,--
Разсыпалось, налѣво и направо,
Отъ первыхъ словъ "мелодіи гнусавой".
СІІІ.
Столь всемогущъ иныхъ напѣвовъ складъ!
Закрыли уши ангелы; отъ пѣнья
Всѣ черти, съ воемъ, ринулись въ свой адъ,
A призраки ушли въ свои владѣнья
(Объ ихъ пріютѣ разное твердятъ,
Я оставляю всѣмъ свободу мнѣнья).
Хотѣлъ къ трубѣ прибѣгнуть Михаилъ --
Но не было ни воздуха, ни силъ.
СІѴ.
И Петръ, чей нравъ несдержанный и страстный
Извѣстенъ всѣмъ, взмахнулъ своимъ ключомъ
И сбилъ пѣвца своей рукою властной:
Увы! Не будь столь мало вѣсу въ немъ,
Упавъ съ небесъ, какъ Фаэтонъ несчастный,
Нашъ бардъ почилъ бы въ озерѣ своемъ;
(Иную ткань ему судьба готовитъ --
Ту, въ чемъ паукъ свою добычу ловитъ).
СѴ.
Нырнувъ ко дну -- въ томъ участь книгъ его,
Онъ всплылъ -- какъ самъ; таковъ законъ: гнилое
Стремится вверхъ, равно какъ вещество
Съ ничтожнымъ вѣсомъ, пробка, иль иное;
Забившись въ глушь притона своего,
Какъ груда книгъ докучныхъ, онъ, въ покоѣ,
Старательно кропаетъ до сихъ поръ
Свои "Видѣнья" или прочій вздоръ.
СѴІ.
Чтобъ завершить и это сновидѣнье --
Мой телескопъ таинственный пропалъ;
Онъ охранилъ мой взоръ отъ заблужденья,
Открывъ мнѣ то, что самъ я показалъ.
Мнѣ помнится: средь общаго смятенья,
Король Георгій въ небо пробѣжалъ;
Когда жъ затѣмъ покинулъ я высоты,
Онъ напѣвалъ псаломъ, должно быть, сотый.
Ю. Балтрушайтисъ.