Венецианские крепости. -- Казни. -- Маврогени. -- Нежность к цветникам. -- Их истребление. -- Облачная крепость. -- Чудесное ее взятие. -- Карикатурный приступ. -- Прония. -- Дилижансы. -- Албанец-проводник. -- Земля Миаулиса. -- Его неблагодарность.
Несколько дней осматривал я крепости Навплийские, богатые воспоминаниями.
После хаоса нашествий готфов и славянских племен, Готфрид Вилардуин и маркиз Монферрат, возвратившись из крестовых походов, осадили Навплию. По Константинопольскому трактату (1204), Морея отдана Венецианской Республике.
Венеция, поработив Грецию, продлила ее рабство долее собственного существования, покрыв ее высоты исполинскими укреплениями, в виде цепей; ибо только посредством изготовленных Венецией крепостей могли турки утвердить свое владычество в Греции.
Еще хранятся народные предания о кровавых распрях Венеции с турками под этими стенами. Широкий ров, окружающий городские[20] бастионы пред гласисом, теперь уже не наполнен водою. Показывают место, по которому фанатический полк правоверных прошел в брод, и водрузил в последний раз полумесяц над крылатым львом Республики. Это было в 1715 году; с того времени Греция три раза восставала против Порты, но только обильные потоки крови были следствиями морейских бунтов. Еще свежа в народной памяти казнь нескольких тысяч поселян и горцев под стенами Навплии, в 1775 году, когда албанцы посланные Портою, действуя вместе с капитан-пашею, славным Гуссейном, совершенно покорили мятежный полуостров.
Несколько сот палачей были заняты исполнением приказаний капитан-паши, который, сидя на возвышении, любовался кровавым зрелищем. Пятнадцать тысяч человек, загнанных туда со всех концов Пелопонеза, были обречены смерти ( Это ни сколько не преувеличено, известно, что в сию эпоху было предложено в Диване истребить все племя греков, не исключая ни женщин, ни младенцев. Сие предложение было принято большинством голосов, когда Гази-Гассан спросил: если мы истребим все это народонаселение, кто будет нам платить харач (поголовную подать)? Это замечание, которое так живо касалось интересов. Дивана, заставило призадуматься расчетливых советников -- и гроза миновала. ). Паша хотел насладиться и[21] последним вздохом ненавистных жертв; душа его освежалась в море крови, которая алым ковром окружала богатые цветники турецких садов. Подле него стоял в эту памятную минуту драгоман флота Маврогени; он дерзнул заметить паше, что кровь сожжет свежие цветы, столь любимые им. Сие незначащее замечание спасло жизнь половине пленных. Что удивит вас более: тонкость Маврогени, который, не смея умолять за своих единоверцев, успел обратить сожаление гуссейн-паши к цветкам, или чудовищное сожаление к цветкам облитым кровью ( Гуссейн-Паша прославился в летописях Турции и зверством, и силою характера, и причудами. Ему случилось встретиться с монахами Афонской горы, которые везли куда-то главу Иоанна Предтечи. Услышав о чудотворной ее силе, он отнял ее, держал всегда у себя, и усердно ей молился. (Турки веруют в Св. Иоанна, в Св. Димитрия и в Св. Георгия). Чудотворная глава потом долго хранилась в султанской казне, как драгоценность, и случаем досталась опять Афонской горе. Гуссейн-Паша воспитывал при себе молодого льва; десять лет был с ним неразлучен, и потом собственноручно его убил, опасаясь его лобзаний)
Последняя война опустошила и сады турецкие, и рощи, которые прежде украшали[22] Навплийские окрестности. Теперь все пусто, все голо. Несколько платанов случайно нашлись на берегу моря, и их цветущая группа призывает, часто под свою тень группы гуляющих.
Тесный сад притаился под горою Паламиды; в нем приятно в летний вечер подышать прохладою, ввиду снежных гор Аргоса. Над вами перпендикулярно поднимается на 250 метров гранитная гора, на высоте которой разлеглись укрепления Паламиды; голубой флаг сливается с греческим небом, и его белый крест рисуется одинокий в бесконечной лазури; а когда темные облака, нагнанные ветром залива, недвижно обтянут Паламиду свинцовым поясом, или сурово блуждают по ее голым ущельям -- высокая гора вросла в небо, и ее невидимая пушка, из среди облаков, подобна голосу грома над благоговеющим городом.[23]
Сторона Паламиды противоположная городу менее отлога; батарея ее названа юрушь, т. е. место приступа. Этот приступ довольно забавен: греки давно уже владели замком среди порта, а турки в крепостях умирали с голоду, и не стало ни кошек, ни собак, ни лошадей. Гарнизон Паламиды сделал тогда грекам предложение довольно расчетливое: вы приступом никогда не возьмете крепости, а мы добровольно сдать ее не можем, потому, что нам грозить по закону нашему бесчестная смерть; и так условимся: берите силою, приступайте, не обращая внимания на наши пушки, потому что, заряжая второпях опасности, мы забудем ядра. Условия исполнены; греческое войско подвинулось; батареи загремели холостыми зарядами; это карикатурное представление войны продолжалось около двух часов, и наконец, по данному сигналу, бодрое войско закричало ура, и пошло на батареи по лестницам, которые были изготовлены гарнизоном. Таким образом, турецкий гарнизон сохранил, по мнению коменданта, свою репутацию, а толпа нерегулярных солдат, без артиллерии, овладела крепостью, совершенно неприступной.[ 24]
Замок Буржи напоминает инквизиционные тюрьмы Венеции; его казематы, его подвалы, его ситерны, подобные ужасным колодезям, где страдали заключенники по приговору Совета десяти, составляют суровый лабиринт, в котором и теперь содержатся государственные преступники.
За гласисом красивое предместье Прония (провидение) напоминает о бывшем на сем месте в древности храме Минервы, прозванной Пронией. Я развалин сего храма не искал, но был восхищен цветущим состоянием предместья, построенного правильно на красивых пригорках.
Мне оставалось еще посетить развалины Тиринта, Аргос и Микины, и прекрасную долину, в которой царские дочери пасли свои стада, в патриархальный век Греции.
Употребление экипажей уже вводится в Греции. Заведены дилижансы между Навплией и Аргосом; но, желая посвятить несколько часов Тиринту, я предпочел верховую лошадь с проводником. Они стоят готовые, как биржевые извозчики, у городских ворот. Мой проводник был молодой албанец, с[25] таинственным выражением взгляда и уст, и с суровой гордостью своего племени; длинные ресницы осеняли глаза, постоянно опущенные в землю; передняя часть головы была обрита, а густые волосы, выпавши из под феши, в беспорядке волновались на плечах. Особенно тонкая и легкая нога напоминала его горное происхождение; он отрывисто отвечал на мои вопросы; он был уже несколько раз под ружьем, но, казалось, предпочитал настоящий быт, ибо во время войны никогда жалованья не получал, а чтоб наживаться грабежом был еще слишком молод.
Мы ехали прекрасным шоссе, проведенным президентом, между береговыми болотами, огородами и развалинами турецких загородных домов. Среди долины поднимается массивная скала, на высоте которой видна обитель отшельника; от ее подошвы до моря цветет дача Миаулиса. Богатая земля подарена ему президентом в награждение его службы; мой албанец заметил мне, что ни один из его единоземцев, румельотов, не удостоился подобной милости. Увидим, прибавил он, каково отблагодарит этот идриот! Миаулис[26] в сие время был уже отъявленным врагом графа Каподистрия.
Поведение сего храброго моряка было крайне предосудительно. Президент показал, что он умел ценить его старые заслуги Греции и его бескорыстие. Сенат не хотел согласиться на дарование ему казенной земли, и президент, после долгих прений, дал ему землю на свою ответственность. Первое неудовольствие на правительство оказал Миаулис, когда морской министр назначил мундир морякам, не спросивши его мнения; он удалился в Идру, и прервал все связи с министерством, президент, желая иметь его при себе, не подчиняя графу Виару, учредил Главный Морской Штаб, сделал его начальником оного, и передавал ему все управление флотом. Но Миаулис сухо отказался от столь почетного звания.