Начало преобразований. -- Очерк истории янычар. -- Хаджи Бекташ и дервиши. -- Обряд побоев. -- Дисциплина янычар. -- Их бунты. -- Их присяга и селам. -- Привилегии и угнетения. -- Султанские ласки. -- Предусмотрительность Махмуда. -- Поединки. -- Гербы и котлы. -- Торжественный вынос пилава.
В наши дни совершился огромнейший переворот в соседней нам великой империи; монарх с железной волей усильно стряхивает предрассудки закоптевшие на преждевременно устарелой его монархии, и жадно ищет ей элементов новой жизни в преобразованиях. Мы не будем рассуждать об этих преобразованиях, возбудивших досель столько различных толков в Европе; но с уверенностью можем сказать, что ни самый глубокомысленный европейский политик не мог их предвидеть, даже накануне того великого дня, в который волны пламени и крови возвестили испуганному Стамбулу, что раздавлена наконец гидра, служившая всегдашним пугалищем султанов, что звезда Махмуда в несколько часов потушила двухвековой мятеж. Махмуд мечом[70] открыл путь к народному благосостоянию (так выражается его историограф), истребив кусты терниев, в коих зацеплялась его царская мантия.
С того дня как пали янычары беспредельная перспектива преобразований, открылась деятельности султана; посему самому этот подвиг-- пьедестал всех его подвигов--есть первая характеристика современной Турции, так как все прежние перевороты этой империи носили на себе более или менее видимый отпечаток чудного ее военного устройства, и преимущественно проистекали от грозной милиции--ровесницы первых дней величия турецкой державы.
Когда меч первых султанов, преемников Эртогрула, сковал эту державу из разбросанных по Малой Азии дребезгов великой монархии сельжуков, был нужен постоянный корпус пехотного войска для скрепления быстро основанного царства и для прочности дальнейших его завоеваний. Во время первых халифов аравийской монархии не было никакого войска; тогда в фанатическом порыве последователей Пророка всякий правоверный был воином Корана, и целые племена обращенные в[71]
Исламизм шли на кровавое дело его проповедания; только после первого бурного величия Халифата, когда, роскошные столицы Востока напоили негою кочующий от завоевания к завоеванию Аравийский Двор, когда в этом исполинском царстве, основанном религией и кровью, проявились первые стихии гражданства, И с ними поблекла военная его слава, тогда только были образованы постоянные войска. Это было при Абдаллахе II в 700 году. До него при открытии похода раздавалось, оружие всему пароду, и правительство обязываюсь только помышлять о пропитании этой движущейся на завоевания массы.
Но первые войны Османского дома были ив религиозные; турки должны были бороться с единоверцами своими в мусульманской Азии, в после продолжительных мелких войн, служивших первой школою их племени, хлынуться в Европу, и к врожденному фанатизму завоевателей присоединить фанатизме воины против иноверцев, которая и ныне называется у них именем войны священной, как нарек ее Магомет.
При Орхане были уже конные войска: Спаги[72] и Силихтары; туркменцы его не была способны к пехотной службе; он уничтожил состоявшую из них милицию Иая, и желая вести строгую дисциплину в этот род службы, и приготовить к нему людей долгим повиновением и долгими трудами, составил небольшие отряды из молодых христиан, попавших к нему в плен (1530 г.). Какой-то шеик Хаджи-Бекташ, основатель ордена дервишей Бекташи, славился тогда своею святостью по всему Востоку; он благословил новую рать, наложив рукав свой из белого толстого сукна на головы офицеров, и предвещал ей много подвигов. Он дал этой рати название Ени-чери, что значит новое войско. Впрочем какой-то ученый римский монах недавно хотел уверить Европу, что имя янычар происходит от римского бога Януса, находя неизвестно какие связи между воинственною милицией Хаджи-Бекташа и богом мира.
Хаджи-Бекташ был признан патроном и покровителем новой милиции. Кусок Толстого белого сукна, привязанный к чалмам офицеров, напоминал обряд благословения, и орден[73] дервишей Бекташи вступил в братство с янычарами и до последнего времени состоял в 99 их роте. В походах они сопровождали янычар, молились за счастие их оружия, возжигали их воображение пред боем описанием Магометова рая и гурий, и повторяли им слова Магомета: "Не говорите, тот убит кто лег на поле битвы; он жив, Аллах, из своей руки кормит своего избранника", и тому подобные изречения Корана. В парадах в Константинополе восемь Бекташи шли пред конем Янычар-Аги, с кулаками сжатыми на груди; старший из них ворчал Керим-Аллах (милосердый Боже) а прочие глухо отвечали Гу ( он --это один из 99 эпитетов Аллаха); от чего и назывались они в народе Гу-кешаны.
Сперва принимались в янычарские дружины исключительно христиане из Болгарии, Боснии, Албании, Греции и других областей покоренных оружием султанов, или подверженных опустошительным походам мусульман. Их не обращали силою в магометанство; и уважение, коим пользовалась янычарская рать, заставляло родителей желать и просить, чтобы[74] приняли в ее ряды одного из сыновей. Пленные дети вывозимые из Венгрии и Польши умножали янычарские дружины.
Малолетние составляли особенные роты под названием Аджами-Оглан, а в них упражнялись в военном искусстве до определения в действительную службу. В последствии, когда умножилась янычарская дружина и получила новое образование при великом Солимане, принятие христиан прекратилось. По его постановлениям стали принимать в янычары только детей и родственников янычарских; ибо хотя в первое время не был дозволен янычарам брак, но это не долго соблюдалось. Шесть янычар должны были явиться свидетелями родства желающего вступить в их корпус с каким-нибудь из убитых товарищей. Таким рекрутам давалось имя Кул-Оглу сын раба; рабами султана в Турции называются все находящееся в его службе, а военные исключительно присваивают себе это почетное наименование. Прежде до того дорожали правом записаться в янычары, что, по рассказу Эсад Эфендия, купец пожертвовавший при Селиме 160,000 цехинов для войска,[75] просиле, как единственной награды, чтобы единородный его сын был принят в янычары, и эта милость была ему отказана. В наше время до того упали эти строгие постановления, что всякий негодяй и сорванец, искавший защиты после совершенных им бесчинств, вписывался в роту янычар. Весь обряд принятия состоял в том, что унтер-офицеры вводили рекрутов в казармы (кишла) после вечерней молитвы, надевали им чалму и плащ янычарские, и секли в их присутствии по пятам провинившихся в тот день, как бы в предварительный урок нововступающим. В военное время принятие. делалось в лагере; это считалось гораздо почетнее; в присутствии Янычар-Аги Бат-чауш брал каждого из рекрутов левою рукою за ухо, и правою крепко бил по бритому затылку.
Число янычар было неопределенно; Магомет II назначил их 12,000, и назвал этот корпус Килидж сабля; его янычары заслуживали это название; они были первыми на победах, и дрались как тигры под Константинополем. При Солимане их было 40,000; потом постепенно умножились до 200,000.[76]
Многие султаны желало уменьшить число их, но ропоты и бунты янычар препятствовали. Нельзя с точностью определить их число в последние четыре царствования; беспорядок их корпуса был уже в высшей степени, и обыкновенно при выдаче жалованья предъявлялось втрое более билетов, нежели сколько было солдат на лицо; так как жалованье выдавалось по числу билетов, многие вельможи забирали огромны я их количества и получали следуемые по ним суммы; а билеты убитых и умерших никогда не возвращались в казну.
Платья отпускалось из казны только на 12,000, как было при Магомете; оружия обыкновенно не давалось: всякий янычар должен был вооружиться как и чем мог; особенный отряд был назначен для доставления в действующую армию всякого оружия из Константинопольских арсеналов; оно раздавалось накануне битвы не имевшим оружия солдатам, и никогда уже не возвращалось в казну.
В походах несчастные области, по коим двигалась армия, должны были кормить янычар, как и все войско; тогда они все получали[77] жалованье, хотя незначительное, и составлявшее несколько копеек в день; они удерживали утешительное воспоминание богатой добычи, с которой возвращались некогда их победоносные дружины. Во время мира три года службы давали право на жалованье. Пищи отпускалось от казны на весьма малое количество; и потому все почти янычаре в столице и в провинциях занимались разными ремеслами; лодочники, башмачники, хлебники Константинополя большей частью принадлежали к Оджаку, так называлось общим именем их сословие. Едва сотая часть из них занималась постоянно военной службой. И те из янычар, коим были вверены кулуки или гауптвахты, служившие полициями, держали только палки в руках, а оружие им было запрещено носить. Несмотря на то вечно происходили между вини и другими военными корпусами стычки, которые нередко оканчивались открытою войною в самой столице, в виду султана, или в окрестностях. Я видел в 1820 году драку их с артиллеристами топчи на скате Перского холма. Дело, как, обыкновенно, началось под влиянием винных паров, и за бесчестную[78] женщину; со всего города сбирались к месту драки приверженцы той или другой партии; драка продолжалась три дня, и кончилась когда были перебиты все виновники и зачинщики. Между тем в городе все было спокойно; никто этим не встревожился, и менее всех правительство, которое в тогдашнюю эпоху не имело другого врага, кроме своих войск, и с удовольствием смотрело как они взаимно истреблялись. Это напоминает достопамятные слова Абдул-Хамида, когда визирь докладывал ему о безумном намерении капитан-паши послать трехтысячный отряд для принуждения русских снять осаду Лемноса. Визирь предсказывал верную погибель этому отряду, а султан ему заметил "тем лучше, будет тремя тысячами негодяев менее".
Всякой раз, когда вооружался флот Калионджи, или флотские солдаты, имели право ходить по городу в полном вооружении. Нельзя себе представить ничего отвратительнее этих солдат, которые навешивали на себя сколько могли разного оружия, и со всем азиатским молодечеством пьяные толкались по улицам, крутя отчаянный ус. Это была[79] эпоха явных разбоев в гаванях и на улицах, омерзительных сцен разврата и вечных кровопролитий с янычарами.
Подвиги янычар не ограничивались драками и кровопролитием с одними Калионджи или Топчи; в 1819 году янычар вздумал увести невесту черногорца садовника в одном из из предместий. Черногор подстерег своего злодея в кофейном доме, и по обычаю своей родины вонзил ему в сердце кинжал, и умчался в горы, где его ждала бодрая ватага его соотечественников. Черногорцев в Константинополе было в ту эпоху несколько тысяч; они большей частью служили телохранителями при вельможах и при частных людях, или берегли загородные дачи и занимались садоводством. В самой столице султана сохраняли они природную свирепость своих гор, военную гордость, независимость и верность. Туча янычар высыпала из Константинополя, чтобы отомстить за убитого товарища. Черногорцы в числе трех тысяч дружно соединились под начальством старейших из среди себя, и укрепились в горах. Война их с янычарами продолжалась более[80] недели; все окрестности столицы кипели раз-боем. Наконец правительство выслало для их унятия артиллерию и несколько других отрядов.
Таково было в последние годы состояние этого корпуса, которого военная дисциплина и храбрость положили первое основание величию Оттоманской империи, и которого буйный дух, укрепленный сознанием собственного могущества, с давних пор тревожил султанов.
Первый бунт янычар был при четырнадцатилетнем Магомете II, когда Амурат во второй раз передал ему престол (1444), Это заставило Амурата, еще более нежели опасности, угрожавшие извне государству, принять вновь наскучившую ему власть (Подозревают также, что их бунт был тайно возбужден самим Амуратом, который искал предлога занять вновь престол.). Янычаре возмутились опять против Магомета II в Караманийском походе, и требовали денег и даров. Но они имели дело не с четырнадцатилетним султаном; Магомет не любил шутить, и наказал палками всех янычарских полковых командиров. Сила характера первых[81] султанов и беспрерывные военные тревоги Империи удерживали янычар в сомнительном повиновении. Царствование Селима I, славное в турецкой истории приобретением Халифата оттоманскими султанами, представляет эпоху начала их самоуправства в Константинополе и вмешивания в дела правительства. То явными ропотами, письменными жалобами и пасквилями, прибиваемыми к стенам Сераля и мечетей, заставляли они исключать из Дивана ненавистных им вельмож, то вооруженным бунтом требовали смены визирей и министров или их голов. Не один раз война открытая Портою европейским или азиатским соседям имела причиною необходимость удалить из столицы янычарские дружины, и дать буйству их какое-нибудь внешнее направление. Не один раз также заключаем был мир, и Порта отказывалась от исполнения своих планов единственно по той причине, что янычары хотели возвратиться к своему Оджаку. Сколько честолюбивых замыслов пашей и вассалов Порты основывалось также на буйстве янычар, и сколько раз их ропоты служили пружинами[82] политических интриг. Когда Селим II приступил к исполнению своего огромного плана -- соединить Азовское море с Каспийским посредством судоходного канала между Доном и Волгой, крымский хан Девлет-Гирей, опасаясь, что силы Султана окружат его со всех сторон, и что его ханство обратится в простой Пашалык, распустил слухи между янычарами, которые под предводительством черкеса Касим-Бея начали работы близ Царицына, по отступлении русских от Астрахани, о невозможности соблюдать пост рамазана в долгие дни северного лета, и этим одним заставил их бросить все работы, объявить, что северный климат не годится для правоверных, и с ропотами возвратишься в Стамбул (Мураджа Охсон.).
Бунтам их в самом Константинополе, нет числа. В возмущениях проистекавших или от праздной лепи, или от надежды вынудить подарки, но всегда провозглашаемых во имя Бекташа и религии, они умертвили четырех султанов, и многих свергли, вынудив у муфтия фетву об их отрешении. Первыми[83] признаками их неудовольствий были всегда пожары, которые обращали в пепел самые богатые части города. В двадцативосмилетнее царствование Ахмеда III. было сто сорок больших пожаров, и по точным вычислениям весь город перестроился пять раз после всякого политического переворота жители Стамбула должны были сызнова строиться.
Из прежних янычарских бунтов самые кровавые воспоминания о ставил в Константинопольских летописях бунт их при Османе II. Молодой султан, которого ранний гений предвещал Турции одно из самых блистательных царствований, первый возымел твердое намерение ввести преобразование в военную систему Турции. Планы его приписываются наставлениям его учителя Ходжа-Омара. Он намеревался отправиться на поклонение в Мекку, потом остаться в Египте, и там образовать регулярное войско для обуздания янычар. Подозревая его намерения, янычары восстали; реки пламени и кроме облили столицу. Молодой султан пал жертвой их теметовства (1655 г.). Мурад IV наказал их потом, он истребил и предал проклятию[84] шестьдесят пятую роту, коей солдат поднял руку на злополучного Османа -- проклятие которое и до наших времен возобновлялось чрез каждые две недели.
После каждого восстания янычары, соблюдая наружные формы подчиненности, присылали в Сераль депутацию просить прощения у монарха, так как Карл V вымаливал прощение у Папы. Для них было довольно от времени до времени показывать султанам грозу своего могущества. Потом приводили их к присяг пред серебряным блюдом, на коем были Коран, сабля, хлеб и соль. Этот обряд тем более важен, что ни в каком другом случае в Турции нет присяг. Янычарский селам, или приветствие султану в парадах, состоял в наклонении головы на левое плечо, в знак что она готова упасть под грозную секиру повелителя правоверных.
Напуганные уроком Османа II, его преемники проводили время в бездейственном желании освободиться от янычарского ига, и между тем каждый из них при восшествии на престол покупал их приязнь щедрыми подачами. Еще со времени Баязета II (1481 г.) утвердился[85] обычай при восшествия султанов на престол раздавать войску несколько миллионов пиастров, коими как будто окупалось право царствовать над ними. Многие султаны старались, освободиться от этой постыдной дани, но янычары гласно говорили, что мултаны Оттоманского Дома должны пройти под саблею войска, чтобы вступить па престол.
В знак особенной доверенности мултаны вверили янычарам ох ранение своего семейства; это ограничивалось об рядом показывать янычарскому Кул-кеае (Интенданту) тело умершего князя для засвидетельствования пред народом и войском, что не было насилия в его смерти. Все янычарские привилегии до такой степени были уважаемы султанами, что в Байрам 1745 года, потому только, что штаб хранителей оружия, Джебеджи, против установленного церемониала, пошел прежде янычар приложиться к султанскому кафтану, Махмуд I велел казнить церемониймейстера у ворот Сераля, чтобы янычарские офицеры получили удовлетворение при самом выезде, проезжая над его трупом.[86]
Сами султаны записывались в рядовые в первую роту янычар бюлюков (янычары разделились на четыре дивизии: джемат, бюлюк, сеймен и аджами-оглан). После раздачи третного жалованья, султан инкогнито тептиль приходил пред казармами этой роты; ее Ода-Баши или квартирмейстер выносил причитавшееся ему солдатское жалованье, и султан прибавляя к нему две горсти цехинов, раздавал караульным. Иногда и крымские ханы записывались в янычары, желая привязать к себе этих защитников их областей. Султаны соблюдали также другой обряд, введенные Солиманом I, и состоящий в том, что каждый раз, когда они проезжали пред казармами, в коих была главная квартира янычар, офицер подносил им вазу с шербетом. Шербет этот обыкновенно готовился в Серале, и доставлялся в казармы под печатью; султан отведывал его, потом наполнял вазу цехинами. Любопытен Хати-шериф данный Махмудом I при даровании подобной привилегии и новым казармам янычар; он говорил в нем, что хочет дать, новый знак своего благорасположения к[87] войску, славному рядом великих подвигов и своей верностью, отличающемуся воинскими и религиозными доблестями, имевшему в своих рядах героев и мучеников за веру, исполненному благословений неба, вспомоществуемому ликами ангелов, и заслуживающему хвалу и благодеяния Оттоманских султанов. Притом каждый раз когда султаны или первые вельможи проходили пред янычарскими орта, имели обыкновение посылать им денежные подарки; подобные обычаи в Турции обращались в законы, и янычары этими подарками взимали несмешную дань от правительства. Кроме того имели они тысячу средств обирать народ; они заведовали в Константинополе водопроводами, портили сами оловянные трубы, по коим течет вода в разные части города и в дома частных людей, и без значительных денежных сборов оставляли целые кварталы без воды. Перед гауптвахтами имели обыкновение стоять с метлой будто для вымешания улицы, и проходящие должны были окупаться мелкой монетою от необходимости чистить улицу. В пристанях, во всех загородных местах, во всех гуляниях[88] находили они тысячу предлогов чтобы требовать свои кайве-параси т. е. денег на чашку кофе. При входе барок и кораблей с провизии в порт какой-нибудь из янычарских орта навешивал на корму значок с своим гербом, и потом взимал значительную сумму с хозяина за покровительство дарованное ему. Когда обыватели привозили свои фрукты на рынок, это самозванное покровительство иногда отнимало у них весь сбор. Самовольно строили навесы и лавки, и принуждали купцов поселиться в них, предоставляя себе половину их сбора. Овладели привилегией жарить и молоть кофе в огромном заведении, которое снабжало им весь Стамбул, и таким образом по своему произволу взимали подать за этот напиток. При строении домов усильно предлагали свои услуги и покровительство, навешивая роковой значок на материалы; нередко делалось это даже в казенных зданиях; шест, на коем висел их значок, считался главным архитектором и за него взималась особенная плата. В случае надобности сбирали всех мастеровых квартала, и заставляли их даром строить великолепный кофейный дом[89] для полка, с расписанными стенами, с бассейном и фонтаном. Никто не сил на них жаловаться; он подвергся бы мстительным угнетениям целого полка, а правительство не могло наказать обидчика, если полк за него заступался. Были примеры, что сын или брат человека убитого янычаром объявлял суду, что он получил от убийцы цену крови, которую турецкий закон присуждает наследникам убитого, и сам платил судебные издержки, чтобы избавиться от мщения янычар.
Никогда эти злоупотребления не доходили так далеко как при нынешнем султане. С одной стороны народ был напуган ужасами последних янычарских бунтов, с другой правительство на все смотрело сквозь пальцы, допуская обиды наносимые народу и другим войскам от янычар, чтобы от этого возрастало общее негодование на детей Хаджи-Бекташа, чтобы ослабли узы связывавшие их с фанатизмом других классов, и чтобы в решительную минуту они остались одни. Политика Махмуда заблаговременно обтянула свою жертву поясом всеобщей ненависти, и с той минуты, когда он решил в своей душе[90] истребление этого войска, он откладывал все заслуженные им наказания.
Внутреннее управление янычарских орта было и до последнего времени довольно строго; за ослушание начальнику, за обиду товарищу больно секли по пятам; за важные преступления Верховный визирь и Янычар-Ага присуждали янычар смертной казни или вечному заточению в босфорских крепостях. Так как в привилегии каждого класса граждан в Турции входит и присвоенный ему род казни, то янычары гордились и тем, что разделяли с пашами честь удушения шнурком; их душили в крепостях, выбрасывали труп в море, и при исполнении казни пушечный выстрел был последней почестью казненному янычару.
Ссоры между янычарскими полками оканчивались особенного рода поединками; каждая партия избирала по несколько головорезов, которые сходились в известном месте, над большим рвом в Пере, и в присутствии товарищей рубились.[91] знаке, растение ли, птицу, животное, топор, саблю и т. п. эти знаки служили гербами, были нарисованы на палатках, над дверьми казарм, на посуде роты, и даже выкалены на руках и на ногах всех янычар. Оставшиеся. теперь в живых янычары тщательно скрывают эти знаки, по коим их узнавали в дни преследования и истребления оджака.
Янычарский корпус имел огромное шелковое, знамя и белого цвета с разными надписями из корана, вышитыми золотом; в средние была следующая надпись: "Дарую тебе победу, великую победу; всесильный Аллах вспомоществует тебе, о Магомет; объяви радостную весть правоверным! Но более всего были привязаны янычары к своим котлам. Каждый орта имел два или три огромные котла, в коих варился пилав; унтер-офицеры были поварами и хранителями котлов. Когда из казарм посылался пилав в янычарские гауптвахты, два рядовых несли, котел, унтер-офицер за ними следовал с огромной ложкой в руках; они шли мерными шагами, в благоговейном молчании, и если первый вельможа встречался с ними на улице, он должен был[92] посторониться, а христиане и евреи робко опускали взоры пред заветными котлами, и в случав дерзкого непочтительного взгляда доставалось колоссальною ложкою по головам гяуров. По особенному какому-то поверью янычары ожидали величайшего бедствия в случае потери этих котлов, составлявших эмблему братства всей дружины за общим столом, и святые пенаты оджака. Если янычарская рота теряла на войне свои котлы, все офицеры разжаловались в солдаты, целая рота считалась лишенной военной чести, и в парадах, когда другие роты несли торжественно и высоко свои котлы, она проходила пристыженная и без котлов.
Эта религиозная привязанность к котлам простиралась до того, что при возмущении янычар в Константинополе, первому возмутившемуся орта стоило только захватить котлы других, и одним этим он привлекал их на свою сторону, и заставлял действовать заодно. Бунты открывались тем, что янычары торжественно, при раздаче им провизии, опрокидывали свои котлы, и первый опрокинутый[93] котел приводил в трепет Сераль, вельмож и весь Стамбул. Не проходило пятилетия, чтобы опрокинутый котел не производил кровопролития и перемены в министерстве.