Турчанки. -- Покрывала. -- Кокетство глаз. -- Строгость пророка. -- Ночная сцена. -- Добродетели женщин. -- Их вольнодумство. -- Любовь и ревность. -- Многожёнство. -- Брак. -- Развод. -- Опасность взгляда. -- Воспитание султанш. -- Сестра Махмуда. -- Неимение романов. -- Коробочное объяснение в любви. -- Случай. -- Материнское чувство. -- Дисциплина гаремов. -- Серальский пансион. -- Жизнь одалык. -- Их забавы.
Султанские нововведения и страсть Двора и турок перенимать все европейское теперь преимущественно занимают внимание путешественника в Стамбул. Стамбульский народ походит теперь на маски карнавала, которых правая сторона одета по последней моде, а левая в какой-нибудь фантастический костюм. Турки нарядились в немецкое платье и щеголяют в шпорах, но султан не ввел доселе никаких нововведений между турчанками; они носят прежние фередже и цветные туфли, и бережно запираются в гаремах за решетками, которые так скупо впускают к ним и свет и воздух.
Другие, может быть, ожидают покороче[225] познакомиться с турчанками, когда султан, в довершение своих преобразований, призовет женщин принять участие в обществе; хотят их видеть, когда он стянут свои роскошные формы кирасою корсета, оденут в узорчатый чулок свои ноги вечно нагие, заменят небрежную золотую туфлю парижским башмаком, а свободно разбросанные по плечам волосы составят, под дерзкой рукою француза-парикмахера, чудные здания на красивой их голове. Может быть тогда, в блестящих залах Восточных чертогов, эти богини берегов Босфора будут свободно наклонять свой легкий стань на руку счастливого пришельца, и кружиться в бешенном вальсе.
Покамест мы должны довольствоваться тем, что их видим на гуляньях, в базарах, в каиках, всегда отдельными группами, всегда под досадными ясмак, которые покрывают их голову и нижнюю часть лица, и своею таинственностью напоминают нам маски романтической Венеции, и подобно маскам благоприятствуют иногда романтическим приключениям. Все их мусульманское кокетство сосредоточено в глазах, а в кокетстве они[226] не ожидают уроков от просвещенной Европы, и не трудятся передразнивать европейскую любезность, как это делают молодые Османлы.
Говорят однако, что если в уединенном гулянии встретите гаремных затворниц, с одними черными невольницами, если тяжелый взгляд турка не пугает их, покрывала могут расстроиться, и вы увидите их хорошенькие личики, выражающие совершенную готовность сбросить все предрассудки Востока, с тиранскими выдумками его ревности.
Но Пророк велит мусульманкам даже в молитвах своих накидывать на себя покрывало, чтобы "являться в приличном смирении пред Аллахом"; а Пророк сам был большой ревнивец; известно, что он прогнал от себя любимую Анше, за то что войско увидело лицо ее без покрывала; и в наше время лукаво спущенная решетка, и небрежно спавшее покрывало, только невинное желание показать любопытному взору свои совершенства, не раз нарушали семейное согласие в Стамбуле. Но мусульманки не вправе жаловаться на строгость Пророка; если вспомним прежнее состояние женщин на[227] Востоке, убедимся что закон Корана облегчил их участь. Хотя женщина купленная считается собственностью правоверного, и занимает в его сердце неопределенное место между любимой лошадью и дамасской саблей, хотя по смерти господина оценщики красоты продают ее на рынке, как всегда водилось в Азии, по крайней мере, перестали зарывать ее живую в могилу мужа; а восточные летописцы упоминают, что при погребении чудовищного Гелекею, внука Чингисханова, сорок молодых жен были заперты в его могиле, с пищей на три дня, чтобы долгим воплем отчаяния утешить его ханскую тень. Даже в колыбели древнего образования, в суеверном Египте, еще при Магомете продолжали по древнему обычаю бросать ежегодно в Нил молодую и прекрасную деву, как жертву искупающую благодатное разлитие боготворимой реки.
Только против неверных жен ужасны законы Пророка; в Константинополе показывают место, в котором неверные жены были до половины зарываемы в землю, и побивались каменьями по древнему обычаю[226] Востока (Когда Магомет подтвердил законом этот обычай, к нему явилась преступная Муавиа, прося, чтобы он исполнил над ней первой ужасный приговор, коим она надеялась искупить прощение свое в вечности. Она просила только отсрочки для прокормления своего дитяти, и геройски перенесла казнь, восхищенная тем, что сам Пророк бросил на нее первый камень. (Охсон)). Теперь это вывелась; нашли гораздо лучшим зашивать преступницу в мешок; иногда даже вместе с кошками, и бросать в море.
Если вы любите "сильные ощущения" можете надеяться, что ночью, катаясь в Босфорской гондоле, услышите удушенные стенания, и разделите с луною Босфора горесть быть свидетелем смертной дрожи и бессильного борения невидимой преступницы, когда два немые исполнителя тайной казни выбрасывают ее в волны, с хладнокровием моряка бросающего лишний балласт; вы услышите последний смертный крик, раздирающий вздох, коим заключилась упоительная драма женской жизни, и траурное плескание волн, когда пучина ревниво обнимет свою жертву, и изменница-луна озолотит дрожащими арабесками ее влажный гроб.[227]
Этими строгостями Восток заменяет нравственность в прекрасном поле; а нравственности ни один турок не требует от своей дражайшей половины. Добродетели женщин это красота и молодость, их долг это повиновение и верность мужу, их надежда это освободиться от всего земного, кроме потребности любить, оставаться всегда шестнадцати лет, и разделять чувственные восторги правоверных в Магометовом раю. Иные даже турецкие богословы утверждают, что так как добродетели женщин совершено не те, которых требует Коран от мужчин, то и рай женщинам назначен особенный, а хурии обещанные Магометом -- это существа другой породы.
Может быть от этого женщинам запрещено даже принимать участие в общей молитве правоверных; одни старухи имеют право входить в мечеть, и там для них есть особенная решетчатая галерея, позади места занимаемого мусульманами; ибо, как составляющие последний класс общества, и в доме молитвы должны быть последними. Молодые женщины-- отъявленные вольнодумки;[228] не имеют никакой религии, и никогда не увидите, чтобы турчанка, услышав голос муэзыма, творила свой намаз. Для них голос муэзыма нередко бывает условленным сигналом любовного свидания. Любовь -- одна религия их молодости; но это пылкая любовь Востока; она не требует ни вздохов, ни сентиментального обожания рыцарской Европы; -- турок до них не унизится, турчанка их не оценит; она не требует ни клятв, ни вечного постоянства; турчанка не понимает клятв, а постоянство может быть наскучить ей. Любовь ее выражается одной ревностью, бешенной, неистовой, совершенно азиатской, с кинжалом и с ядом. Даже чувство любви супружеской -- это пламя Весты, мирно горящее на алтаре семейного счастья -- в Турции одичало и обратилось в назидательную ревность, в строгий и подозрительный присмотр. Отец семейства сделался его тюремщиком.
Многоженство не так обыкновенно в Турции, как вообще думают; закон предписывает каждому правоверному выбрать себе жену; холостые наказываются презрением, и хотя[229] не имеет права всякий их бить на улице, как было в древней Спарте, но они не пользуются всеми гражданскими правами мусульманина; закон разрешает взять две, три и даже четыре жены, если кто в состоянии их содержать, и столько невольниц, сколько может купить и кормить; но простой народ мало пользуется этим правом, а из людей высших званий, кто женится на дочери порядочного человека, обязывается контрактом не брать другой жены, и даже если прежде был женат, часто бывает принужден отпустить своих жен. Улемы, духовное и юридическое сословие турок, преимущественно славятся склонностью к многоженству. Почти все муфти Стамбула содержали по нескольку гаремов и толпу невольниц.
Брак в Турции -- обряд совершенно гражданский; заключается контракт у кадия или имама, но не в мечети, и имам в этом случае не облечен духовной властью. Магомет не счел брака делом довольно важным, чтобы религия занялась им. Допускаемые законам браки по контракту, на известное время, теперь весьма редки; легкость развода делает[230]
их не нужным; когда мусульманину наскучит жена; стоит только сказать ей "отпускаю тебя", и возвратить приданное. Это постановление весьма естественно, при обычае турок никогда не знакомиться и даже вовсе не видеться со своими невестами до брака. Турчанка за решеткой, под густым своим покрывалом может видеть своего жениха, а он должен довольствоваться сведениями сообщаемыми от свах, которые в Турции имеют особенный метафорический язык для описания совершенств своих клиенток.
Брак большей частью устраивается родителями невесты и жениха; они обыкновенно обручают детей еще в пеленах; потом, когда девушке наступит двенадцатый год, совершается брак; но если находят нужным, то и после брака иногда она целый год не видится со своим супругом, и живет у родителей. -- В первый день их соединения, когда невесту под покрывалом поведут к брачному ложу, супруг должен совершить свою вечернюю молитву при ней; она в это время покрытая стоит на диване; после молитвы супруг подходит, снимает с нее[231] покрывало, и при первом воззрении на нее должен сказать ей мадригал в восточном вкусе, сравнить ее лицо с луною или с розою, хотя бы оно походило на старую перчатку, и дать какой-нибудь подарок. Иногда выходят забавные случаи от этих браков, заключаемых на удачу. Рассказывают, что один старый Осмаилы, основываясь на рекомендации свахи, женился на вдове, которую он воображал молодой и хорошенькой В роковой вечер, когда, должна, была решиться его судьба, сняв покрывало, он увидел уродливое лицо своей супруги, и поспешил опять набросить покрывало. Жена упрекнула его в излишней ревности, которая, казалось, требовала, чтобы и в самой спальне она была покрытая.--Красавица моя,--отвечал ей турок,--во всяком другом месте, при ком тебе угодно, открывай свое лицо, но ради Пророка избавь меня от удовольствия видеть твое лицо в моей спальне.-- Пророк повелевает тебе,--сказала разгневанная жена,--терпеть мое лицо. -- Пророк не одарил меня достаточным запасом терпения для этой муки. -- Как же ты терпеть пред глазами свой уродливый нос, и на спине такой[232] страшный горб?.... Эти супружеские нежности годились бы для иного водевиля.
Родители доставляют иногда жениху случай увидеть невесту, но это делается как будто нечаянно и с большими предосторожностями; честь всего дома пострадала бы от одного воззрения на лицо их дочери. Что же касается до дочерей, то они обыкновенно до брака слишком глупы, чтобы содействовать какой-нибудь интриге, и может быть никогда девица в Турции не была героиней романа. Если бы в турецкой мифологии существовал Гименей, нет сомнения что он был бы представлен божеством слепым; проказник Эрот, младший брат его, должен напротив вооружиться сотней глаз осторожного Аргуса.
Старые турки приписывают европейскому невежеству то, что у нас хлопочут родители научить своих дочерей вышиваниям, танцам и музыке; у них также учат этим искусствам, но не дочерей, а невольниц, которые должны своими талантами развлекать скуку господ; а о том что праздность и неучтивая скука гарема наводят дурные помышления на его затворниц, они мало хлопочут.[233] Довольно редко, чтобы где-нибудь кроме Сераля учили женщин чтению и письму. Серальские одалыки и даже султанши получают некоторое воспитание. Султан Селим, любитель восточных муз, постарался ознакомить княжон своего дома с литературами арабской и персидской. Сестра Махмуда страстная любительница поэзии, и в молодости сама сочиняла песни и романсы, которые ходят теперь по рукам стамбульских жителей; мысли и чувства женщины, вверенные бумаге и музыке, могут вылетать из гаремного затворничества. Частные люди не имеют никаких средств воспитать своих дочерей; женщин учительниц в Турции нет, и никакой ходжа ( Т. е. учитель.), даже столетний, не вправе переступить порог гарема. Если турчанка и научится читать, она не может услаждать свое одиночество романами; турки не пишут романов, а французские романы и французский язык еще не проложили дороги в гаремы. Один только язык по преданию сохраняется в них от древнейших веков; это язык цветов и любви; всякая хорошенькая[23 4] турчанка должна его понимать, и при случае объясниться на нем. Язык этот состоит в известном числе фраз и слов, которые рифмуют с именами разных цветков, птиц, фруктов, ароматов и т. д. Любовное объяснение, составленное из этих предметов, кладется в коробку, посылается к турчанке, и она, при помощи своей науки и словаря сердечной догадливости, должна его разобрать; если например первая вещь, вынимаемая из коробки, пара виноградных ягод узюм, она тотчас скажет беним гюзюм, моя глазки, и т. д.; последняя вещь в коробке, в роде постскриптума, обыкновенно перец бебер, что значит бизе бир хабер вер; дай вам о себе известие. В письмах леди Монтегю есть предлинное коробочное объяснение в любви, и весьма страстное. Видите, что любовь в Турции действительно должна быть остроумна и догадлива, чтобы завязывать интриги, при невежестве и при замках в при всех затруднениях, которыми окружила ее азиатская ревность. Благодаря инстинкту и своей геройской смелости, турчанки придумывают тысячу средств для усыпления своих аргусов. Прогулки,[235] посещение базаров, катание по Босфору, таинственные покрывала--все им служит, всем они умеют пользоваться; самый даже закон, запрещающий вход в гарем, и обращающий эту часть дома в крепость занятую женским гарнизоном, нередко им благоприятствует.
Кроме случая, который в романтическом Стамбуле, как и во всяком городе христианском или мусульманском, есть самый усердный из посредников любовных интриг, старые еврейки преимущественно заняты сердечными тайнами турчанок, и эта услужливость обходится им иногда весьма дорого. Незадолго до моего прибытия в Константинополь исчезла из Перы всем известная старуха, которая под разными предлогами имела вход в гаремы, и принимала у себя знатных дам Стамбула; она приготовляла им румяны, белила, черную краску для бровей и любовные зелья, а в своем доме доставляла им любовные свидания; вероятно она была брошена в море.
Называют турчанок хорошими матерями; но трудно понять, каким образом женщина, не имеющая никаких понятий о нравственности[236] может питать к своему рождению другое чувство, кроме той инстинктивной заботливости, которую вложила природа в сердце голубиц и тигриц. Правда, что дети составляют единственное право турчанки на уважение ее супруга; в гаремах бездетная жена есть самое несчастное создание; но вообразите себе семейство, в коем к вечному соперничеству между нескольких жен и невольниц, присоединилась и взаимная ненависть детей от разных матерей. К тому же большая часть женщин в гаремах знатных людей--невольницы, купленные у черкес. Какие чувства должна питать к своим детям женщина, которая сама в детстве была продана родителями?...
Те из турок, которые имеют более твердый характер, стараются содержать строгую дисциплину в своих гаремах. У султана и у вельмож евнухи составляют гаремную полицию; и -- кто бы поверил -- палки по пятам необходимы для внутреннего спокойствия этих темных жилищ сладострастия. Но есть гаремы, в которых власть женщин приводит в трепет грозного пашу, оставленного[237] телохранителями, и где часто образ изменнического кинжала прерывает сладострастные его сновидения.
Внутреннее устройство серальского гарема обратило на себя внимание величайших из турецких монархов, и уверяют, что оно нередко представляло более затруднений, нежели образование армии или гражданской службы. Древние Султаны соединялись узами брака с княжнами мусульманского и христианского закона. Феодора, дочь императора Кантакузена, первая была послана, как жертва низкой политики своего отца, разделать ложе Орхана. Пятьдесят тысяч турок приняли на европейском берегу молодую княжну, и рабски простерлись пред нею; они повели ее к Бруссу, в объятия неверного (Сам Кантакузен был историком своего уничижения. Книга 3, гл. 95.), а на греческих кораблях, на коих они переплыли Босфор, свободно измерили его ширину, которая еще сто лет отделяла от завоевателя добычу, обреченную его сабле. После Орхана все Оттоманские Султаны жевалась на княжнах Византии, Сербии,[238] Карамании, и на дочерях своих подданных. Наконец они нашли удобнее отказаться от законных браков; титул султанш осталось только матерям, сестрам, и дочерям султанов, а гаремы населились одними невольницами, которые покупаются, дарится от вельмож, или высылаются как дань от племен подвластных Порте, но вообще малолетные. Они поступают сперва в особенным Сералы ский пансион, где обучаются читать, писать, вышивать, играть на восточных инструментах и танцевать; разумеется, все их наставницы женщины. Им здесь даются имена присвоенные неволе: подательница жизни, цепь сердец, весенняя роза, и т. и. Потом они разделяются на разные отделения, имеют, свои придворные чины, должности, жалованье, и когда подарят султану сына или дочь, получают титул кадынь и связанные с ним преимущества.
При слабых султанах интриги гарема имели весьма большое влияние на дела правительства; покажется без сомнения удивительным, что обыкновенно молодые одалыки не имеют никакой власти; напротив старые, увядшие[239] красы, которые утвердились в гареме, имеют силу несовместную с уничижением женщины в Турции. Впрочем только матери султанских детей и женщины, имеющие какую-нибудь особенную должность, могут состариться в Серале. Гаремные красы должны обновляться, как листья весною в серальских садах; когда начинает увядать молодая черкешенка, ее выдают замуж за какого-нибудь пашу, если она была любимицей, или запирают в старом Серале, или даже продают на рынке.
Махмуд уменьшил народонаселение Сераля, и обратил на содержание своей гвардии большую часть сумм, пожираемых прежде многолюдьем и роскошью гарема. При некоторых султанах число женщин гарема простиралось до восьмисот; но Махмуд давно разлюбил гаремы, и пылкие девы Кавказа, вянут в затворничестве незамеченные, забытые; он не испытали ни вольности детских лет, ни материнской радости, которая удваивает существование женщины; любовь вспыхивает на их лицах среди мучений ревности и следов тайных скорбей. Отторгнутые еще в[240] детстве от святых уз родства, не имея другой семьи кроме Сераля, другой надежды, кроме внимательного взора падишаха, он могут сказать как Мирра Байрона:
"У меня нет родины; раба все потеряла кроме своих цепей; а любовь -- самое тяжелое звено моей длинной цепи".
Их утешают только роскошные уборы, свежесть садов серальских, игры фонтанов и мраморные бани, в которых проходит значительная часть их времени. Ни чей взор до них не доходит; они не надевают покрывал; потому что почти никогда не выходят из своей пышной темницы; если я случится ехать куда-нибудь, он садятся в совершенно крытые экипажи или шлюпки.
От времени до времени праздник при рождении сына или дочери султана придает некоторое разнообразие их затворничеству. Кадыня покрытая алмазами и жемчугом, которые на это время выдаются из казнохранилища, принимает посещения султанш и жен вельможей. Одалыки забавляют ее плясками и[241] пением; он одеваются в разные костюмы, и играют импровизированные ими пьесы; представляют в карикатуре то религиозные обряды гяуров, то принятие европейского посольства у Высокой Порты. Султан за решеткой смотрит на их игры; уверяют, что в этих пьесах они нередко представляют и самого падишаха в карикатурном виде.