Мой «арест и заключение в тюрьму». — Нераспечатанное письмо. — Прощание с семьей Емельянова.
В одно воскресное утро я получил из Самарской «Чрезвычайной комиссии» составленный в решительной форме приказ вернуться в Самару. Милиционер из Пестрявки, где был телеграф и телефон, привез его в Озеро, действуя на основании инструкций, полученных из Самары. Только это и было. Тем не менее этот маленький инцидент положил начало сенсационной истории о моем «аресте и заключении в тюрьму», о большевистских жестокостях и вызвал даже обмен телеграммами между комиссариатом иностранных Дел в Москве и русской миссией в Лондоне. Поэтому я расскажу, как все это случилось.
Для этого я должен вернуться к более раннему периоду моего путешествия.
Я уже упомянул о тех затруднениях, которые мне пришлось преодолеть для осуществления моего плана проникновения в глубь страны. Советские власти разрешили нам спуститься вниз по Волге, и это им, конечно, стоило много хлопот, так как нам было предоставлено останавливаться где угодно. Нам был предоставлен пароход, хотя на нем, конечно, ехало много других пассажиров — разные должностные лица, инспектора и т. д. Но при этом совершенно не имелось в виду, что кто-либо из нас вздумает отправиться в глубь страны, да притом еще без всяких попутчиков. Что касается меня, некоторая подозрительность со стороны власти была простительна. Не только казалось мало понятным мое желание предпринять, трудное путешествие, чтобы увидеть страну, случилось еще, что тот район, в который меня тянуло, находился под особым военным наблюдением, так как он еще недавно был театром войны.
Выбрал я этот район отчасти потому, это это был самый далекий пункт, куда я мог надеяться попасть, а затем потому еще, что я много слышал о нем от моих друзей квакеров, которые делали свою филантропическую работу в другой части той же Самарской губернии. Но трудно было требовать, чтобы люди в самый разгар революционной борьбы, верили таким рассказам.
Скажу кратко: мне удалось получить необходимое разрешение от генерала Балтийского, командовавшего юго-восточным или Туркестанским фронтом. Но требовалась еще одна формальность: нужно было иметь еще разрешение от Самарского Совета, или, точнее, его Исполкома, который сейчас заменяет Совет. А Исполком этот был тесно связан с Лозовским, выдающимся членом Всероссийского Центрального Совета Профессиональных Союзов. Он ехал с нами на пароходе и был против моей поездки.
Я должен был обратиться в Самарский Совет с письмом, в котором я просил дать мне разрешение. Ответ пришел вечером, за несколько минут до отхода парохода от Самарской пристани. Ответ мог содержать отказ, и в этом случае напрасны оказались бы мои старания, и потеряло бы силу разрешение военной власти. Что было делать? Надо было сейчас же на что-нибудь решиться.
Делаю сейчас признание, которое теперь, по истечении времени, не может ничему повредить, И которое простят мне и Лозовский, и председатель Самарского Исполкома, если они когда-нибудь прочтут эти строки: я сунул ответ в карман, не распечатав его.
Схватив чемодан, я еле успел сбежать по трапу, как пароход стал отходить. Лозовский был на верхней палубе и следил за мной. Он крикнул мне, что я не получил еще разрешения из Совета. Я ответил ему, что у меня было разрешение генерала. Пароход продолжал отходить. «Вы должны сейчас же вернуться в Москву», — крикнул он мне. Он приходил все в большее бешенство, по мере того, как увеличивалось расстояние между нами.
Я стоял на раскачивающейся деревянной пристани, заложив руки в карманы и стараясь принять мрачный вид. Вероятно, Лозовскому весь этот инцидент был чрезвычайно неприятен. Наконец пароход исчез из виду в сумерках, и я остался один.
После этого, как я уже рассказал в начале книжки, я очутился в деревне Озеро. Теперь понятно, почему я получил извещение, вовсе не так уж удивившее меня, требовавшее моего возвращения в Самару.
Получив это требование, я вспомнил, что у меня была бумага от Самарского Совета, которая все еще лежала нераспечатанной в моей записной книжке.
Я разорвал конверт и прочел бумагу. Как я и думал, в ней сообщалось об отказе.
Вот текст этой бумаги:
« Слушали: Прошение английского подданного гражданина Бекстона о даровании ему права временного жительства в пределах Самарской губернии. Постановлено: Принимая во внимание: 1) что мир с Англией еще не заключен; 2) что, согласно декрету Народного Комиссариата по иностранным делам, вопрос о даровании иностранным подданным права жительства в пределах Российской Социалистической Федеративной Советской Республики не может разрешаться местными властями без специального полномочия из центра; 3) что ввиду расстройства в телеграфном сообщении невозможно в течение такого короткого времени снестись с центром — прошение гражданина Бекстона отклонить ».
Вместо того, чтобы торопиться с отъездом, я посоветовался с некоторыми из моих новых знаковых. Председатель Совета Четвергов очень серьезно отнесся к делу: он чувствовал, что тут может пострадать его репутация. Он требовал, чтобы я сейчас же выехал из деревни. Наоборот, Емельянов отнесся к факту критически. Он внимательно прочитал бумагу и был за то, чтобы оставить все дело без внимания. Он совершенно правильно выставил юридический довод: я ведь не просил, чтобы мне дали право жительства; поэтому отказ в этом праве не был равносилен отказу в праве путешествовать.
Наконец, Петров предложил компромисс. Мы наймем повозку, поедем в Пестрявку, ближайшее место, где есть телеграф и телефон, и снесемся с генералом. Так мы и поступили после полудня. По приезде в Пестрявку мы нашли там две телеграммы, ожидавшие нас. Одна была от самого генерала: он настаивал на моем возможно более скором возвращении. Другая — от Самарской Чрезвычайной комиссии, в которой, очевидно, отменялось предыдущее распоряжение, ибо мне не только разрешалось, но даже предлагалось остаться в Озере, сколько я захочу! Что вызвало эту перемену, я не знаю, да это и неинтересно.
Так как генерал был со мной чрезвычайно любезен, мне не хотелось оставить без внимания его просьбу, и потому я решил уехать из Озера на следующий день (вместо того, чтобы ехать через день, как я предполагал) и направиться прямо в Самару.
Прощание было грустное. Не знаю, завоевал ли я сердца семьи Емельянова, но во всяком случае она завоевала мое сердце. Емельянов решительно отказался взять от меня денег, хотя в таких случаях обычно дают деньги. Но так как я чувствовал, что должен чем-нибудь отблагодарить за гостеприимство, я подарил Емельянову ненужный мне костюм, что было встречено криками восторга. Подарок, который я сделал его жене Марье, произвел еще большую сенсацию. Хозяйки поймут чувства Марьи, которая вот уже несколько лет страдала от недостатка мыла: я ей подарил целый пакет «Люкса».
Вся семья и многие соседи столпились около маленькой повозки, в которой Петров и я сидели согнувшись на мешках с сеном. В этих случаях всегда бывает грустно, и когда произносишь условные слова «au revoir» (что по-русски буквально значит «до свиданья»), чувствуешь, что это насмешка. Из тысячи случаев в одном возможна эта новая встреча.