Для общей хакактеристики взглядовъ графа Михаила Таріеловича, могу повторить только оказанное уже мною раньше о его политическихъ убѣжденіяхъ относительно благоустроенія Россіи и развѣ прибавить, что и въ обсужденіяхъ западноевропейской политики онъ всегда оставался на точкѣ зрѣнія послѣдовательнаго либерала, строго убѣжденнаго защитника органическаго прогресса, съ одинаковымъ несочувствіемъ относившагося ко всѣмъ явленіямъ, задерживающимъ нормальный ростъ и правильное развитіе народовъ, съ какой бы стороны эти явленія ни обнаруживались, со стороны ли нетерпѣливыхъ радикальныхъ теоретиковъ, спѣшившихъ приложить принципы, выработанные работой передовыхъ кабинетныхъ мыслителей, къ государственной жизни, или со стороны представителей реакціи, не пренебрегающихъ никакими мѣрами, чтобы искуственно задержать пробуждающееся самосознаніе народныхъ массъ, вмѣсто того, чтобы открыть ему* правильные пути для его послѣдовательнаго развитія. Поэтому онъ одинаково горячо возставалъ и противъ нездороваго преобладанія, пріобрѣтеннаго радикалами на дѣла Франціи, и противъ той политики желѣза и ежевыхъ рукавицъ, какую съ такимъ успѣхомъ примѣняетъ Бисмаркъ въ дѣлахъ той остальной Европы, которая входитъ въ орбиту германскаго вліяніи. Но доктринеромъ графа назвать было нельзя, отъ доктринерства его спасали его рѣдкій здравый смыслъ и та обширная и всесторонняя практическая дѣятельность, черезъ которую онъ прошелъ; онъ хорошо понималъ, что жизнь государства такъ сложна и разнообразна, что не можетъ быть уложена въ извѣстныя рамки и подчинена заранѣе составленной программѣ, а потому даже для ошибокъ людей и не сочувственныхъ ему взглядовъ склоненъ былъ находить если не оправданіе, то объясненіе въ этихъ неподдающихся кабинетному предусмотрѣнію условіяхъ жизни. Помню, однажды, бесѣдуя по поводу того, какъ французскіе радикалы, начиная съ Гамбетты и кончая Флоке, лишь только достигали сами кормила правленія, неминуемо вынуждены были подмѣнивать свой яркій радикализмъ убѣжденіями болѣе блѣдныхъ цвѣтовъ и начинали устраивать разныя уступки дѣйствительности, графъ сказалъ: "Да, принципы -- одно, а власть -- другое, и, связавши ихъ вмѣстѣ, далеко не уѣдешь: это все равно, что запречь въ одну упряжку ломовую лошадь съ кровнымъ скакуномъ. У насъ это очень наглядно и остроумно объяснилъ покойный министръ народнаго просвѣщенія, Ковалевскій: когда онъ изъ попечителей московскаго учебнаго округа былъ назначенъ министромъ, то на одномъ изъ первыхъ докладовъ директоръ департамента представляетъ ему три ходатайства его-же, Ковалевскаго, по званію попечителя и на всѣ три Ковалевскій -- министръ кладетъ резолюцію: отказать; тогда удивленный директоръ рѣшается ему замѣтить, что вѣдь это его же собственныя ходатайства, и на это Ковалевскій далъ слѣдующій отвѣтъ: "Знаю, но я писалъ эти ходатайства, когда не былъ министромъ; когда стоишь внизу, то обыкновенно многаго не видишь, а какъ заберешься на верхушку горы, то горизонтъ дѣлается шире, и тутъ только лучше начинаешь отличать соотношеніе предметовъ, лежащихъ у тебя подъ ногами".
Политическихъ споровъ между нами не возникало, такъ какъ мы мало расходились въ основныхъ убѣжденіяхъ, а если иногда и встрѣчались разногласія въ мелочахъ, то графъ, не терпѣвшій мелочныхъ и праздныхъ препирательствъ, обыкновенно первый же старался прекратить ихъ миролюбивымъ образомъ. Кромѣ разсужденій о политикѣ, онъ любилъ также передавать разные эпизоды изъ всего имъ пережитаго, слышаннаго или читаннаго, много сообщалъ о Кавказѣ, не только о современномъ, по своимъ личнымъ впечатлѣніямъ, но и изъ прежней его исторіи, почерпнутой имъ изъ источниковъ печатныхъ и не печатныхъ. Разсказчикъ онъ былъ увлекательный, умѣлъ схватить выдающуюся сторону передаваемаго и представить такъ рельефно и обстоятельно, что, слушая его, казалось, читаешь интересно написанную книгу; при его богатой памяти, запасъ этихъ разсказовъ былъ до того неистощимъ, что рѣдкій день я уходилъ отъ него, не выслушавъ чего нибудь новаго, оригинальнаго, и крѣпко теперь упрекаю себя, что не записывалъ тотчасъ же всего; оттого многое мною или позабыто, или не можетъ быть возстановлено въ той блестящей, талантливой передачѣ, которая давала этимъ разсказамъ особенный интересъ, обрисовывая лучше всего замѣчательную личность самого разсказчика. Конечно, современенъ личность графа и вся его дѣятельность будетъ подробно и со всѣхъ сторонъ изучена будущими біографами на основаніи оффиціальныхъ документовъ; я же постараюсь сообщить то немногое, что сохранилось у меня въ памяти изъ разсказовъ графа о его дѣтствѣ и ранней молодости, полагая, что и эти скудныя данныя могутъ пригодиться для выясненія образованія его характера, а также отчасти познакомить современниковъ съ его, такъ сказать, до-историческимъ періодомъ жизни.