Город.
Он выпустил свои страшные щупальцы, по словам Верхарна. Выпустил щупальцы и высосал пространства земли.
Железнодорожные лапы, как бесконечные лапы паука, оковали пространства. Там колыхалась златотекущая нива. И вот на них легла лапа паука с бесчисленными прилегающими станциями.
И, как красные шарики крови, потянулись к присоскам товарные вагоны.
Присоски высосали пространство. Кровь вагонов впитала в себя все, чем питалась местность: открылись черные люки, съели все зерно, все зерно.
По артериям понеслась кровь, приливая к мозгу, чтобы мозг претворил в фантастический вымысел богатства земли.
Мозг земли -- город, окруженный кольцом товарных вагонов. Он пожирает землю, чтобы выбросить из себя многоэтажный блеск домов, сотни фабричных труб и яркие электрические солнца.
Вот улица. Яркие перья накрашенных дам, вопль автомобилей, красных драконов, бешено мчащих великих блудниц в огне сверкающих вывесок.
Красный дракон, сипло проверещав, покорно остановился у ресторана. Блудница, сверкающая алмазами, вся в соболях, прошушукала шелком в открытую дверь. Ее провела под руку безносая смерть, облеченная в пальто и цилиндр, цинично оскалясь на равнодушных людей. Дракон замер, попыхивая. Люди не испугались -- испугались звери: лошадиная морда беспокойно зафыркала, наставив уши на автомобиль. И хотелось бы крикнуть: "Горе, горе в городе живущим".
Никто не откликнулся бы.
Посмотрите на прохожих: они бегут -- бегут в могилы. Они утром бегают на службу, а вечером бегают в кабаки. Они всегда бегут; всегда заняты бегством. Это бегство -- бегство от жизни.
- Посидите: видите, беседа оживилась.
- Некогда: дела.
- Посидите: вам надо отдохнуть.
- Некогда!
- Посидите с умирающим.
- Мы все умираем: некогда!
И бегут, бегут -- в призрачных городах призрачные люди -- бегут: бегут в могилу.
Смерть, склонясь к великой блуднице, часто обгоняет их на автомобиле, поднося пенсне лайковой перчаткой к своему безносому черепу.
И они ломают перед ней шапки.
Смерть извела из ада великую блудницу, чтобы та брызнула в ночи темь горстями бриллиантов, сапфиров, яхонтов.
Бриллианты, сапфиры, яхонты высыпали на стенах домов, сверкают переменным блеском. Вот начертание "Oméga", будто созвездие, мерцает рубиновыми огоньками с высоты пятиэтажного дома. Посмотрите вверх в туманную ночь, и вы подумаете, что в небе горят небывалые звезды.
А вот: звезды спустились и ниже -- там из тумана дома в бриллиантовом кружеве огней: это -- синематограф. Войдите: вы думаете, что здесь среди людей, под музыку пошлого вальса, вы наконец почувствуете под собой почву, уйдете из марева улиц, -- но нет, нет.
Вам покажут картину жизни, свезут на Ниагарский водопад. Вы узнаете и кустики, растущие над водопадом, и камни, дробящие воду. Вы побываете везде. Сидя на месте -- вы облетите весь мир. Тут вы почувствуете, что пространств не существует уже, и что, стало быть, и земли нет тоже.
И вам захочется простых жизненных сценок, юмора, смеха. Смех -- кружево, занавешивающее пропасть бытия.
А вот вам и смех. Кто-то за кем-то бежит. Летит автомобиль, велосипед, полицейские. Трах -- автомобиль пробил стену, пересек комнату, где мирно текла домашняя жизнь -- трах; пробил стену и спокойно покатился по улице. Смешно -- но смешно ли? Стены не защищают нас от прихода неведомого. Мирная жизнь. Смешно -- смешно ли? А вот под музыку вальса все тот же автомобиль мчится уж по стене вопреки закону тяготения, а за ним тоже вопреки закону бегут и полицейские. Выше, выше -- excelsior!
Автомобиль врезается в небо: мимо него летят метеоры, а кругом пустота, пустота.
Город, съевший поля, стянувший к себе все богатства земные -- только автомобиль, висящий в пустоте. Кругом мчится дождь электрических светочей, горящих на вывесках. Но это -- дождь метеоров, перерезающих эфир. А возница -- смерть в цилиндре -- скалит на нас свои зубы и мчит.
Темная комната. Звуки вальса. Рабочие, студенты, курсистки, -- все жадно смотрят, все: но не кажется ли им, что и они в пустоте? Они пришли с туманных, осенних улиц посидеть на народе, отдохнуть, всем вместе посмеяться: вошли в гостеприимную освещенную дверь. Вошли, сели -- огни потухли. Автомобиль умчал в пустоту.
Смешно -- но смешно ли?
Вот другая картина. Старик насыпал чего-то ребенку. Ребенок чихает. Пробирается в комнату, где спит старик: рассыпает порошок. Старик встает и чихает: рушатся стены. Бежит на улицу -- чихает: трескаются витрины, падают фонари, распадаются дома; чихает, -- земля начинает распадаться. Чихает, -- и лопается облачком дыма.
Человек -- облачко дыма. Схватит простуду -- чихнет и лопнет; а дым рассеется.
Вы пришли сюда, чтобы вернуться к реальности, быть поближе к человеку: вам страшны звери, ревущие стихии, и холоден вам сверхчеловеческий полет, вырывающий землю из-под ног. Вы пришли сюда, чтобы быть человеком -- к человеку пришли. Человек чихнул и лопнул -- и рассеялся.
Смешно -- но смешно ли?
Синематограф царствует в городе, царствует на земле. В Москве, в Париже, в Нью-Йорке, в Бомбее -- в один и тот же день, быть может, в один и тот же час тысячи людей приходят к человеку, а он чихнет: чихнет и лопнет. Синематограф переступил границы реальности. Больше чем проповедь ученых и мудрецов -- наглядно он показал всем, что такое реальность. Она -- дама, хворающая насморком: чихнула и лопнула. А мы-то, державшиеся за нее, -- мы-то где?
Мы висим в пустоте.
Город, извративший землю, создал то, чего нет. Но он же поработил и человека: превратил горожанина в тень. Но тень не подозревала, что она призрачна.
И вот теперь тень осознала себя. Осознать, значит, искать средств преодоления своей болезни.
Вот нам дается возможность вернуться к жизни. Вернемся.
Творческая мысль преодолела пространство и время и все, что есть во времени и пространстве. Только в ней бытие жизни.
Город убивает землю. Перековывает ее в хаотический кошмар. Город -- мозг земли: мозг, развиваясь, оплетает тело стальной проволокой нервов. Он -- паразит.
Но человеческий мозг стальной проволокой мысли опутает город. Он преодолел соблазны небытия. Он отстоял тот страшный динамит мысли, от которого взлетит вселенная. И город рассеется: он -- туман, занавесивший зорю.
Город превращает человека в облачко дыма: человек чихнет и лопнет.
Но мысль человека, преодолевая химеры, превратит город в туман и будет город городом облачным.
Теперь можно сказать про город словами Апокалипсиса:
"И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним?.. И дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни".
Но творческая мысль -- голос мира -- рассеет смертный сон. Мы скажем: "Смерть повержена в озеро огненное".
Тогда восстанут все те, кто разлетелся дымом, выйдут из смерти и запоют на гуслях как бы песнь новую, песнь радости новой.
А пока, видя призрачный блеск городских ресторанов и зрелищ, хочется сказать: "Горе, горе поклонившимся городу: горе им, горе!"
1907