Разглядим теперь линии с доминирующей тенденцией к падению уровня. (См. чертеж No 4 на вкладном листе к стр. 136).
На чертеже No 4 показаны 8 кривых (перенумерованныхъ являющих полную гамму перехода от перманентного всхода через почти горизонтальную вытянутость 1) к простому падению, 2) к падению коленчатому, т. е., прерванному взлетами уровней.
Линия "No 1" поставлена лишь для сравнения; это уже разобранный отрывок "Восток белел" с постепенный под'емом переживаний (и -- кривой).
Линия No 2 являет собой тютчевское стихотворение, посвященное смерти Гёте; колебание уровней 3 строф лишь на трех делениях: 3, потом 3,3 и почт возврат к тезе, т. е. 3,1; под'ем и падение уравновешены в ней в общую тенденцию к горизонтали; содержание первой строфы: Гёте -- лучший лист на древе человечества (3); второй: жизнь Гёте, подобная беседе листа с бурями и игрой с зефирами (3,3); третьей: смерть Гёте, подобная жизни Гёте; он не умер, но "сам собою пал, как из венка" (3,1), Бытие Гёте как бы включает в себя спокойное радостное его угасание; вот удар содержания; но и ритмически интонационный удар в почти одинаковости уровней: 3 и 3,1; эмпирика жизни, как таковой, показана под'емом второй строфы, эту эмпирику трактующей, но -- малый (с 3 на 3,3), а угасание -- небольшим склоном (с 3,3 на 3,1); но этот склон -- легкий; самое умирание Гёте -- победа бытия (в его сознании); и этому заключению смысла соответствует уровень строфы; он -- склон с 3,3 на 3,1; но он равен, даже на 0,1 выше уровня тезы стихотворения.
Все оттенки смыслового жеста сопровождены жестом уровней; и даже выражены тенденцией целого: почти горизонталью; математическая горизонталь в диалектике уровней означала бы абсолютное равенство жизни и смерти; или -- бессмертия Гёте. Оговариваюсь: уровень в каждом стихотворении свободно определяется тезой; он -- свой для каждого стихотворения; но раз он выбран, -- иные уровни сопровождают контрасты содержания; если теза внизу, то чаще всею антитеза -- наверху; повторяю: содержание тезы не играет роли в выборе уровня; светлая теза может лежать внизу; мрачная -- наверху; но раз она выбрана, например низом, можно сказать с уверенностью, что верхние уровни будут антитетичны (в смысловой отношении).
И еще -- повторяю: в каждой кривой высота лежания и глубина падения определяются не положением относительно средины масштаба (в данном масштабе таким делением является число 2), а средним уровнем данного стихотворения; если он, например, 0,9, если 2 -- максимум, а 0,3 -- минимум, то контрастность кривой во взлете с 0,3 на 2 больше контрастности, например, с минимума 3 на максимум "4", развиваемого в другом стихотворении, со средним уровнем в 3,5; в стихотворении первом 2 значит "выше", чем 4 в стихотворении второй, ибо в первом стихотворении 2 есть вышележание на 11 делений от среднею уровня, а во второй 4 есть вышележание только на 5 делений.
Температурное 37 для каждою стихотворения -- свое.
Кривая No 3 являет первый пример упорно падающей линии; его строфные суммы: 3 + 3,1 + 2,5 + 1,4. Это -- "Телега жизни" Пушкина.
Содержание строф: первой: легка телега жизни, везомая седым временем (3); второй: смолоду мы, бодрые, торопим время: "Валяй по всем по трем!" (3,1); третьей: в полдень уже -- убывание жизни; "нет уж той отваги...; нам страшной" (падение с 3,1 на 2,5); четвертой: под старость мы уже "дремлем", т. е., равнодушны ко всему; а время гонит... в смерть (новое падение, еще большее: с 2,5, на 1,4). Опять: падение линии, раз теза "время юности" вверху,-- падение сопровождает: падение сил жизни в смерть.
Из сопоставления трех жестов трех кривых вытекают интересные аналогии: No 1 -- перманентное просияние и перманентный под'ем кривой; No 2 -- уравнение жизни и смерти в гармонии просветления и уравнение уровней кривой; почти горизонталь; No 3--победа косности и смерти над жизнью и явный жест упаданья всей линии (см. чертеж No 4 -приложение к стр. 136) {Строчные суммы для кривых No 2 и No 3.
"На древе человечества высоком", 12 строк: для первой строфы: 0 + 1 + 1 + 1 = 3; для второй: 1 + 0,5 + 0,8 + 1 = 3,3; для третьей: 1 + 0,5 + 1 + 0,6 = 3,1.
"Телега жизни", 16 строк; для первой строфы: 0 + 1 + 1 + 1 = 3 для второй: 0,5 + 1 + 1 + 0,6 = 3,1; для третьей 0 + 0,6 + 0,8 + 0,9 = 2,3: для четвертой 0 + 0,8 + 0,5 + 0 = 1,3}.
Кривая No 4 интересна падением последней строфы, возвращающей к тезе первой строфы: от 2 к 2 через промежуточный под'ем 2-й и 3-й строф: 2,4 + 2,6. Морфология ее формы 2 + 2,4-[-2,6+ 2; от 2 к 2. Стихотворение -- 2-й отрывок из "Наполеона" Тютчева; первая строфа: "Две силы чудно в нем слились" (2); вторая: Наполеон -- сочетание орла и змеи (2,4); третья: "освежающая сила его души не озарила" (2,6); и -- смысловой вывод последней, четвертой строфы:
Но о подводный камень веры
В щепы разбился утлый челн.
И тут кривая падает: с 2,6 на 2; итак: жизнь Наполеона -- круг: от о. Корсики через мир, трон,-- к о. Елены, т. е. от -- 2 к 2.
Кривая No 5 "Предрассудок" Баратынского; даны 3 строфы; кривая сперва дает восход: 3 + 3,2; но третья строфа -- упад: с 3,2 на 2,4; первая и вторая строфы: история предрассудка, как обломка "древней правды" в современности; третья, упадная,-- смерть предрассудка.
Кривая No 6 рисует интересное коленчатое строение: это -- гребенка, как и "Стансы" Пушкина, но опущенная вниз, где и высоко лежащие и низко лежащие строфы в градации упадают; высоко лежащие с 3,4 на 2,6; низко лежащие рисуют уступы падений 2,6 + 2,3 + 2+1,9 (см. чертеж No 4). Эта кривая принадлежит "Бессоннице" Тютчева.
В тезе первой строфы (2,6) подан ночной бой часов, внятный каждому, "как совесть"; вторая, четвертая и шестая строфы -- падения (2,3 + 2 + 7,9); между ними -- взлеты, но ослабевающие: на 3,4 на 2,6; второй взлет достигает лишь уровня тезы, с ней сливаясь во взлетах: в первом взлете -- активная борьба нас с "природой целой" (3,4); но во второй взлет (наша борьба сломлена ("нас... забвеньем занесло"), хотя в противовес нам показано новое младо племя (тоже борющееся); но вероятно актива основой борьбы и пассивность сломленных во внутренней интонации поэта нейтрализовались в ничто и мы подготовлены к тому, что этот второй взлет в целом уровне -- даже не взлет, а наше цепляние за жизнь; потому-то второй взлет -- относительный; он -- взлет между двумя упадами (2 и 7,9); по существу ж он есть 2,6 первой тезы, описывающей:
Часов однообразный бой,
Томительная ночи повесть.
Томление вписано уже в нашу борьбу за наше "неумирание".
Теперь об упадах (вторая, четвертая, шест. строфы) -- на 2,3 на 2, на 1,9; вторая описывает -- глухие времени стенанья, пророчески печальный гл (этот глас пророчит нам гибель); четвертая описывает наше превращение в призрак, стоящий вдали от жизни (в нашем еще пока представлении); а последняя -- пророчество второй и представление четвертой превращает в действительность.
Лишь изредка обряд печальный
Свершая в полуночный час
Металла голос погребальный
Порой оплакивает нас.
Нисходящая гребенка кривой в изыске расположения уступов аналогична изыску смыслового контрапункта, обрекающего и пассивность нашего внимания ночной совести, и активность нашей борьбы -- в пассивность смерти.
Вся кривая -- не просто падение, а падение утонченное (падение с "под'емами"; и -- с падением "под'емов"). {Сравните с кривой "Стансов" Пушкина и вы разглядите обратную симметрию кривых и образов содержащие, в них заключенных.}
Кривая No 7 -- удивительное изящество жеста; вглядитесь в нее (см. чертеж No 4). Целое -- упад тезы первой строфы. (2) на 1,7 и на 0,5; а между 1,7 и 0,5 головокружительный для кривых взлет на 3,5; явно, что идет речь о бурном порыве, после которого -- стремительное падение на 30 делений (случай еще небывалый в жизни доселе показанных кривых); итак: имеем слабое падение, огромный взлети еще более глубокий слет.
Но я себя ловлю на том, что характеризуя кривую, я характеризую все оттенки ее смыслового содержания. Кривая принадлежит "Фонтану" Тютчева; строфа 1-ая: эмпирический образ фонтана: "пламенеет его на солнце влажный дым" (2); вторая (со слабый падением на 7,7): пламенеющий дым -- "ниспасть на землю осужден"; третья с огромный взлетом (3,5):
О, смертной мысли водомет,
О, водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя метет?
"Фонтан" расширен в фонтан стремящейся мысли; он стал символом; и как всегда у Тютчева, это расширение образа в символ -- взлет.
Но еще глубже падение четвертой части; взлет был взлетом на 18 делений, а падение -- на 30 делений; что же оно сопровождает? Вот что:
Как жадно к небу рвешься ты!
Но длань незримо роковая,
Твой луч упорный преломляя,
Свергает в брызгах с высоты.
Можно, доверясь линии, заключить (это заключение я никому не навязываю): трагедия низверженной мысли во столько переживается поэтом сильное падения струи фонтана, во сколько диапазон падения в 80 делений более диапазона в 3 деления.
Разве это не следует учесть, например, эстрадному исполнителю, чтобы в интонации последней строфы подать контраст с удесятеренной мощью в сравнении с контрастом интонации второй строфы.
Есть кривые, взывающие к тому, чтобы исполнитель умерил темперамент для выявления подлинной тональности (например "На древе человечества"); другие вызывают к удесятеренному интонационному размаху; интонацию нельзя сфальшивить; а эстрадные исполнители психологической грубою отсебятиною только и делают, что ломают кривые ритма; и на этих "хулиганствах" разрыва ритма выросли не только традиции "декламации" но и хуже того: на нас выросло второе ухо, или ушная опухоль, болезнь слуха, напоминающая мне рекламу: человека с гигантским ухом, придерживающим ручку пера. Такой "ушан" подлежит немедленной операции; ведь он все воспринимает в кривом слухе; "ритм" кажется ему аритмией, а аритмия нарицается ритмом.
Кривая No 8 (сложная, взывающая к целой статье-разбору) принадлежит стихотворению Боратынского "О счастии с младенчества тоскуя"; имея слишком много сказать о ней, чтоб не раз'ехаться -- ничего не скажу; скажу лишь: она изысканный склон; результат склона результат узнания горького смысла истины; и решение:
Явись тогда, раскрой тогда мне очи,
Мой разум просвети,
Чтоб, жизнь презрев, я мог в обитель ночи
Безропотно сойти.
Уровень падения последней строфы почти соответствует другому уровню (3-й строфы), будучи его ниже; 3-я строфа -- истина, как "тайный голое", не раскрывший еще поэту своего смысла.
Подведем итог к разбору данной группы кривых падения; группа под'емных кривых в точках под'ема сопровождала текстовое устремление, живописующее радость, бодрость, свет, жизнь; группа падающих кривых сопровождала понижение жизненности, угасание света, появление тьмы и уныния; в частности: 1) роковой бег к смерти в "Телеге жизни"; 2) крушение карьеры Наполеона; 3) могилу предрассудка; 4) "металла голое погребальный"; 5) падение нашей мысли ("Фонтан"); 6) выявление истины, как гасительницы жизни. Но повторяю: нельзя прикреплять под'ем чувства к под'ему уровня; и обратно.
Имея перед глазами десятки кривых, я мог бы при имении места привести новую группу кривых, одинаковых в том отношении, что под'ем их уровней есть под'ем лирического волнения; но -- волнения мрачного; под'ем отчаяния, например; прототипом такой группы -- стихотворение Тютчева "Как над горящею золой дымится свиток и сгорает"; вторая строфа его -- огромный скачок вверх: "Так тщетно тлится жизнь моя; и с каждым днем проходит дымом; так постепенно гасну я в однообразье нестерпимой". Под'ем есть -- 1) под'ем силы отчаяния, 2) расширение сгорающею свитка в образ жизни поэта; кривая Тютчева при подобного рода расширении содержания всегда реагирует под'емом; под'ем здесь -- не абстрактно-смысловой, а мимически-интонационный.
Таким же интонационным под'емом кончается стихотворение "Финляндия" Баратынского с предпоследнего четырехстрочия, с 2,5 на последнее, с -- 4 рисующего:
Я, невнимаемый, довольно награжден
За звуки -- звуками, а за мечты мечтами.
Тоже -- с упадом; например: в моем стихотворении "Я засыпал" строфа, живописующая горнее видение -- максимум ("4"), а отражение горнего в мелочах жизни -- минимум; здесь минимум -- не падение, а -- отражение высоты глубиною, макрокосма -- микрокосмом:
Так и звезда: в непременном блеске...
Но бегает летучий луч звезды
Алмазами по зеркалу воды
И блещущие чертит арабески.
Или: у Блока в разных стихотворениях жест упада оттеняет разное; в стихотворении "Авиатор" в общей приближающаяся к горизонтали кривая в одном месте обрывается круто вниз; и это место -- падение авиатора; здесь упаду соответствует упад в прямой смысле; а в стихотворении "Незнакомка все взлеты кривой подбрасывают вверх 1) пьяниц "с глазами кроликов", 2) трагический возглас: "Я понял -- истина в вине"; наоборот: возвышенные реминисценции света и высот, связанные с явлением Незнакомки, показаны на упадах; но это оттого, что жест стихотворения -- трагическое "все навыворот"; и интонация кривой выявляет вывороченность темы. Или: часто упад лишь противополагается под'ему, особенно когда это противоположение есть противоположение действия причине, следствия основанию, "тогда" -- "когда"; последнее имеет место в стихотворении Лермонтова: "Когда волнуется желтеющая нива.); 1) когда волнуется желтеющая нива; 2) когда "студеный ключ играет по оврагу" (вторая строфа, под'ем); 3) когда ландыш росой обрызганный и т. д. (третья строфа: опять под'ем); после трех строф ("когда", "когда", "когда") нарастает ожидание, требующее разрешения; и оно дано в четвертой строфе с "тогда": "Тогда смиряется души моей тревога"; И тогда -- упад; здесь упад сопровождает успокоение.
В каждой стихотворении свой жест упада и под'ема; но связанные с текстом, они всегда дают интонацию, невыразимо углубляющую восприятие содержания, как бы к этому содержанию ни относилось сознание поэта; иногда читаешь по кривой текст и делаешь неожиданные для себя открытия, что кривая больше знает о сути содержания, чем сам поэт, высказывающий содержание; и отсюда напрашивается мысль, что кривая нам подает это содержание из самого подсознания поэта, часто не умеющего прочесть в рефлексии это содержание; так что пушкинское "я понять тебя хочу: темный твой язык учу" относится к кривой: темна "кривая" интонации для поэта; он к ней прислушивается, как к звуку депеши; так Фет заявляет, что скоро он будет петь, а о чем -- не знает. И это -- оттого, что кривая отражает жест ритма; ритм -- отражение в поэте "звука", которому он внимает, а "звук" -- отражение того коллектива, который поэту бросает радио-волнами не фальсифицированный критикой, а подлинный, социальный заказ.
Чтение кривых порой начинается с восприятия кривой, как глухой абракадабры, а кончается восторгом перед изощренностью переданной интонации, которую подсочинить нарочно -- нельзя, а оттого и понять в прочтении трудно.
Примером такой кривой считают кривую тютчевского стихотворения "Проблеск". Содержание его весьма мрачно: звуки муки мимикрируют звуки ангелов, зовущих к себе; и чем более мы им верим, тем ужаснее срываемся; взлетные точки -- разоблачение скепсисом этого марева, вот их суммы: 3 + 3,4 + 3,5 + 2,5 + 3; с уровня "2"; и ниже -- ангельский "морок": 2 + 2,1 + 1,5; на 2 без скепсиса рисуется звон воздушной арфы; на 2,1 без скепсиса, подано переживание: "Как бы эфирною струею по жилам небо протекло на 1,5, без скепсиса же, рисуется окид сознанием небосклона. Но небесность срывает скепсис; и максимум лирически взволнованных скепсисом строк, удар интонации,-- в строфе с суммой 3,5, обнаруживающей, что "ангельская лира грустит в пыли на небесах стихотворение -- демонично; в нем все -- навыворот; и жест аккомпанемента кривой -- показывание небесной гармонии на упадах. Вполне возможно, что поэт и не подозревал всей едкости иронии и всей силы срыва неба жестом своей ритмической кривой; но она нам выдала бессознательную мысль Тютчева, его страстно-земной инстинкт, -- хотел он этого или не хотел.
Также кривая "Я помню чудное мгновенье" срывает маску ангеличности с Керн; интонационный удар не на "душе настало пробужденье", а на "шли годы. Бурь порыв мятежный" и т. д.; она выявляет -- страсть, боль, мучение Пушкина вопреки аллегории "божественности" и традициям исполнения; но эта страсть, боль, мученье и были состоянием Пушкина в момент написания стихотворения, о чем рассказывает биография; кривая оказалась реалистичней текста; он аллегоричен, рисуя не бывшее в действительности "пробуждение души"; было же -- отемнение страстью; было -- желание лишь обладания.
Кривая ритма уличила текст: Пушкин уличил Пушкина; Пушкин-правдивец сказал "нет" Пушкину-аллегористу, т. е. воспитаннику аллегорической поэзии XVIII века: "Врешь, брат: не "божество", а женщина тебя волнует; "божество" лишь прием мужчины приблизиться к женщине".
Таким же чудом жеста является кривая тютчевского "Из края в край, из града в град она состоит из тезы (первая строфа) с числом 2; далее -- под'ем антитезы на четырех строфах: 2,6 + 3,2 + 2,6 + 3,1 (средняя 2,9); далее -- крутое падение с 3,1 на 1,2 (на 19 делений); последняя, 7-я строфа -- возвращение к первой с повтором: "Из края в край, из града в град могучий вихрь людей метет".
Рассмотрим содержание в связи с уровнями: теза (на 2) бросает лозунг: "Вперед, вперед!"; с второй -- подымается ветер, оборачивающийся голосом, поданный в кавычках и зовущим поэта обернуться на прошлое: впереди -- туман, позади -- зовущие слезы (2-я строфа); любовь -- позади: куда же бежать (третья); сжалься над собой (четвертая); все милое душе ты покидаешь (пятая); волна обратного зова подана текстовым образом в "кавычках" голоса; а интонацией ритма -- на линии взлетов (выше 2): 2,6 + 3,2 + 2,6 + 3,1; шестая строфа -- минимум (ниже высот и ниже тезы): 1,2. Поэт обрывает манящий в "назад" голое:
Не время выкликать теней...
Голос ветра оказывается голосом усопшей: "Усопших образ тем страшней, чем в жизни был милей для нас".
Последняя строфа -- повтор уровня первой: возвращение к 2; но и текст строфы возвращает к лозунгу первой, к "впереди и этим "вперед" оканчивается.
И здесь кривая -- жест ритма, а не абстрактное лежание точек, соединенных линиями.
Отсюда -- моя рабочая гипотеза: кривая ритма есть интонационный жест содержания в его "статусе насценди", в душе поэта {}.
С этой точки зрения кривые лирических стихотворений дают нам гигантский, неисчерпаемый материал для изучения: 1) подсознания, 2) творческих переживаний, 3) стилевых приемов ритма, 4) текстового содержания; результаты этого изучении могли бы иметь громадное практическое значение для: 1) литературной критики, 2) для декламационного искусства; пока нет кривых мира пушкинской поэзии можно сказать, что столь обследованная область, как "пушкиноведение" -- страна, полная сюрпризов; обследование кривых изменяет рельеф содержания, остраняет содержание; обследование кривой "Медного Всадника" впервые мне об'яснило внутренне биографию Пушкина 33-34 годов; многие письма Пушкина этого периода в свете кривой "Всадника" приобретают особый смысл; кривая -- обратно: по-новому освещает биографический материал; пока у нас нет кривых "Евгения Онегина", "Полтавы" "Бориса Годунова", -- нельзя утверждать, что мы знаем Пушкина.