Есть события во внутреннем росте отдельного человека, кружка; есть события национальные; есть события эры и -- перебоя эр.
Судьба событий странна.
Из глубокого душевного слоя события роста индивидуальных сознаний медленно прорастают к поверхности, сламывая кипение кружков и образуя: новые струи кипений; в них -- печать эры. Бытописателей умственных и нравственных качеств эпохи более интересуют кружки, то есть: "словесное" отражение эпохи; собранный материал становится измерительным лотом индивидуальной и общественной жизни, основою понимания современности, ее культурных задач и стимулов действий значительных личностей; жизнь последних обыкновенно всплывает позднее, не совпадая с оценкою современников; руководится большинство их общественным мнением; и руководится меньшинство -- кружковым; оба мнения ложны: в них мнение личное вылагается или влагается -- из суммы и в сумму; и -- в равноденствии мнений полагается сумма; между тем: равноденствие всегда в единице, в значительной личности, потому что сумма сил -- личность; в ней -- пересечение сил; кружковая сумма и "сумма сумм" есть сумма инерции. В событиях индивидуальных, интимных есть поступь эпохи; в событиях кружковых ее нет: есть ее искривление. События эпохальные крадутся по уединеннейшим, скрытнейшим индивидуальным сознаниям: то, что вынашивал базельский экс-профессор, по имени Фридрих Ницше, что было голосом внутренней жизни какого-то Генрика Ибсена, чем болел Достоевский, что бросило молодого доцента Владимира
Соловьева в Египет из Англии, то вскричало впоследствии тысячами рефератов и книг, пронеслось по душевному морю Европы; и -- ныне обстало: событиями...3
Слово, дробящее камни, уже было сказано: было сказано -- им: душам большим и немногим; было сказано -- прежде; действие слова -- теперь, в пушечном грохоте, в громе падения великолепных, старинных обломков -- мы слышим; почему же мы некогда не увидели молнии ныне ревущего грома?
Гром и молния -- вместе; иллюзия разделяет их; в иллюзии гром от молнии отстает; но не молния в громе; гром -- действие молнии.
Молнии не увидели мы в освещенных собраниях с закрытыми окнами -- и "словесных", и пышных; между тем: молния была в небе; и -- молния была в душах, в уединенных сознаниях; неба не видим мы; уединенное сознание же -- кружку непричастно; некогда нам с ним возиться; некогда нам: кружковая жизнь бьет словесным фонтаном.
Оттого-то и грому событий удивляемся мы -- всякий раз.
Рудольф Штейнер -- молния еще более строгой и грозно-грядущей эпохи; то есть грядущей "как бы": эпоха -- уж есть; молнии ее разрезали небо; гром -- будет и он. Рудольф Штейнер есть молния слова, дробящего камни; камни раздроблены; но для нас они треснут -- потом. Слово-молния десятилетие слышимо в Европе повсюду: в Берлине, в Париже, в Стокгольме, в Лондоне, в Вене; от скал дикого Севера до лазурного итальянского неба4: но оно до сих пор еще "беззвучно" для мира; и неинтересно -- кружкам: словесные фонтаны обильны; если бы мы по мудрому слову Пруткова заткнули бы эти фонтаны и дали б им отдых, может быть, и услышали б мы то, что не слышим мы, но что слышат немногие, уединенные, тихие души: голос слова, дробящего камни; может, иные из нас не сгорели бы со стыда, доживая до эпохи, когда будут исследовать причины необъяснимого факта: почему замечательнейшее событие XIX и XX века проходило, сказал бы я -- в громовой тишине, когда кружковые фонтаны бурно били "словесностью", поглощались тома Мориса Метерлинка и Августа Стриндберга, переводились Кунраты, Экхарты, Беме, Баадеры, Сведен борги; именно в эти дни не узнали того, кто был видим и слышим повсюду, перед кем самая история мистики и вся прочая "теософия"5 -- первые робко взятые ноты, приблизительность, смутности и зыбкая, теневая игра.
Тут-то вот понимаешь: неузнанными проходят события времени; подлинное основание их лишь в далеко-грядущем медленно подымается, как из моря утес: от современности подлинной мы отстаем на столетия; оттого-то мы вот пропускаем неузнанным Соловьева и Ницше; и пред страдальческой гробницею Гоголя пожимаем плечами; загоняем Бетховена на чердак; и обвинение в хищении денег предъявляем мы -- Микеланджело; на кострах горят -- Джордано Бруно и Гус6. Оттого-то вот в миг громовый и в час мировой катастрофы все еще окончательно проснуться не можем мы: просыпание наше -- просонье; и спросонья мы тянемся -- в миги грома и в часы катастрофы, -- тянемся все еще: к прежним фонтанам.