1904-ый год
От февраля до мая 1904 года мы редко переписывались с А. А.; переписка не была напряженна; я был поглощен событиями личной жизни1, которые вызвали во мне перелом: от настроений 1900 до 1904 года к настроениям 1905 до 1906 годов. Заканчивался цикл "Золота в Лазури" 2; писались первые стихотворения "Пепла" 3. А. А. подходил к циклу "Нечаянной Радости",
Подчеркиваю: "стихии", которым поэт отдавался, -- менялись; война -- началась4; ощущалися гулы грядущего времени; и -- колориты зари изменялись; осуществлялася строчка стихов, посвященных мне: "Понял, что будет темно". В душах теплился отблеск былой лучезарности; обобыденились зори; период свечения, вызванный распространением вулканической пыли от мартиникского извержения5 в земной атмосфере -- кончался; павлиньи хвосты на закатах сменялись обычным закатом. И тускнение атмосферы земной сопровождалось тускнением атмосферы душевной; тускнела сама стихотворная строчка; Бальмонт ниспадал в неприятные вычуры. Солнечные поэты садились в туманы; поэты же мрака и зла оттеняли влиятельней; действовал на душу Брюсов6; влиял Сологуб "Мелким бесом" 7.
Тут появилась впервые в России фигура двусмысленного Вячеслава Иванова8, давшего обоснование символизму, с одной стороны, но с другой -- что-то слишком расширившего его сферу и тем затопившего символизм расширением в декадентство с одной стороны, в александрийство9 -- с другой; вскоре "среды" Иванова10 в Петербурге явились рассадником синкретических веяний, вдохновляя творцов популярных газетных статеек; фигура Иванова -- фатум в истории русского символизма, вписующий в эту историю светлые строки и темные строки; сыграл этот крупный ученый поэт не последнюю роль в распылении наших тенденций; под влиянием плохо понятных, недостаточно оговоренных взглядов Иванова ставился как бы знак равенства между театром и храмом, мистерией и драматической формой, Христом и Дионисом11, Богоматерью и просто женщиной, символом и сакраментальной эмблемой, между любовью и эротизмом, между девушкой и менадой12, Платоном и... греческой любовью, Теургией и филологией, Вл. Соловьевым и Розановым, орхестрою13 и... Парламентом, русскою первобытною общиною и... "Новым Иерусалимом" 14, народничеством и славянофильством15. Описываю эпоху неспроста, а в духе сравнений А. А.; в предисловии к поэме "Возмездие", характеризуя стихию России 1910--1911 годов, А. А. ищет "мотива" стихии, единства, многообразия проявлений ее в индивидуальнейших и общих явлениях стиля: "Все эти факты", так пишет он, "казалось бы столь различные для меня, имеют один музыкальный смысл. Я привык сопоставлять факты из всех областей жизни, доступных моему зрению в данное время, и уверен, что все они вместе издают единый музыкальный напор" 16. Всякий истый философ культуры так именно действует; в многообразии проявлений нашел музыкальную тему демократической Греции Ницше, и в таком направлении протекали усилия Шпенглера17: в отыскании зодчества эвклидовой геометрии, алгебры, арабески и стиля барокко -- позднейшего математического анализа.
Биография Блока не будет ясна вне огромного фона эпохи и вне музыкальных напоров ее; А. А. был самым чутким, правдивым, подчас бессознательным жестом звучащего времени; воспоминания связаны с шумом времен; этот шум нас связал; и пускай в осознании шума не раз расходились; но шуму внимали мы; чередованью ветров; свершения с 1904 года менялись; они развели нас с А. А.; расхождение наше являлось одновременным отходом от прежней зари, чтобы по-новому встретиться; в предвоенном томлении и в страшных годинах мы подали руку друг другу -- по-новому.
Эра 1904--1908 годов была эрою написанья "Нечаянной Радости", "Балаганчика", "Незнакомки" и "Снежной маски". И в тот же период возникли: мой "Пепел", "Урна" 18 и "Кубок метелей" 19, как нота зари нас свела, так тяга к народному духу (стиль мыслей А. А. в "Золотом Руне" и стиль "Пепла", отдача метели себя в "Снежной маске" и в "Кубке метелей") нас вдруг развели; разъединение не скоро сказалось: при встречах друг с другом о ночи, в которой блуждали, молчали: и говорили о прошлой заре.
Помню в тот период А. А. мне ответил стихами:
Так, я знал. И ты задул
Яркий факел, изнывая
В душной мгле30.
Это "И -- ты задул" -- характерно; А. А. признает: факела задувались. Для многих, не слышащих шума эпохи, наоборот: факела -- раздувались; и потому-то я встретил впоследствии с пеной у рта сборник "Факелы"21 (сборник мистических анархистов): "Какие там факелы: ветер задул их..."
А. А. первый приветствовал зори и первый отметил, что "будет темно"; так название сборника "Нечаянная Радость" во мне вызвало горький, почти что насмешливый каламбур: "Не "Нечаянной Радостью", а отчаянным горем был должен назвать бы стихи свои Блок..."
В 1904 году уже А. А. написал: "Фиолетовый запад гнетет, как пожатье десницы свинцовой" 22. Скоро он написал про осенние, сырые дни:
Битый камень лег по косогорам,
Скудной глины желтые пласты.
. . . . . . . . . . . . . . .
Среди скудной глины он странник, бредущий,
Нищий, распевающий псалмы".
Дни весны 1904 года проводил я с Э. Метнером в Нижнем Новгороде; Э. К. восхищался стихами А. А.; он не раз говорил, что в стихах тех досадны хлыстовские привкусы; я -- отрицал эти привкусы; Э. К. мне выдвинул все опасности теургизма в поэзии; перерождается теургизм в яды врубелевских, великолепных лилово-зеленых тонов; он не раз говорил, что и Блоку, и мне совершенно по-разному эти яды грозят: чистый Демон искусства отомстит за попранье сферы эстетики; в "Добротолюбии"24 говорится про демона: он -- "дух печали": Символом этого духа служила ехидна, которой яд в малом количестве даемый уничтожает другие яды, а принятый неумеренно убивает {"Добротолюбие" т. 1. из Антония Великого "О различных порочных помыслах".}.
После смерти А. А. этот текст показали мне; был он подчеркнут рукою А. А.; на полях я увидел приписку А. А.: "этот демон необходим для художника..."
Характеристику духу уныния того же Антония Великого25 сопровождает А. А. примечанием на полях: "Знаю, все знаю". А. А. в своем скрытом сознании, под фактами биографии пристально вглядывался в законы "пути"; одна голая мистика -- не насыщала его; он тянулся инстинктом к духовному "ведению "; преодоление мистики в опыты знания -- мучительно, трудно, опасно; ужасным томлением, рядом ударов слагается опыт духовный вне руководства; томление по "духовному знанию" -- причина трагических переживаний поэта, разоблачившего "мистику" своей первой ступени; в "Добротолюбии" сказано: "Этот томящий людей дух бывает причиною и доброго..." Да, нападение "духа печали"-- всегда испытание. С 1904 года А. А. уже входит почти в испытание это. В "Добротолюбии" сказано: "Впрочем, всякий, кто подражая Аврааму, исшел из земли своей и от рода своего стал через то сильнее..." Эти отрывки цитирую я потому, что рукою А. А. они четко подчеркнуты; лейтмотивом скитания ("Нищий, псалмы распевающий") начинается новый период стихов его. Внутренне он уже ищет пути, выходя на дорогу:
Выхожу я в путь открытый взорам.
И внешнее: кончается определенный период; весной 1906 года А. А. оканчивает Университет, переселяясь с женой из прежнего материнского дома в свой дом; то эмблема другого ухода, начавшегося до того: ухода из атмосферы 1900--1902 годов после периода выжидательного (1903 год) -- ухода, мучительно сопряженного и с отказом от близких друзей (от С. М. Соловьева и временно от меня); у А. А. появляются новые связи; иные проблемы стоят перед ним; В. Иванов, Чулков, Мейерхольд26 окружают его; в 1905 году он в поэме "Ночная фиалка" признался:
Ибо что же приятней на свете,
Как утрата лучших друзей27.
Зная верность А. А., доброту его, зная размахи моральной фантазии, зная глубокую элементарную честность поэта, -- поймем, что печаль и страдание исторгли в поэте те горькие строки.
Боль, связанная с самопознанием и с попытками чтения стихий, обуревавших А. А.; таковы основные мотивы сознательной жизни поэта, входящего в новый период; он чувствует "нищим" себя, распевающим псалм, после временного ощущения себя "рыцарем предела Иоаннова", чувствует себя одиноким; не то что недавно:
Молча свяжем вместе руки.
Те, с кем связывал руки, -- отсутствуют.
Мистик, сознающий в себе одоление мистики и искусственно длящий в себе суррогаты экстазов, -- любитель комфорта; в чудовищной прелести он; я -- такой в это время; А. А. -- себя видел; я -- нет; ощущая в себе двойника, А. А. видел во мне моего двойника; и он видел, что я закрываю глаза -- на себя самого; повернуть мне глаза на меня самого он пытался -- и нежно, и бережно; я же был глух, укрепляя меж нами ту "ложь компромисса" (служение "зорям", уже отсветившим), которой А. А. не хотел своей яркой, правдивой душой; А. А. видел во мне и прощал "компромиссы" мои, исцеляя душевные раны участием братским; я весь протянулся к нему.