* Рецензия, напечатанная в журнале "Перевал" в 1907 году.
Блок -- один из виднейших современных русских поэтов. Поклонники могут его восхвалять. Враги -- бранить. Верно -- одно: с ним необходимо считаться. Рядом с именами Мережковского, Бальмонта, Брюсова, Гиппиус и Сологуба в поэзии мы неизменно присоединяем имя Александра Блока. Первый сборник стихов поэта появился только в 1905 году. Тем не менее есть уже школа Блока...
Даже поверхностное рассмотрение поэзии А. Блока убеждает нас в несомненном влиянии на него Лермонтова, Фета, Вл. Соловьева, Гиппиус и Сологуба. Из иностранных поэтов больше всего влиял на него Метерлинк. Если бы мы не боялись историко-литературных определений, мы могли бы назвать его русским Метерлинком без аристократизма, свойственного этому поэту, но с большею близостью к истокам души народной. Впрочем, мы не стоим за это сравнение.
Каково идейное содержание высокочтимого поэта?10 Но тут приходится остановиться, потому что второй сборник стихов А. Блока выдвигает совершенно новые для поэта мотивы. "Стихи о Прекрасной Даме" окрашены определенным и весьма значительным содержанием. В неуловимых и нежных строчках поэт воспевает приближение "вечно женственного начала" жизни. Здесь он является продолжателем целого ряда имен. В ароматный венец его поэзии вплетены раздумья Платона, Плотина11, Шеллинга12, Вл. Соловьева и гимны Данте, Лермонтова, Фета. Древние гностики вместе с греческой философией всесторонне разработали учение о мировой душе и "вечно женственном" начале Божества. Шеллинг в сочинении "Weltseele" 13 пытался дать учению о мировой душе естественно-научную подкладку. Гете, Данте, Петрарка сумели из любимого образа создать символ вечно женственного, соединяя универсализм гностических догматов с индивидуальными переживаниями. Фет и Лермонтов бессознательно касались того же. Вл. Соловьев, соединяя размышления гностиков с гимнами поэтов, сказал новое слово о близком сошествии к нам лика Вечной Жены. Тут началась поэзия Блока. Тема его -- глубокая. Цель его -- значительная.
Вдруг он все оборвал...
В драме "Балаганчик" горькие издевательства над своим прошлым. Последнее время злоупотребляли плохо понятой гностикой -- это правда. Но правда и то, что издевательством не опровергнешь ни Платона, ни Плотина, ни Гете, ни Данте. Ожидания могут быть неуместны. Но проблема остается проблемой. Она не терпит издевательств.
И вот, во втором сборнике мы узнаем, что "Прекрасная Дама" не путешествует на пароходах. Вместо "сиянья красных лампад" мы видим болотных чертенят, у которых "колпачки задом наперед". Вместо храма, -- болото, покрытое кочками, среди которого торчит избушка, где старик и старуха и "кто-то" для "чего-то" столетие тянут пиво. Нам становится страшно за автора. Да ведь это не "Нечаянная Радость", а "Отчаянное горе". В прекрасных стихах расточает автор ласки чертенятам и дракончикам. Опасные ласки! Ведь любой дракончик может вытянуться в настоящего дракона (туманы, как известно, растут). Рыцарь Жены всегда -- в борьбе с Драконом. А вот превратился Дракон в драконника, и поэт его пожалел: пожалел и пригрел. Помнил ли он, что с нечистью шутки плохи?
Но, сбросив с себя идейный балласт, поэзия А. Блока расцвела махровым, пышным цветком! Темы настроений утончились, стих стал виртуознее, гибче, роскошней. Прежде нам приходилось спорить с одним известным поэтом, утверждавшим, что "Стихи о Прекрасной Даме " не выражают истинного лика поэта. Поэт оказался прав {Поэт этот В. Я. Брюсов.}. "Нечаянная Радость" глубже выражает сущность А. Блока. В этом отношении Блок настолько же выиграл, как поэт, насколько он упал в наших глазах как предвестник будущего, потому что мы предпочитаем оставаться при загадках, загаданных мудрецам (пусть нерешенных, но требующих от нас жизни для решения), нежели при издевательствах (хотя бы и поэтических, прекрасных) над этими загадками.
Второй сборник стихов А. Блока интереснее, пышнее первого. Как удивительно соединен тончайший демонизм здесь с простой грустью бедной природы русской, всегда той же, всегда рыдающей ливнями, всегда сквозь слезы пугающей нас оскалом оврагов -- соединен в бирюзовой нежности просвета болотного, в вечном покое зеленых мхов. И нам страшно этого покоя; зачем эта нежность, когда она -- "прелесть" болотная:
И ушла в синеватую даль, Где дымилась весенняя таль, Где кружилась над лесом печаль.
Но ушла -- к колдуну; и -- колдун:
Закричал и запрыгал на пне
-- Ты, красавица, верно -- ко мне!14
И нам становится больно, когда вечерняя заря обвивает не только "весеннюю проталинку", но и того, кто на ней. А на ней --
Попик болотный виднеется.
Ветхая ряска над кочкой
Чернеется
Чуть заметною точкой15.
Искони здесь леший морочит странников, ищущих "нового града"; искони, мужичка оседлав, погоняет Горе-горькое хворостиной. Скольких погубило оно: закричал Гоголь, заплутал тут Достоевский, тут на камне рыдал Некрасов, Толстой провалился в немоту, как в окошко болотное, и сошел с ума Глеб Успенский; много витязей здесь прикончило быть, -- "здесь русский дух, здесь Русью пахнет". Здесь Блок становится народным поэтом.
Здесь рыскает леший, а Блок увидел "своего полевого Христа" 16. Не надо нам полевых Христов. Христос Бог да сохранит нас от таких пришествий!
Где же Та, Которую призывал поэт еще так недавно? Там, где он не кощунствует, у него вырывается:
О, исторгни ржавую душу!
Со святыми меня упокой.
Прекрасно поет он о наших убогих полях, так прекрасно, что мы, завороженные "прелестью" 17, начинаем верить, что все тут благополучно. Ведь здесь все "вечно прекрасно -- но сердце несчастно". Откуда этот стон у сказителя полей?
Так -- и чудесным очарованы --
Не избежим своей судьбы.
И в цепи новые закованы
Бредем, печальные рабы18.
Цепи "Прекрасной Дамы" -- гирлянды роз -- поэт с себя сбросил. Откуда же эти "новые цепи"? Не цепи ли болотных чертенят? Страшно, страшно: идти больше некуда в отчаянии, когда и в "Нечаянной Радости" из огорода капустного приходит тот же оборотень "Единый, Светлый -- немного грустный", когда такую картину рисует поэт своей нечаянной радости:
И сидим мы, дурачки,
Нежить, немочь вод.
Зеленеют колпачки
Задом наперед.
Уж подлинно не зачаешь такой радости! Уж подлинно: нечаянная она!
"Новой Радостью загорятся сердца народов, когда за узким мысом появятся большие корабли"19 (вместо предисловия).
Перед лицом народов сложные задачи; они требуют определенного образа решений, определенного, ясного, как Божий день, слова. И радоваться только тому, что из-за узкого мыса плывут корабли, еще рано: большие корабли часто приносят большую заразу.
"Нечаянная Радость" определенно пронизана все тем же воплем нищего:
Кто взманил меня на путь знакомый?
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Нищий, распевающий псалмы?20
Нищий ли это странник или горе-гореваньице? Во всяком случае не псалмы распевает нищий, а панихиду:
Со святыми меня упокой.
Сквозь бесовскую прелесть, сквозь ласки, расточаемые чертенятами, подчас сквозь подделку под детское или просто идиотское, обнажается вдруг надрыв души, глубокой и чистой, как бы спрашивающий судьбу с удивленной покорностью: "Зачем, за что?" И увидав этот образ, мы уже только преклоняемся перед крупным талантом, не только восхищаемся совершенством и новизною стихотворной техники -- мы начинаем горячо любить обнаженную душу поэта. Мы с тревогой ожидаем от нее не только совершенной словесности, но и совершенных путей жизни.