Вовсе новый ландшафт, не предвиденный тихим окраем дорог, проводящих чрез первый, разобранный том. Озаренный в конце осеннеющим небом: "О край неизвестных дорог... Здесь горит осиянный чертог" -- золотой, сентябреющий; "Светлая в мире пора" -- начинается новый этап -- "Тишина умирающих злаков", иль тот же сентябрь; от июня течет первый том; и октябрь -- центр второго.
Лишь в тоне золота пересекаются томы; но золото -- разное; в первом -- воздушное; и застывающее металлами, тканями -- во втором; так "окрой" осиянных дорог здесь лишь -- занавес; на нем крупные надписи: "Золотистая осень разлук", "Золотая порфира", "Осеннее злато", "Золоторунная грусть" и "Тяжелое золото"; занавес -- стилизован: и нарисованы: облако золотое -- "шишак"; солнце -- "шлем воина"; много металлов; обилие меднобронных доспехов: здесь -- шлемы и латы; щиты и мечи; в первом томе щит -- "солнце завета"; мечи же -- лучи; здесь обратно: и солнце -- "шлем воина"; и -- "закат оловянный"; и месяц, как "шлем"; снова -- "шлем", "шлем", "на шлемы "; опять -- из-под "шлема", "шлем воина". Сколькие "шлемы"?
И -- сколькие " латы", "щиты" и " мечи": "щит", "к щиту", " щит упал", " меч", " мечи", "лат", "в... кольчуге", "в доспехе" и " латы" и...; и -- так далее; сколько доспехов! Где рыцари? Спят: неподвижно; один прислоняся "к щиту... увязил долговязую шпору"; и --
Чуть блестят золотые венцы
Скандинавских владык196.
Вот недвижные "латы", а обладатель их -- "статуя".
Все -- нарисовано: "злато" есть занавес, отделяющий том второй от "межи золотой в бездорожье"; дорога уткнулася здесь в бездорожие, но в ином вовсе смысле; дорога -- пространство; а занавес -- плоскость; пред ним медногласый оркестр: много меди; само слово "медь" повторяется: "медный", "медь", " медью", и это оркестр: " медь" -- " поет"; и опять: " голос меди"; "скрестила мечи" -- звук литавров: фанфары; фанфарные выраженья (они пропадают; они -- увертюра пред действием): "Волосы ночи натянуты туго на срубы и пни"; тоже: утро -- "пустило стрелу"; и "вечерняя прелесть" аллегорически "увивает" вечерние "руки", а День (с большой буквы) аллегорически их заламливает; появляются трубачи ("черной ночи"); читатель: великолепнейший латоподобный закат, аллегория занавеси -- быстро взлетит: пропадет "голос меди"; "трубач" -- перестанет играть; и ландшафт нам предстанет за занавесью.
Вот и взлетает: "где золотистая осень разлук?" Пролетела, отвеяна? Солнце, "шлем воина" -- где? Оно убрано: вот так закат! Он -- полоска; такой вовсе не было; здесь: -- -- "полоскою алою", "на полоску зари", "на закате полоской" "полоска зари", "полоса" и опять: "над полоской "; и -- далее. --
-- С этой полоски зари -- начинается действие; "медные светы", аллегорически скрещенные с мглы мечами, живые для первого тома -- исчезли с подъятием завеси; ново для Блока (совсем неожиданно!) -- нет ни света, ни тени: одна светотень; и проходит одно слово в книге; и -- новое: "серый"; серы --
-- Что не серо? --
-- Серы: паруса корабля, в сером сне маяки, прибережные камни, "чело": в сером вечере, в сером дне, в сером утре и в городе, где -- все прохожие серы, где серая пыль, пыльно-серая мгла, даль -- сера, потому что и небо серо, дождь -- ни белый, ни черный, -- а серый; и он прибивает лишь серую пыль; "дымно-сизый старик оперся на костыль"; и "на серые камни ложилась дремота"; и мир -- "злая" просерень: "на всем... серый постылый налет". Слово серый настолько отсутствует в первом томе, что, помнится, появление слова меня поразило:
День был бледно-серый, серый, как тоска...
Вечер стал матовый, как женская рука197.
Оно -- всюду: не плоскость -- пространство; и сквозь него-то -- цвета; "серость " только налет на... опять новой краске для Блока; так много ее: цвет -- "зеленый"; и "серое" -- серо-зеленое; "серое" -- в воздухе; "зелень" же -- твердости; и "зеленый", как мир: оно -- всюду: -- конечно же "зелены" травы; конечно же "зелены" -- весны, как и всегда у поэтов; и "луга" там и "рвы", и "глаза", но сравнительно реже -- "зеленые кудри", "зеленые колпачки"; не бывает зеленых цветов; а у Блока -- бывают: "зеленый цветок"; даже твари -- "зеленые"; выпархивает "зеленая" искра, и месяц -- "зеленый", "зеленые" волосы; "зелень" -- не зелень растительности: свет "зеленый", выкидываемый серым миром: "зеленые" сумерки и "зеленая" мгла; эта мгла повторится: "в зеленой ласкающей мгле"; горят светотени "зеленым огнем": да, зеленый, но -- огненный мир; оттого-то -- "зеленый как мир".
Вглядываясь, открываем мы третий оттенок, опять-таки новый, -- "лиловый"; где он в первом томе? А здесь: --
-- "Свет лиловый", "лиловые скаты оврага", "лиловые сумерки"; дважды: лиловый цветок, "фиолетовый запад", -- вот сколько лиловостей! --
-- Серо-зелено-лиловое! --
-- Вот что впервые встречаем, когда поднимается занавес, изображающий " золотистую осень разлук"; золотое становится: серо-лилово-зеленым. Не смейтесь: цвета у поэтов -- суть души: недаром же Гете всю жизнь создавал световую теорию; стало быть: серо-лилово-зеленое есть выражение мира души. Он -- таков, как ландшафт; это серо-лилово-зеленое складывается в болото; "болото" -- четвертое новое слово: болота, болота! Мир прели и ржавчины! Мшистые кочки и мшистые пни; не сюда ли сбежал он с горы? И -- сказал:
"Мое болото их затянет".
Затягивает -- в "Нечаянной Радости": что за болотное место! Смотрите же: --
-- "Небо упало в болото", "и пахло болотом", "сижу на болоте", "болотное зелье", "болотная дрема"; и вот: "на болоте"; опять: "на болоте", "в болото", " болото", "болот", "по болоту" и над " болотом", "в пучине" -- болотной, конечно; едва вылезаешь из "тряского" места, которое называется "пузырями земли" --
-- но куда?
В том и сила "болота", что -- некуда деться; из "серого" города мы убежали; ведь небо там, по выражению Блока --
-- устав прикрывать поступки сограждан моих, упало в болото -- коль небо над городом падает, сдернувшись, в эти "болота", -- не в город же? Правда, есть земли, но -- посмотрите, какие:
-- пустынные, мерзлые, жесткие кладбища; "скудной глины"... пласты; опять-таки, -- комья; и не поднять их плугами; так не туда же?
-- Но море есть: ну-ка, попробуйте к морю?
"Там буря застигла суда моряков"; и потоптавшись, -- приходишь к болоту; и снова: "с болотами", "над болотом", "болотный". И -- шествуешь далее; флора болотная: пни, кочки, мох: "пни", "над кочкою", "кочки и пни" и "от кочки до кочки", "мху", "мохом", "мхов", "замшенный"; замшенное -- все; и "окрестности мохом завалены"; преет, ржавеет: метанные запахи! "Гниль", "плесень", пруд зацветает; и -- "ржавчина", "ржавую", "в... ржавом"', страшно то, -- что: это -- аура душевного мира; еще хорошо, если плесень -- на дереве, если ржавчина -- травы; но -- нет же: "в тайник души проникла плесень"; "исторгни" -- он молится -- "ржавую душу".
Так серо-лилово-зеленое, складывая болото, бросает угар испаряемых газов, который ему представляется запахами "лиловой" фиалки; и он, одурманенный запахом газа, вещает "в зеленой ласкающей мгле" (в отравляющей мгле):
Слышу волн круговое движенье
И больших кораблей приближенье,
Будто вести о новой земле.198
В результате же он признается, что плесень проникла уже в тайники его жизни; и, стало быть, прав был и я, когда Блок, уведя меня, взяв меня за руку, начал рассказывать миф о "лиловом цветке", за которым пошел он... в болото; как газом угарным, пахнуло тогда на меня! Мне бы, -- звать его, с места сорвать; не подступишь, когда он уселся на кочке; и -- стал проповедовать: "Мне болотная схима -- желанный покой"; и читать с кочки проповедь: "Полюби эту вечность болот". Если б стал его звать, про меня написал бы:
Когда он исчез за углом,
Нахлобучив картуз,
И оставил меня одного
(Чем я был несказанно доволен).
Прогнал бы, отправясь в избу:
Так сижу я в избе,
Рядом -- кружка пивная
И печальный владелец ее.
Понемногу лицо его никнет,
Скоро тихо коснется колен,
Да и руки, не в силах согнуться,
Только брякнут костями,
Упадут и повиснут.
Кто, кто это?
Этот нищий, как я -- в старину,
Был, как я, благородного рода
Стройным юношей...
А теперь?
Вот обрывки одежды его...
Но, позвольте, к чему тут "как я, -- в старину", "был, как я"; ближе к делу, без всякого "как", потому что тот нищий есть "я", о котором (себе) говорит он:
"Нищий, распевающий псалмы".
А обрывки одежд его, -- аура прошедшего:
Жалкие крылья мои --
Крылья вороньего пугала.
Это -- двойник, издавна убегавший с горы -- на болота, себя самого подозвавший туда, усадивший на кочки себя, с собой слившийся, так что действия двух половинок сознанья, -- одно теперь; и наблюдающий засыпа-нья другого становится -- спящим, другим:
Цепенею и сплю.
И во сне исповедую теософию ржавого места:
Болото -- глубокая впадина...
Впадина -- небезопасная (есть такие: пифийская щель199, например): газы болота (метаны) -- вонючи; они-то и есть "пузыри"; Банко с Макбетом, здесь проходя в старину, увидали хохочущих ведьм; но не сели на кочки: прошли, обратясь друг ко другу:
Земля, как и вода, содержит газы,
И это были пузыри земли200.
Пузыри -- пар болотный; отсюда туман покрывает страницы "Нечаянной Радости"; слово -- туман так же часто, как "серый", "зеленый", "болотный": туманы, туманы,
-- туманы сознанья: --
-- дым "с пруда", "туманов", "туман"; иль: "с туманом", "туманные полосы", "расточала туман", "синим паром", в "туманах", "туманной", "туманов", "в тумане", "я в туманах бродил", "сквозь туман", "извечно туманны", "туман" и -- "туман". И -- так далее: сколько угодно тумана; и -- воспрошает с тоскливостью: "Кто рассеет болотный туман", потому что он чувствует: это -- "зловещий... угар". Здесь Макбету и Банко являлися -- ведьмы; и Блок здесь увидел старуху: как мир стара, как лунь седа. Никогда не умрет, никогда, никогда"; и за ней -- свита нечистей, элементарных стихий, или -- нитей судьбы, передаваемой в руки тому, кто вперяется в образы Лиха; да, "Лихо" есть участь; старуха же -- Парка: она представляет сознанию образы подсознания, чтоб человек мог прочесть свои темные корни, которые отрезают от зорь; тут -- порог меж иными мирами и нашим; до этого места ведут, как дитятю; а с этого места -- бросают; сознанию предлагается: прочитать знак судьбы. И Макбет здесь, прочел: нет опасности; не пойдет, в самом деле, --
Бирнамский лес
На Донзинан.
Но пошел-таки "лес"; да, "леса" -- сходят с места стремительно: в миги судьбы; и леса -- подсознание; в "зорях" -- вершины встают Древа Жизни; в болотах видны обнаженные корни, сосущие влагу из недр: корни -- карлики, чертенята; Блок видит их:
-- "Нежить вод", "чертики", "попик болотный виднеется", "старикашка... запрыгал на пне", "собрались чертенята и карлики", "кувыркаются, поднимают копытцами пыль " "страшный черт ухватил карапузика"; "слышен зеленый двойник" (или бледно-зеленый): восставшее подсознание "розово-золотого" поэта; невидим, неслышим он в нас до явленья Старухи; и после он -- слышен: "В полях отвечает зеленый двойник" и "гуляет в полях Невидимка", "в полях хохотал Невидимка"; звук колокола: "Страшный колокол будет вам петь", -- "над болотом -- проклятый звонарь. Этот темный звонарь с нами связан: груз прошлого чувствовал тяжестью Блок ("это -- внутренний "тюк" его"); он в работе над ним, будет час, -- и запросится к свету:
Скоро... чертик запросится
Ко святым местам.
А пока он -- "звонарь":
Я узнал тебя, черный звонарь.
"Звонаря" ощущали с С. М. Соловьевым и мы в роковое, тяжелое, революционное лето, когда все друг в друге не видели рыцарей, видели - - призраков; мне С. М. все твердил полюбившееся двустишие:
Берегись, берегись, -- над Бургосским путем:
Сидит один черный монах...
Тот монах, над путем восседающий, -- рок; когда чувство присутствия рока в С. М. подымалось он -- приходил: и, вперяясь в меня, говорил одно слово:
-- Бургосский!
Он -- "черный, болотный звонарь". Но А. А. не всегда понимал степень грозности появленья "бургосского" (связанность нечисти -- с ним), потому что "бургосский монах", про которого говорил он и прежде ( "мой страшный, мой близкий -- черный монах") превращается в "черного попика"; и А. А. вместе с нами повторяет: "душа моя рада -- всякому гаду"; о, -- легкомысленное отношение к собственным "недрам"! Оно -- и после скажется при появлении Командора201 и Темного Сэра202; "бургосский" приходит позднее: с расплатой за "игры с ним"!
Катастрофа, увы, -- не до дна потрясает поэта; и оттого-то она -- не до дна и минует его; и становится -- затяжной катастрофою, выражался -- в лейтмотивах "Возмездия" 203, над которым скончался поэт.
Банко с Макбетом после явления "ведьм" порешили:
Земля, как и вода, содержит газы.
И это были пузыри земли.
К сожалению -- нет; образ "ведьм" вызывает тот пласт подсознанья, который отныне сопутствует: это "стихии" в нас; Макбет отдался им: ведь не пойдет же, в самом деле,
Бирнамский лес
На Донзинан.
Он -- пошел.
Блок считает, что образы попиков лишь "поседелых туманов развалины", или, быть может, переработка от восприятия альбомчиков Т. Н. Гиппиус, рисовавшей в огромном количестве "попиков" (знаю я: те альбомы А. А. с удовольствием долго рассматривал, очень любя их; и после уже появились в стихах его все персонажи набросков Т. Н.); не увидел до дна все "неспроста" в сложении дымки туманной так именно, как слагалась она в его мире души; это " плесень" -- не только болотная:
В тайник души проникла
плесень.
И все потому, что Она "отошла без возврата". "Закатилась Ты с мертвым Твоим женихом"; наступила "зеленая мгла". "Будь ночлегом, зеленая мгла"; и "болотная дрема... текла", Банко с Макбетом, -- скоро выходят из места туманов; А. А. -- сел на кочке: "зловещий угар" здесь поверг в очарованный сон, где пути достижения подменились лишь грезой о прошлом: "Мы прожили долгие жизни", "в старину был, как я, благородного рода"; сердце "прошлому радо", достоинство прошлого (рыцарство) -- здесь, в этом томе, музей: лат, мечей и щитов; не наденешь их сызнова: "Миновали сотни и сотни лет", "плакал... о том, что никто не придет назад"; "нить какая-то развязана, сочетавшая года". Но отсутствие прошлого есть испытание: прошлого не было; прошлое -- только стремленье к духовному миру; вход -- в нас: через встречу с "бургосским", победу над ним; но А. А. -- отступает в картину воспоминанья того, чего не было; это -- лохмотья былого, иль "крылья вороньего пугала"; рыцарский шлем есть колпак, и шишак -- бубенец; и "я нищий бродяга"; я -- "забинтован тряпицей" (мотив "Балаганчика"), "душу разбил пополам",
Или я, как месяц двурогий,
Только жалкий сон серебрю,
Что приснился в долгой дороге
Всем, бессильным встретить зорю?204
И потому-то:
Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и смешно208.
Здесь -- разбросан туман; проступает везде обыденность, которой ведь не было в "золотистой лазури": туман -- не рассеялся; наоборот: он -- сплотнился; "бургосский", неузнанный стал вороватым хозяином, сдавшим квартиру с такими сквернейшими стеклами, что, как посмотришь, увидишь лишь: "Стены фабрик, стекла окон, грязно-рыжее пальто", иль "ко всему приученный... диск", "вереницы зловонных телег", или -- "складка рубашки" и "серый постылый налет", "углами... мебель... окурки, бумажки", "опрокинутые кадки"; природа -- такая же: "Над равниной мокрой торчали кочерыжки капусты", "на пригорке лежит огород капустный"; словом "лес " прозаической неподвижности: он -- не пойдет: --
-- Бирнамский лес
На Донэинан.
Он -- пошел: в "Страшном мире" 206.
Не знаю болезненнее, иллюзорнее прозаического реализма, здесь, там выступающего из тумана "Нечаянной Радости"; да, "прозаический реализм" сам туман: ноты пьянства: "сижу я в избе. Рядом -- кружка пивная"; "гадалка... швырнет... свой запой"; "буду слушать голос Руси пьяной, отдыхать под крышей кабака"; "и пьяницы, с глазами кроликов, "In vino Veritas!" кричат", "ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине"; "взволнованный вином"; "и на щеке моей блеснула, скатилась пьяная слеза"; "авось ты не припомнишь мне, что я увидел дно стакана", "топя отчаянье в вине"; "у пьяного поэта -- слезы, у пьяной проститутки -- смех" и т. д.
Надо всем поднимается веянье омертвения; смерть, -- тема тем: --
-- мертвенеет пейзаж:
"Мертвый месяц беспомощно-нем... Знаю -- сморщенный лик его стар"; "Мне привиделась Смерть"; "похоронные звуки... часов"; "смерть летит"; месяц встал "мертвым глазом"; и "смерть пришла"; "старость мертвая"; даже земля: обнажает лишь "кладбища"; злак тоже -- "мертвый"; глаз -- "мертвый"; и -- мертвый опять; "даже рифмы нет короче глухой, крылатой рифмы: смерть". Эта мертвенность -- в нем: "Ты оденешь меня в серебро и когда я умру..."; "мой саван плотен"; "кто у гроба в час закатный?"; "слаще боль и ярче смерть"; "дай мне спокойно умереть"; "я буду мертвый"; "мертвец -- впереди" и т. д.
Смертью кончаются темы "Нечаянной Радости" до "Снежной Маски". Заглавие книги казалося мне -- кощунством в те годы. Сам А. А. в нашей схватке казался мне мертвым. И был я неправ в легкомысленно внешней оценке "Нечаянной Радости"; смысл ее -- в целом; она -- антитеза; она объясняется в синтезе третьего тома: в России.