О, как удивителен переход от "Нечаянной Радости " к "Маске", где в самой пучине погибели -- новая радость.
В "Нечаянной Радости" новы и краски природы, -- и краски души по сравнению с первым томом; и то же по отношенью к "Нечаянной Радости" -- в "Снежной Маске". -- Опять перемена: в эпитетах, в ритмах, и в звуках, и в красках; там -- "золотистая осень разлук" есть связующий центр меж томами; здесь -- ветер, поднявшийся быстро в "Нечаянной Радости", переметающий в "Снежную Маску" и крепнущий вихрем и холодом: дождик, не надо накрапывать! Ей, развевайся туман! Уже сыпался снег по пространству "Нечаянной Радости". Он теперь здесь -- метелица; ветер имеет свой звук: это -- глас роговой, сотрясающий ночь; нет болота, полоски зари, лиловато-зеленого тона, тумана и серости; слово "серый" исчезло в ночи черно-синей; и -- синей -- стихия, соединившая три этапа, -- вода, -- как она изменяется!
Мы живем в старинной келье
У разлива вод:
Здесь весной кипит веселье.
И -- река поет208.
В стихотворениях первых вода разливается: вешняя, шумная, чистая; в "Нечаянной Радости" она преет в затонах, в запрудах, в болотах иль бесится бурею в море; в "Снежной Маске" она -- снег, лед и прорубь, струящая пар; она -- скована льдом; и -- "злая вода"; и, опять-таки, -- "злая"; воды-то и нет: снег и лед; все -- меняется; ветер меняется тоже; поднявшийся в серых туманах "Нечаянной Радости", -- затрубил рогом он, взвился вихрями в ночь; ветер вспыхивает не сразу в "Нечаянной Радости", а приблизительно, -- с середины, крепчая к концу: --
-- "Трепли волосы", "ветер... пьяный", "раздуй паруса", с ветром борешься, "ветер ломится" в окна, уносит дымки из трубы, "с легким треском рассыпался ветер", просторами "гнет" он "кусты"; и порой оснежается: "Ветер! О, снежные бури!"
-- Таков он в "Нечаянной Радости". В "Снежной Маске" --
-- еще того чище: --
-- "взвихрил" он снега, "звезды гонит", и тучи срывает с небес; все срывает; он "бросил нас в бездну", "звезда... понеслась" в "вихри снежные" северной ветре иной ночью. В "Нечаянной Радости" он -- охватывает; здесь он схватывает все, что есть (звезды, тучи, снежинки, поэта); и -- гонит: в бездны; несется стремительно в ночь все, что есть: небеса, звезды, маски, обличия, милая, -- все несется; динамика -- невероятна; спирает дыханье: --
-- "Мгла взвилась", "Мы летим" там, где искры несутся, "взвилась", "сорвалась", "уносились", "настигла" и "опрокинула свод"; "и звезда за звездой понеслись"; и неслися "года", и "летели снега... налетающей ночи", "и мы понеслись", "лететь стрелой... в пропасть... звезд", "улетел", времена "быстролетны", "летели", "ладьи... пролетели"^ "летите", "лети", "настигай ", "догони", полет переходит в безумие повелительных наклонений и в требование бросаться туда и сюда в бездне звездной: --
-- " Глядись, глядись", "обрати", "опусти", "укроти", "закрути", "вейтесь", "плывите..." вздохните, глаза "опусти", "дай", "пробудись", "исцелись", "покорись", "оставь", "прости", "восстань" --
-- совершеннейшее безумие повелений безумствовать, переходящее в угрозу:
Рукавом моих метелей
Задушу.
Серебром моих веселий
Оглушу.
На воздушной карусели
Закружу.
Пряжей спутанной кудели
Обовью.
Легкой брагой снежных хмелей
Напою209.
И остается одно: "лететь стрелой... в пропасть"; и все -- пролетает; и -- носится в пропасти, перегоняя друг друга; "колеблемый вьюгами Рока, я взвиваюсь, звеня..."
Вот и двинулась обыденность; пошел --
Бирнамский лес
На Донзинан.
Вьюги Рока подкрадывались в "Нечаянной Радости"; в дальних полях хохотал "Невидимка"; ну вот и подкралися; и Невидимка теперь обнаружит свой лик: снимет маску; но маска та -- "мир"; мир стал снежною маскою; весь перевеян он бурей снежинок -- куда?
И снежных вихрей подъятый молот
Бросил нас в бездны...
То -- молоты Рока, которого звуки еще раздавались в "Нечаянной Радости" издали голосом меди и звоном с болота.
Звезда за звездой
Понеслась,
Открывая
Вихрям звездным
Новые бездны210.
Вскрывается смысл роковой неизбежности: смысл -- не земной, хотя Рок ударяет нас глыбою земляною; смысл -- бездна небесная:
Открылась бездна: звезд полна.
Звездам числа нет: бездне -- дна211.
Так из бездны небесной извечно сметаются бури метельные млечных путей, осаждаясь туманом зелено-лилового газа; и покрывался пеплом того прозаического реализма, в который едва не поверил А. А.:
Все, все по-старому, бывалому
И будет, как всегда...212
Или:
Да и меня без всяких поводов
Загнали на чердак.
Никто моих не слушал доводов
И вышел мой табак.
Давно звезда в стакан мой канула, --
Ужели навсегда?213
Звезда Духа, когда она канет в стакан, то расплавится тотчас стакан в брызги мысли; за ним -- и "чердак, дом, двор, улица, мир": "Маска снежная" -- взрыв оболочки от бомбы ("Нечаянной Радости"); все полеты -- стремительное расширенье трагедии -- в Дух!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Та динамика дана нам на стремительных, ослепительных ритмах; слова о полетах летают на легких крылатых хореях, которыми Блок не владеет еще в "Нечаянной Радости"; здесь -- владеет хореем; крылатый хорей (--U--UU) у Языкова214, загалопировав, переходит порой в пеон215 третий (UU--U--); и тоже у Блока:
И неслись опустошающие
Непомерные года,
Словно сердце застывающее
Закатилось навсегда.
Конечно же то -- пеон третий:
UU--UUU--UUU
UU--UUU--
UU--UUU--UUU
UU--UUU--
Великолепно везде контрастирует дактилохорей216 с ямбо-анапестом217.
А хорей иногда крепнет в кретик (----)218:
И струит мое веселье
Два луча819.
Доминирует явно хорей: им писано до двадцати стихотворений (и -- шесть только ямбов; анапестов, амфибрахиев, дактилей -- нет).
Интересна на всем протяжении смена размеров; в стихах "О Прекрасной Даме" доминируют ямбы в двудольниках и анапесты (средь трехдольника) (37 стихотворений анапестических и 105 ямбических); среди них доминирует четырехстопный ямб (61 стихотворение) и трехстопный анапест (до 26 ст.); 40 стихотворений написано смешанным ритмом; 17 стихотворений есть дактиль; и только 5 амфибрахиев.
В "Нечаянной Радости" изменение в соотношеньи размеров; количество стихотворений со смешанными стопами -- все то же; значительно убывают тут ямбы (72 стихотворения); хорей -- неизменен; но убавляется дактиль, анапест на счет амфибрахия, редкого в первом томе. В "Снежной Маске" доминирует победоносный крылатый хорей, который становится "блоковским", как анапест и ямб в первом томе. До "Снежной Маски" хорей -- не для Блока.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Слово новое -- "вьюга ", "метель "; слово "вьюга " проходит на очень многих страницах; и слово "метель" -- так же часто встречается: "Нет исхода из вьюг "; и опять: "Нет исхода из вьюги певучей"; у ней -- роговой громкий голос: "звучали рога", иль звенели "рога", иль "поют боевые рога", "слушай трубные звуки", "гуляет... трубач" снеговой; слово "снег" шестьдесят раз проходит на сорока лишь страницах. Здесь какое-то исступление повторений: взрыв слов!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Этот взрыв -- разрыв косного мира, беззвездно-безбездного, серого -- в бездну звездную; слово "бездна" -- повсюду теперь: --
-- " в бездну", " над бездной", над " бездной", над " бездной", в " бездне", в открытых " безднах"; словом: "летим в миллионы бездн"; тоже со звездами; их -- так много.
И все оттого, что она --
Дева пучины
Звездной.
Кто Она? Незнакомка "Нечаянной Радости"? Клеопатра? О, нет, -- скорей, Та, о Которой сказал Соловьев:
Ты непорочна, как снег за горами.
Ты многодумна, как зимняя ночь.
Вся ты в огнях, как полярное пламя,
Темного Хаоса Светлая дочь220.
Вот кто встретил А. А. в буревом взрыве рока, когда он был брошен стремительно -- в бездну; уже подымается голос царицы водоворота небесных пучин: "Твой голос слышен...", "Ты ли?", "О, настигай, о, догони"; вот -- Она:
Из очей ее крылатых
Светит мгла.
Трехвенечная тиара
Вкруг чела221.
Она говорит:
Глядись, глядись,
Пока не забудешь
Того, что любишь222.
А он любит теперь не Прекрасную Даму -- болото, фиалку, "испытанных остряков" с островов:
Я сам, позорный и продажный,
С кругами синими у глаз223.
Хорошо все забыть; но -- вот: взгляда не выдержишь: "Нет заката очам твоим звездным", и -- "опусти глаза твои".
И когда со мной встречаются
Неизбежные глаза, --
Глуби снежные вскрываются...224
Ты опустила очи,
И мы понеслись22
Куда же летят? Да из жизни: то -- смерть.
Вот меня из жизни вывели
Снежным серебром стези226.
Вместе с гибелью образы рока, давящие образами черных монахов, попов, звонарей, невидимок, не давят; "оттуда " -- сюда они давят; "там " это лишь -- тени, лишь черные маски, пролеты из снега ночной темноты; превращение "нечисти" в маски меняет гнетущее чувство в крылатое; все мы лишь маски; мир -- "снежная маска"; и появляется лейтмотив маски:
Так смеется маска -- маске...
Маска к маске обратись.
Тихо шепчет маска -- маске
Злая маска -- маске скромной227.
"И она внимает маске", "и какие хочешь маски", "в темной маске прорезь... глаз", "странны были речи маски", "возврати мне, маска, душу", "ветер масок не догнал". Все -- маски, маски. Это -- тени темной ночи:
И еще темней -- на темной
Завеси окна
Темный рыцарь...228
Но "темный рыцарь -- только снится". То -- оставленный двойник: порог перейден в смерть. Встреча в бездне звездной -- с Маской масок: с мировой душою; нет в ней страха, все -- крылато: "птица вьюги темнокрылой", "осенившая крылами", "и крылатыми очами смотрит высота". То крылья взлета в Мир иной; и легкость, легкость: "легкие тревоги", "крылья легкие раскину", "крылья легкие дала"; то крылья -- в смерть и в гибель: "горе светлое мое" и "сердце хочет гибели", и весело "погибнуть", и "веселится смерть". Она -- лишь Маска масок:
И под маской -- так спокойно
Расцвели глаза229 --
-- Что --
Я спутал все страницы,
Пока глаза твои цвели230.
Она же -- "сладко в очи посмотрела"; и уж -- "на завеси оконной золотится луч, протянутый от сердца"; и Она говорит: "от дремоты исцелись", "к созидающей работе возвратись".
И приветно глядят на меня:
-- Восстань из мертвых!
Чудесная метаморфоза: "Как труп в пустыне я лежал". Она же, Смерть --
Золотистый уголь в сердце
Мне вожгла.231
Да, это та, про которую Соловьев говорил:
Ты непорочна, как снег за горами,
Ты многодумна, как зимняя ночь;
Вся ты в огнях, как полярное пламя,
Темного Хаоса Светлая дочь.
Так пройдя испытание смертью, поэт восклицает уже за порогами "Снежной Маски".
О, весна, без конца и без краю
Без конца и без краю мечта:
Узнаю тебя жизнь, принимаю,
И приветствую звоном щита...232
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Перебои в тональности образов, красок и ритмов от первого тома к второму не станут понятны без знанья душевно-духовной действительности и без учения гностиков, где вскрывается энтелехия233 Духа чрез силы сознанья -- в культуру, в природу материи даже, которая -- выделка Духа; припомним Владимира Соловьева, указывающего на систему Великого Валентина: "Величайшее достоинство Валентиновой системы, гласит Соловьев, состоит в... новом метафизическом (хотя облеченном в поэтическую форму) взгляде на материю. Древняя мысль знала... два представления о материальном бытии: или... это бытие являлось лишь субъективным признаком, обманом духа; или же... материи приписывалась самостоятельная реальность. В Валентиновой же системе впервые матерьяльное бытие определяется... как действительный результат душевных изменений" 234. София в учении гностиков -- эон235, которого изменение положений в плероме рождает духовные бури; итог, -- появление мира материи, как приращенья духовности; вся мировая история -- часть биографии этой Софии, падение, распаденье ее, возвращенье, смещение сфер, разделение, -- все отражает поэзия Блока, так точно, как в грань бриллианта внедряется солнце.
Вот образ Софии в ученьи египетских гностиков, валентиан: глубина, первый эон, протягивает свою цепь, как паук выпрядающий нить паутины; София -- последний (тридцатый из эонов) страстится зреть глубину, нарушает первичное равновесие эонов, бросившись в бездну, где нет еще мира, но где будет он -- отразителем, впечатлителем жизни плеромы, как миг озаренья сходящей Софии:
В свете немеркнущем
Новой Богини
Небо слилося с пучиною вод.
Что было в извечном, -- потом отразится на циклах культуры; сверженью Софии оттуда ответствует здесь: ощущенье Сошествия:
Знайте же, Вечная Женственность ныне...
на землю идет!
Биография Человека построена так, как он сложен идеями; озаренье Софией сознания, иль -- инспирация, -- память о бывшем, о сущем, о вечно грядущем:
"Предчувствую!.."
Вся лазурь золотистая Блока -- предчувствие; но: --
Изменишь облик Ты!
Павши в бездну, София не зрит Глубины; потому что Ее -- ограняют пределами; и -- выделяют Ею страсть ее -- в место мира, который появится, как воплощение страстных томлений Софии; это -- Дочь Ее, Ахамот, плачет -- в томящемся мраке; Софию же вновь водворяют в плерому; что было в до-мирном, -- потом повторяется; мигу рождения Ахамот явно ответствует изменение Лика: является "Темного Хаоса Дочь". Вознесенью Софии ответствует: -- померкание инспирации.
Вся биография наша построена так, как она промышляема в мире идей; и момент ухожденья Софии -- повтор для культуры души:
Ты -- в поля отошла без возврата!
Да святится Имя Твое.
И -- плач Ахамот в темени оплотняется образом косного мира; Она -- Душа Мира, а не София Небесная (та есть Царица, а эта -- Царевна). Из слез пролитых -- вытекают моря; из скорбей ее -- земли; и демоны (попики, звонари, невидимки) -- от страха Ее; образ мира есть образ душевный, который всегда -- до материи; эта последняя -- интерференция образов; имагинация -- ткань инспирации; Ахамот -- в метаморфозе; а Мать -- в неподвижно над-образном; Ахамот -- море движения, водоворотов и вьюг; мне в письме называет Ее Блок Астартой: и он -- ошибается; образ Астарты -- аспект средь аспектов Ее.
К ней нисходит Христос (не Иисус -- по учению гностиков, принципы эти разделены: на Иордани лишь был осенен Иисус Духом Логоса); действие Логоса возжигает в Ней родину: образ плеромы, где -- Мать; из улыбки Ее начинает светить свет физический; в ней возникает стремление ввысь, как у Матери некогда было стремление вниз; и стремление -- космический Ум, Демиург; Параклет236 просвещает Ее; сочетанье стремлений двойной Ее сущности (темно-светлой, демиургически-хаотической) есть человек; он есть "век", иль слепое течение времени; он же -- Чело; и борьба обостряется в нем; биография, отражая собой Душу Мира (Имагинацию), в ней отражает Премудрость; в самосознании -- расплетаем сплетенья космической пряжи и нити ее возвращаем в мир Духа; высвобождаем мы Ахамот: в миг, когда все поймут пневму237, София Вторая в плероме появится. Здесь исхождение мира -- роман; и в любви романической проницаем мы тайну творения мира, но не любви в нашем куцом, бескрылом, безогнешюм смысле; любовь до конца совершенно конкретно-гностична; она -- не раскрыта; в Любви друг ко другу доходим до Ахамот; Ахамот -- Дочь: дочь Любви. Коль София -- Премудрость, Душа Мировая -- Любовь; но внести в нее свет может гнозис, мы в нем претворяем и Ахамот. Встреча с Софией поэтому через Любовь; так разумное просвещенье Любви в опознаньи духовных законов пути просвещения; пресуществляя любовь в человеческих отношениях, -- распахиваем природу материи; и семеним ее Духом; последние тайны любви -- в коллективе, в мистерии; и Соловьев в сочинении "Смысл любви " говорит:
"Как в любви индивидуальной два... существа... служат один другому... положительным восполнением, точно так же должно быть во всех сферах жизни собирательной... Необходимо изменить отношение человека к природе... установление истинного любовного, или сизигического отношения человека не только к его социальной, но и к его природной и всемирной среде -- эта цель сама по себе ясна". И далее он говорит: "истинные поэты всегда оставались пророками всемирного восстановления жизни" 238. И приводит отрывок из Фета:
Только у вас мимолетные грезы
Старыми в душу глядятся друзьями,
Только у вас благовонные розы
Вечно восторга блистают слезами139.
Блок -- выразитель любви, о которой еще не умеем мы внятно сказать; и -- в любви его, личной, открылась Любовь: и в Офелии он увидал Беатриче, в которой -- Царевна, скликающая параклетовых птиц; в Ней же
-- Та, о Ком нет уже образов: Ту называем Премудростью; Блок повторил в биографии быта душевного всю биографию переживаний гностических: снисхождение, томленье, восход, появление Ахамот, встречу с Ней в безднах; понятно его потемнение золотисто-лазурного мира через серо-зелено-лиловое -- в ночь: то -- отход, безвозвратный, Софии; а попики, марева, зелья "Нечаянной Радости" -- страхи томящейся Ахамот, или Царевны-Царицы, которые переходят в свист вихря, в метелицу звезд; но гностический смысл, в нем отживший, -- с ним связана Ахамот: он обусловит возможность вернуться в плерому. И "Снежная Маска" -- второе свидание: с Ахамот!
Третье свидание -- встреча с Россией: об этом свидании -- речь впереди.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поразительно: как повторяется в лирике Блока лирическая философия Валентина: до мелких штрихов! В стихотворении, например "Царица смотрела заставки", великолепном по образам, вы ничего не поймете: зачем здесь Царица, какая такая; и почему здесь подчеркнутое противоположенье Царевны Царице, пока не поймете: Царица -- Премудрость, Царевна же -- Ахамот:
Царица смотрела заставки --
Буквы из красной позолоты.
Так ей -- полагается:
Протекали над Книгой Голубиной
Синие ночи Царицы.
. . . . . . . . . . . . . . .
Отворилось облако высоко
И упала Голубиная Книга.
Все -- так: и цвета (золотой, синий) -- традиционные цвета Мудрости:
У Царицы синие загадки
Золотые... заставки.
Иная -- Царевна:
Царевне так томно...
Томленье сопутствует Ахамот; но к ней слетит параклетов а белая птица: слетает:
А к Царевне с вышки голубиной
Прилетели белые птицы.
. . . . . . . . . . . . . . .
И плескались белые перья...
...Из лазурного ока
Прилетела воркующая птица.
Но "око", которому вся протянулась Царевна -- из нашего "окна" понявшего синее око стезею гностической; да, загадан "духовный роман" меж Царевной и гностиком: и Царевна -- Невеста; она
Твои числа замолит, царица.
Опять -- почему? Лишь тогда, когда Ахамот в нашем сознании перенесется в плерому, окончится мир, мировая история, или последствия неравновесия некогда падшей царицы.
Смотрите во что превращаются образы Блока, когда подойдете вы к ним с ключом гнозиса. В каждом отрывке о Ней можно увидеть, о ком идет речь: так:
"Я ждал Тебя. Я дух к Тебе простер. В Тебе -- спасенье!"
Кто? София. А это?
Ты в белой вьюге, в снежном стоне
Опять... всплыла.
Ахамот!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
От первого тома к второму описана драма схожденья Софии, Ее изменение в Ахамот, переплотнение в косность скорби; да, да: разложение образов Духа в гнетущую карму240 тяжелого материального мира -- суровый закон; бессознательно Блок дает формулу подтверждения истины жизни.