Вооруженье сознания предохранило бы рыцаря от подмены; а то разложенье -- закон. Рыцарь, ранее сроку поднявший свой меч, -- Арлекин.
Он мечом деревянным
Начертал письмена.
Восхищенная странным
Потуплялась она.
Восхищенью не веря,
С темнотою -- один --
У задумчивой двери
Хохотал Арлекин242.
Дверь -- пороги духовного мира, к которым нет доступа; здесь, у порогов -- разбитие образов; образы света становятся ночью; и далее -- нет их.
Несуществующих шагов
Тревожный шорох на дороге.
Холодная черта зари,
Как память близкого недуга,
И верный знак, что мы внутри
Hepазмыкаемого круга243.
Это -- образы первого тома: второй лишь выводит последствия; имагинацию воды, у тайны порога нам должно разбить; если нет, -- то они загнивают, как воды болота; буйственности имагинации -- буйственность крови, забившей в струе инспирации, озонного, горного воздуха; надо уметь отделиться от крови, всегда заслоняющей пневму моделями физиологических кореллатов; и образ духовный дробится в безобразность отвлеченных понятий (в "неразмыкаемый круг") и в "болото":
Мое болото их затянет:
Сомкнётся мутное кольцо.
Посмотрите ж: Царевна покатится вниз; вот -- наклонная плоскость ее превращений: она обернулась волшебницей; белые птицы -- лишь вьюга:
Ты в белой вьюге, в снежном стоне.
И "Белая, Ты в глубинах не смутима" -- где, где? Вот навстречу выходит лишь девушка, сопровождаемая белой ладьей (белый цвет -- Параклетов):
За тобой -- живая ладья,
Словно белая лебедь плыла.
Белое сходит на землю ладьею и платьем (в горах оно -- трепеты света). Там --
Вдохновительно молчанье
И скрыты помыслы твои,
И смутно чуется познанье
И дрожь голубки и змеи 244.
Как у Владимира Соловьева:
Нашу голубку свяжите
Ярыми кольцами древнего Змия245.
Связыванье "Царевны " явленьем -- закон, точно ведомый гнозисом: здесь приставляется Фафнер к Брунгильде; здесь ярые кольца -- "огни " (заклинание огней). "Она" -- "я любил твое белое платье, утонченность мечты разлюбив"; где же птица из Синего Ока?
Очертание белого стана.
И платье здесь -- "белый намек" на плескание белоперого света; остался лишь "белый цветок". "Безысходно туманная ты предо мной затеваешь игру"; она -- связана кольцами Логе-Люге: "Голубке привольно в пламенных кольцах" (Вл. Соловьев): спит во лжи:
Как ты лжива и как ты бела,
Мне же по сердцу белая ложь246.
Не по сердцу ложь Зигфриду, вырвавшему Брунгильду из царства огней; он есть "Я", самосознание, вооруженное мечом или гнозиСом; вооружения нет у А. А.; и великое совершить -- нет, нет: "Будет день -- и свершится великое, чую в будущем подвиг души".
В настоящем, поэтому -- разложение образа Ахамот, или Царевны-Голубки, в просто безликую и в просто девушку безысходно туманную, белую, сонную, лживую; развоплощение в безобразность Ночи, и оплотненье в "как все",
Ты покоишься в белом гробу.
. . . . . . . . . . . . . .
Я отпраздновал светлую смерть,
Прикоснувшись к руке восковой.
Остальное -- бездонная твердь
Схоронила во мгле...247
Разделение в образе Юной Голубки -- отчетливо: лейтмотив темы Ахамот, гармонически расслоен.
Во втором томе эта Белая Голубка уже является королевной забытой страны:
Королевна забытой страны,
Что зовется Ночною Фиалкой.
Но то -- "аллегория", которой украшена "некрасивая девушка":
Некрасивая девушка
С неприметным лицом.
. . . . . . . . . . . .
И еще, я наверное знаю,
Что когда-то уж видел ее,
И была она, может быть, краше,
И, быть может, грустили когда-то,
Припадая к подножьям ее,
Короли...*
* Ночная Фиалка.
Посерела Голубка, имагинация, не отвергнутая у порога законом пути; " умирает совсем некрасивая девушка":
Она веселой невестой была,
Но смерть пришла. Она умерла.
Ярость древнего Змея над Нею исполнилась: "пьяный красный карлик", не дававший проходу ей ("девушке страшно") , совершает "ужасное дело": "Безобразный карлик занят делом". Совершив это дело, ее покидает: "Плывут собачьи уши, борода и красный фрак..."
"Девушка... очнулась от сна..." "Стыдно возвратиться с дьявольским клеймом". Паденье Голубки -- в замене в ней белоперого трепета белою ложью красивого белого платья:
Моя невеста картонной была.
("Балаганчик")
Белое через все просеренья становится черным. И это -- предвидено: стихотворенье, выражающее надежду словами "на утро ввысь пущу мои крики, как белых птиц " обрывается:
До утра -- без солнца -- пущу мои крики,
Как черных птиц, --
-- потому что:
Во сне и в яви -- неразличимы
Заря и зарево248.
Пути гнозиса вовсе не в том, что -- являются образы: в том, что они -- различаются: зори духовного света всегда отделимы от зарева физиологической жизни, где вытравлено содержание образов, где -- оболочки:
Там ветер треплет пустой рукав.
За подменой стоит Подменитель:
Берегись, берегись, -- над бургосским путем
Сидит один черный монах.
Он у Блока засел над "бургосским путем" в первом томе уже;
Мой страшный, мой Близкий -- черный монах... 249
Кто же Он? Страж Порога.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Приближение к Ликам вне твердой духовной работы -- сжигает подменою пыла томлением адским, которое есть одежда убитого Несса: и -- жжет, прилипая; и слишком близко увидевший дух, но не вставший на путь, переживает лишь муки. Уже не поэт (вместе с тем -- не провидец) он -- слепнет; преданье седой старины нам выводит "слепого" певца: рокового слепца, кого водят, кто -- нищий; лишь в песне порой разверзаются очи его; таков теперь Блок.
Чтобы стать певцом Духа горного, сперва надо в жизни ослепнуть (ослеп же Мильтон250); отступить от порога, по-новому выступить в жизнь; но выступление -- из внутренних нужд: шаг "во внутрь"; голос мудрости соединяет нам внешние выступы с тайным отступом; отступники следуют в выступах неотступно пути; соединение внешнего с внутренним -- ступает Судьбою: обставшие образы -- внешние знаки Судьбы (появление "ведьм").
Рыцарь Дамы с распадом Дамы -- распадается: два двойника начинают свой спор: то -- остряк, утверждающий: "In vino Veritas"; то -- мистик, которого голова провалилась в сюртук; и духовное знание изображает тут первые ритмы Порога: явленьем Видения и Смерти.
Виденье и Смерть!
Первый том весь -- Видение. Смерть -- том второй.
Они связаны. Смерть и Виденье даны в одном звуке:
Предчувствую Тебя... Года проходят мимо
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
Написавший стал "мистиком" после; каламбурный остряк написал "Балаганчик"; но -- столкнуты в Третьем; он -- ищущий, все еще, -- вопреки "остряку", вопреки провалившейся голове, или Храму Премудрости ("Церковь упала в зацветший пруд", или -- "небо упало в болото").
Отступая от тайны Порога по-новому вновь выступают в обставшую жизнь: Александр Добролюбов, Толстой251, Августин252 и Франциск253 (выступал тоже Фауст) переработать свой порог. Отступает и Блок; тут порог ему видимый, отображается внешне: порогом реакции (и Франциск и Толстой перед проблемой социальной стояли: она -- коллективная карма); он видит -- глубокие корни проблемы; и -- упирается: в задания революций; Фауст пытался через смерть подойти к Неописуемому Виденью, он пережил in concreto в себе социального человека; Неописуемое Виденье, видимое одному, станет явью для всех лишь тогда, когда снимутся три порога реакции: политической, социальной, духовной; весь мир матерьяльный -- реакция Духа; он -- остановка развития у Духов. Индивидуально: реакции отражаются: 1. в косностях быта, 2. в его подоплеке (среде социальной), 3. в реакции "Я", остановленного Люцифером254, завороженным красивостью прошлого: -- кончить с коснеющим "Я" -- первый шаг к Революции Духа; террористический акт над собою самим есть начало пути.
И вне этого -- Она в маске; и маска та -- малое, косное "Я" (иль -- "буржуй" в нас). И Дама -- не "рыцаря": Храма, Иоаннова Здания. В месте Виденья Блок себе снится в грядущем своем; и -- в Иоанновом Здании ("я их хранил в пределе Иоанна")...
Я -- меч, заостренный с обеих сторон.
Я правлю, Архангел, Ее Судьбой266.
Штейнер указывает: Ангелы суть хранители индивидуальных Судеб; судьбы народа же охраняют Архангелы; Судьбы Человечества -- в лоне Начал; так что: сын Человеческий связан с Началом; и -- Сын Народа, Народник, -- с Архангелом, Духом Народа.
Душа мировая является Блоку в двух ликах пока: его личною Музою (ангелически), и -- Душой Человечества. Архангелически -- нет, не появлялась Она, и не мог он связать свою Музу с Ней -- подлинно: связь -- через Народ. И свидание третье -- должно быть, как встреча с Народной Душою.
Я правлю. Архангел, Ее Судьбой
-- значит: судьбы народа зависят от действий Народников -- тех, кто мощью расширил сознанье свое до конкретного отражения индивидуумов Народа: раскрытые книги они; их читает -- Архангел; тут следует отделиться от личности: похоронить себя в смерть; и -- воскреснуть; в законы пути. Мировое Виденье -- София. Индивидуальное -- Ахамот. Отношение к ней в коллективе народа -- явленье России.
О, Русь моя, Жена моя -- до боли,
Нам ясен долгий путь256.
Александр Александрович -- оставался максималистом; он -- разбил до конца образ Музы; и -- образ Небесного Купола, или -- бумагу, которую Арлекин протыкает: Виденье ушло; Муза-девушка -- серо угасла:
Конец предназначенный близок:
И война, и пожар впереди257.
Тут начало его политически-социальных стремлений -- в огромнейшем смысле: в духовном.
И -- тяга к "народу":
Люблю Тебя, Ангел Хранитель, во мгле,
Во мгле, что со мною всегда на земле.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
За то, что нам долгая жизнь суждена,
О, даже за то, что мы -- муж и жена!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
За то, что не любишь того, что люблю.
За то, что о нищих и бедных скорблю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Отомстить малодушным, кто жил без огня
Кто так унижал мой народ и меня!
Кто запер свободных и сильных в тюрьму.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кто хочет за деньги лишить меня дня.
За то, что я слаб и смириться готов,
Что предки мои -- поколенье рабов 258.
То -- его выступление (от порога: в революцию).