Душа возлежит в саркофаге из тела22, как мумия, оглашающая ночь квадратного мрака речением текстов, иссеченных здесь; над "квадратною комнатой" -- мировой пустотой -- взлетели массивы камней миллионно-пудовою грудой: то -- пирамида; она -- наше тело; внутри -- "пустота" (или -- тело стихий); "пустота" отделяет от стенок массив саркофага, выбитого молотком эгоизма, пленившего душу; душа -- это мумия; в ноги ей положили папирус, повествование о путешествиях, "Книгу мертвых".
Перспектива космических и исторических мыслей Иванова есть "пирамида", таящая "саркофаг", или -- "Тантала", брошенного посередине пространства квадратного мрака... в эгоистической "самости"; и пирамида стоит перед нами, как... каменный бред.
Один молодой египтолог заметил23: надгробные тексты, перелетая со стенок гробницы на саркофаг непосредственно, обнимают массивы его в человекоподобную форму и высекают в космических, гиероглифических надписях постепенно проявленный человеческий смысл.
"Пирамидою" выперты в нас наши органы тела в космических бредах пространства; ощущения "самости" в нас -- "саркофаг", заключающий мумию; посередине пустого квадратного мрака стоит эта самость; она и есть "Тантал", повешенный в мировой пустоте, ограниченной блещущим "Зодиаком" (телесным составом); мумия саркофага есть "Фауст" (из сцены с лемурами); по просверленным коридорам -- "артериям" кровеносной системы -- топочут Лемуры в квадратную комнату: в грудь; и, подступив к "саркофагу" -- пробившему "самостно" сердцу, -- они голосят: "Кто это построил... такой скверный дом?" Мефистофель командует ими: "Сторожите же, толстобрюхие, в нижних областях тела"... Лемуры стоят: сторожат Вячеслава Иванова, обступив его "сердце" и сняв с него крышку; внутри "сухой мумии" (в пустоте грудной клетки) почил синеватый "божок" (клали мумии в рот его): "дух", защищенный душой от кольца обстающих Лемуров24. Над ним стали ангелы: "Часть персти... если бы даже была... из асбеста... Не было б в ней чистоты". Но "проясняются облачки... сонм блаженных младенцев"... И ангелы возвещают: "Радостно мы принимаем его -- ныне в состоянии куколки... Снимем с него пелены"... (окончание "Фауста").
Совлечем же и мы постепенно с Иванова-Фауста пологи мыслей, играющих ритмами самоблещущей метрики; мы услышим нежнейшие лепеты детского недоуменного духа: "Нищ и светел, прохожу я и пою, отдаю вам радость щедрую мою". Знаем: "раки" Осириса могут быть сброшены с... Горуса, восстающего из "потушенной сферы квадратного мрака".
Иванову в будущем могут сказать:
Wer immer strebend sich bemüht,
Den können wir erlösen* 25.
* Заключительная сцена II части "Фауста