За один "золотой треугольник" Иванов бы отдал величие всех, им созданных, красот; но "треугольник сестер" им разорван: и внешние знаки -- не сущи.
И созерцая его --
-- как он там повисает (тончайший из русских поэтов, мудрейший, быть может, из нас!) и поддерживает края тухнущей сферы --
-- мы видим титаново дело!
Два образа восстают перед нами: "младенец" и -- Тантал, сходящий с небес, высоко поднимающий плоскую чашу и нам восклицающий:
Прозрачный мир, блаженный мир, бессмертный мир!
Не правда: два мира им созданы; третий еще им не создан: мир Воли.
Миры лучезарных кристаллов "Прозрачности", мир упоений блаженства "Cor ardens" -- мир мысли и чувства -- мир морока, если усилием Воли не воплотить те миры: мир бессмертия -- отсюда.
Но "треугольника" нет; без него восклицание небо укравшего Тантала -- восклицание "доктора философии" Фауста: "Остановись, ты, -- мгновенье".
Остановив "становление" вечного мига в себе, он его превратил в "диамантовый" камень; и -- Вечность от этого стала -- perpetuum mobile {Вечный двигатель (лат. -- прим. ред.). }; Вячеслав Иванов стенает нам гласом Иксиона, что "распят он в вихре"; "Вращается ль свод или сам я верчусь колесом мировым?" "Колесо мировое" -- не Вечность, а... "вечное возвращение"; и Сизифом томится: "Утес рухнул": "миг" каменный -- рушится. Оттого-то его "полуночное Солнце" -- не Солнце, а разве что... Иксионово колесо; и оттого оно превращается в тяжкокаменно рухнувший Сизифов утес: "Темной окаменев громадой, повисло тяжко, тебя подавив, твое темное солнце".
Потироносец, повешенный в воздухе, он "стенает", согбенный под бременем павшей на шею ему "онтологической истины" -- потухающей сферы: ее обнимая руками, он дрожит согбенный... --
-- над голосом Тартара: "Бремя тяжко новых снов".