"Посвящение" не состоялось.
Но Вячеслав Иванов трагедию светлого мига с магической силою запечатлел в ослепительном "Тантале", драме своей, нам сжимающей души; проходит слоновой костью увесистый триметр, граня инкрустацией слова: и перлы утонченных образов обсыпают его; тяжеловесие замысла и громада, покрытая мелкогранной работой, напоминает слона, изукрашенного золототканной попоной, влекущего шаг через площадь пред взором раджи; драматург, сытый роскошью, данной от Бога ему, похищает на пире богов свои горние образы.
И гласит: о растерзании Вечности мигом, похитившим тайну напитка богов; пропетая де Труа и Вольфрамом фон Эшенбахом легенда о "Граале" 59 оригинально меняется; здесь мистерия "Парсифаль", омрачась, переходит в трагедию, до которой способны возвыситься только крупные драматурги; "Грааль" представляется нам оскверненным Клингзором60; и после разбитым на части; трагедия перенеслась здесь на небо; и -- вместе: очерчена драма души, созерцающей небо.
Она есть... Клингзор; она -- Тантал; и Вячеслав Иванов -- она же, укрытая мифом; фантазмами древнего мифа очерчена драма души: полубог, сытый даром богов, этот Тантал на пире богов похищает светлейшую чашу: "С высот святых, потироносец, нисхожу я в мир глубокий опьянен божественно, подъяв высоко в чаше светлой страшный дар рукою дерзновенной... О, мой полный миг!" {"Северные цветы". Ассирийские. Альманах IV, к-во "Скорпион". "Тантал", стр. 231.}. Проглочена Вечность эгоистической самостью мига; пытается Тантал в подножие пира толпы -- своры мигов -- унизить Дух жизни; и "табуны темных чувств" пробегают по ризе, изотканной светом: "И ты, струя бессмертия, ты, амброзия, святая сила, что до днесь уста владык поила жизнью!... Возведи рабов в царей".
Для свершения страшного дела зовет богоборец Сизифа, Иксиона (Вячеслава Иванова первого и второго), не претворивших путей своей собственной жизни -- в жизнь неба: "Привет, пришельцы! Радуйтесь и пейте вы первины неба!" Сизиф (или -- первый Иванов): "Каким ты хмелем льстивым помутил мой дух, волшебник хитрый?". Иксион (Иванов-второй): "Вращается ль свод? Или сам я верчусь колесом мировым? Властный волшебник волчком вихревым закружил меня!" Тантал (иль третий Иванов -- "Клингзор"): "Я с жертвой кровной, дух пронзив, взошел на пир, неся в объятьях отчих сына малого царям в добычу... И привлек... Кронид его на лоно... Из длани сына чашу взяв, я низошел" {"Тантал", стр. 235, 236.}.
Рожденного сына (исконное "Я") он, подъемля одною рукою в обители неба, другой -- похищает Грааль61; и -- бросает своих двойников, опоивши их мистикой, в небо, где в них разгорается... чувственность: облако обнимает Иксион, рождая Кентавра в пылу любострастных томлений к... самой миро-держице Гере; Сизиф -- алчет молний; сам Тантал впадает, томясь, в оцепенение сна; появляется низшее "я", порожденное Танталом; пользуясь оцепенением Тантала ("Рок ты звал, о Тантал!") -- пользуясь оцепенением "Бротеас" бросается к чаше; и -- вдребезги разбивая ее, он пронзается молнией; " Черные тучи окутывают" {"Тантал", стр. 243.} пейзажи души Вячеслава Иванова ("Тантала") сладострастьем сомнительных, темно-магических чувств на протяженье... "Cor ardens".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
" Через долгий промежуток времени в глубоком мраке загорается огненное явление Гермеса" {Там же.}:
Гермес.
Проснися, Тартар!.. Иль паденье мощных Трех
От снов тебя не разбудило тяжкое?
Голос Тартара.
...Кто полубоги?
Гермес.
Сын Зевсов, Тантал. Царь Иксион. Царь Сизиф.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Три Иванова (Треугольник) -- низвержены! Треугольника нет!! "Пелопс", в духе рожденное "я", божествами не принято в небо: отвержена жертва.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Голос Иксиона.
...Я распят в вихре огневом.
Голос Сизифа.
...Скользит утес --
И рухнул.
Голос Иксиона.
Я мучусь, Тантал!
Голос Сизифа.
Тантал, стражду я!
(Во мраке становится различимым темное видение висящего в воздухе Тантала. Обнимая руками, он поддерживает нижний край огромной потухшей сферы.)
Тантал.
Темной окаменев громадой,
Повисло тяжко,
Тебя подавив, твое темное Солнце...