Аполлон его мира есть ставшее "всеединство": огонь, нам светящий; и "становление" -- с другой стороны: в метаморфозе процессов горения. Становление его -- Дионис и "всебог" (всеединство). Разъяв два начала, Иванов опять возвращается к замыслу: слить два начала; и подменяет слияние тиранией одного над другим; Диониса глотает его Аполлон; проглотивши, раздваивается: на абстрактную категорию и материальное множество; соединение единства и множества -- есть всеобщность (категория третья количеств в таблице у Канта). Глотает его Дионис Аполлона; и, проглотивши, исходит в роях "субъективных видений" и в космосе тяжеловесного музейного мира.
Аполлон не есть "бабочка" в тяжком ивановском мире. Но све-тами истины осеняет, садясь на лоб, аполлонова "бабочка" света54: лиясь бриллиантами крылий; ивановский свет -- не летающий "перл", за исключением одного лишь момента; момент изумителен; дышит тайнами эзотерической мистики он: три души, в нас живущих, как сестры (Ум, Чувство и Воля) встают -- треугольником перед младенцем, Орфеем, духовно рожденным55: "Тише, тише, сестры-светы! Сестры-светы тихих лон! Ризой светлой вы одеты: близкий, близкий светел он. Светлых дев Тебе приветы, светлоризый Аполлон". Младенец-Орфей: "В миг роковой услышишь мой жертвенный завет: из волн встань свет!" (Солнце всходит.) "Мир -- полн" {П, "Орфей", стр. 138.}.
Всеединство на миг осуществилось конкретно: три сестры и младенец теперь образуют духовно конкретную целостность, тайна которой вскрывается определенной духовной работой: работа трех душ над "младенцем" -- в слияниях, образующих ясные ясли; и -- в солнечных излияниях из яслей на... Чувство, Ум, Волю. Ум: "Хочу я исполниться чистыми светами далей вселенной" и т. д. Чувство: "Хочу соткать блеснувший свет я с томной тьмой"... и т. д. Воля: "Хочу согреть я ткань души, хочу сгустить эфиры жизни... Пускай они, себя творя, собой животворят себя" {Вольный перевод из мистерии-драмы Р. Штайнера "У врат посвящения".} 56 и т. д.
Вместо этой работы над светом душевные силы поэта кощунственно нападают на свет: "Мы титаны. Он младенец. Вот он в зеркало взглянул: / в ясном зеркале за морем лик его, делясь, блеснул! / Мы подкрались, улучили полноты верховный миг, / бога с богом разделили, растерзали вечный миг" {П, стр. 138.}. Треугольник сестер разрывается. "Гелиады" стенают {П, стр. 130-132.} конкретно не взявшись за руки, не окружая "младенца" (духовное "я").
Не эвритмическое хождение по кругу соединившихся сил, а "раденье" способностей57, не подавших друг другу протянутых рук -- в этом месте.
И "мысль" от Востока, взирая на сумерки сердца, не видит сестры посередине потухшей космической, солнечной сферы (отдел "Сердце-Солнце" -- насквозь риторичен): "не знает любви; глядя вниз, под собой, она видит одну глубь ночную"; на "глуби ночной" только зыбь двойника утверждает она {П , стр. 130-132, 145: "Глубь ночная смутно зыблет мой двойник".}. Свет ее -- не-согретый и стылый {"Тянусь из дозора мертвой светлости моей". П , стр. 144.}.
Сестра же от Юга переживает толчки возбужденного сердца -- физиологической пульсацией сердца; не "импульсом" новой любви, согревающей жизнь: только пульсом; но пульс -- лишь темнотные топоты табунов вожделений {СА, I ч. Эрос.}.
А воля от Запада, бросив на Юг и Восток свои взоры, теперь неестественно соединяет холодный рассудок... с "алчбой": ритуалом сомнительной магии; и -- "страстный маг" возникает: "В... ритме сладострастии, к чаше огненных познаний, припадай... чтобы собрать в единой длани все узлы" {СА.}. "Страстный маг" в голове начертал неестественный треугольник; и перенес его на темно-синего цвета бумагу; внутри треугольника он вписал верх зубчатой, высоко приподнятой башни58 (своей головы); и пейзаж на бумаге наивнейшим образом озаглавил: "По звездам". Но эти "звезды" (двенадцать созвездий, среди которых одно называется "Res", другое же "Ens") суть двенадцать лишь кантовых категорий ("реальность" относится к качествам, "сущность" же есть категория кантовых "отношений"). Страстный маг начертал "пламень сердца", и этот пламень достойнейшим образом изобразил ему Сомов в великолепном фронтисписе к "Cor ardens". Соединенье обложек не есть путь "сердечного знания".
Словом -- нет "треугольника". С Севера поднялся мефистофельский голос: "Куда... направится ватага?" {П.}. Три Иванова шествуют от развалин душевного храма... во мрак лабиринтов.