Учит он, что экстаз выявляет раздвоенность: Дионис, -- как менада -- бог двойственный; двойственный Достоевский под маскою "я" умножает свои двойники49; все Иванов постиг это, потому что он -- гностик, возжаждавший упразднить в себе "маску"; учит он, что томлением к истине пламенеет театр; пафос этики озарил Диониса орфической церкви, откуда протек он, как Эрос, в логической мысли Платона: и Эрос есть Логос; мистерии без пути жизни истины в "я" -- только сны. Дионисов экстаз -- только Ева, рожденная в таинстве сна из Адамовых ребер. "Служу лику истины я", -- говорит он себе {"Позвездам". Тыеси, стр. 427, 432; "Кризис индивидуализма", стр. 88-102; "Предчувствия и предвестия". Сюда же: "Эллинская религия страдающего бога", глава: Дионис и эллинство. Сюда же: "Борозды и межи". Сущность трагедии, стр. 348; О Достоевском, стр. 40; Эстетическая норма театра, стр. 263. Сюда же: "По звездам"; "О веселом ремесле и умном веселии", абзац: Мечты о народе, художнике и т. д.}.
Но "путь посвященья" абстрактен в Иванове-третьем: Ивановым-первым тот путь упразднен50; не изъясненьем себя занят он, -- систематикой фактов истории; тракты истории остаются не вскрытыми; остается не вскрытым экстаз; и абстракция, порожденная головой, пресловутая "всенародность" его, о которой так много им сказано. Спекуляция рассудочной мысли над тайнами групповых вакханалий, до времени ширящих неокрепшее "я" в тесном круге радений и "я" разрывающих, -- только рулады из слов ("все-отзывный", "все-зрящий") среди гаммы стихов; и оттого-то повис этот третий Иванов субъектом познания Канта над масками не пронизанной данности; и мотивы отчаянья, скепсиса -- мощная нота удачнейших песен его.
Тайна Духа Земли в Духе Тайны Христовой; но Фауст увидел здесь чудище, и светильни сознания не опустил в подсознание (в чашу, налитую маслом), попавши в объятия Вагнера:
Du gleichst dem Geist,
Den du begreifst.
Вникая в дневник его дум, сочетающих "становленье" и "ставшее", хочется провести размышление о философах-номиналистах: "философы номинализма, стоящие с необходимостью у границ -- они вращаются в царстве... форм..." "Если бы они вышли из царства... форм, они бы пришли к непрерывно движимой представляемости... И когда один из них... в этом смысле стал думать, то мало был понят он. Искажают то, что писал Гете в "Метаморфозе растений", искажают то, что назвал "перво-растением" он... С понятием " перво-растение", "перво-зверь" только тогда считаются правильно, когда их мыслят в подвижности. То же можно сказать о понятии "всеединства" "; вне движения мысли оно распадается в явную категорию Канта ("единство") и на множество "бушменов".
Иванов старается тщетно избегнуть невольного срыва и, заключая союз с Августином, приходит к своей онтологии, предавая Диониса; тут подлежит он убийственной гносеологической критике. Августиново учение о "res" раскрывается51 явственно в учении Августина о знании; знание "res" признается зависимым от "над-духовного" знания, которое интеллектуально -- насквозь; и вскрывается: в истинах математики и божественной диалектики; диалектика вскрыта критически Кантом, а на истинах математики обосновала себя вся новейшая абстрактная мысль; так, ученье о "вещи" до Канта связало себя с кантианством; и все доказательства невозможности "вещи в себе" неизбежно проходят по тракту реалистического символизма 52.
Концепция Августина расколота: ее часть, очищаясь логически, незаметно сливается с номинализмом; другая ее половина -- с наивнейшей метаморфозой материализма "отсталой" науки и некритической теологии. Онтология Вячеслава Иванова -- фикция. Прав философ, гласящий: "Для философствующего мало узко онтологического утверждения... Это чувствовали, понимали, знали как Плотин, так и Фихте" {Б. Яковенко: "Что есть философия". Логос. 1911-12 г., книга вторая и третья.}. Номинализм, реализм -- половинки расколотой мысли; и прав Рудольф Штейнер, определяя спор "полуправд" в афоризме, ломающем мысли Иванова-гностика: "Реалисты не понимают, что объективное есть идея; идеалисты же, -- что объективна идея" 53; развив эту мысль, утверждает он: "субъективные" идеалисты рассудочно определяют идею, а "объективные" реалисты лишь призраком реализируют мир {Goethes Werke. Naturwissenschaftliche Schriften. В. II, статья-предисловие к тексту.}. Августинова догма в критической мысли двоится, а с нею вместе двоится учение Вячеслава Иванова о "мистической "res""; он рассудочно определяет миры в своей мистике; одновременно он субъективно реализирует их, не понимая, что "объективное", "res", -- есть идея, что вне идеи "вещь" -- шлак: трансцендентальный остаток, который во вскрытиях новых философов есть понятие о пределе, иль... напросто: материальная вещь.