Длилась ночь.
Посредине пространства летающей палубы я прислонился к трубе парохода: летали пространства рыдающим гудом: направо, налево, вперед и назад; нападали на нос, на корму, на бока парохода; дробилися пенами, шипами, плесками, блеснами; над трубою взлетев, стая искр опадала; и -- гасла: в рыдающем гуде; и пены, и плески валились чрез борт; опадали струею воды; перелетали по палубе -- заливали калоши. Меня одолела безвещность летающих далей: и роем, и плеском: вот нос, зарываясь в безобразность брызг, меня мчал -- в никуда и в ничто: никуда и ничто -- думал я -- не осилить; стояла горластая молвь всех наречий -- английского, русского, шведского, датского, -- в визге хлеставшей безмерности, в выхлестах ночи; прошел молчаливо суровый матрос на коротеньких ножках, держа над собою фонарик -- мигавшее око; мелькнули в столбе неживого какого-то света мне прочертни мачты, канат и высоко приподнятый мостик, откуда кренилась в пространство фигура; мелькнули -- и нет ничего, кроме говора выхлестов, пьяно плясавших за бортом вихрастыми гребнями и упадавших за борт, приподнявши его; хлестко шлепались гребни о деревянную палубу, перелетая за борт и отдавая соленые брызги на просвистни ветра; все -- просвистни, просвистни; в просвистни -- несся фонарик на мачте средь рваных туманов: ничто наступало, ничто обступало, ничто отступало: в ничто.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Знаю: в брызгами льющий, в холодный, в соленый простор низлетаю извечно из брызг рокового простора; в кают-компании я проживал, как и все, -- там: под малою палубою, отделяющей жизнь от ничто: я сошел под покровы телесности; и -- под палубой жил, путешествовал, мыслил, боролся, любил: после -- умер: поднялся по лесенке -- посмотреть на действительность, от которой под малой палубой прятались мы: и -- попал в после-смертное: в брызгами льющий, в темнотный, взлетающий мир из... такого же точно холодного мира: мое пребыванье в кают-компании -- в жизни -- момент.
Этот брызжущий просвистень -- просвистень мира, в который отпущено тело; я вышел из тела, которое оттолкнул от меня еще в "Лондоне" -- сэр.
Это тело теперь, разлагаясь, качается в зыби томсоновских вихрей; в неизъяснимость иных измерений растает оно: я блуждаю по телу, которое, разлагаясь, качается в зыби томсоновских вихрей; в неизъяснимость иных измерений растает оно:
-- "В необъятном..."
-- "Один..."
-- "Навсегда..."
-- "Ничего!.."
-- "Никого!.."
-- "Не осилить..."
-- "Ничто..."
Уж прошел молчаливый матрос, подымая рукой круглоглавый фонарик; мелькнули в луче невысокие прочертни мачты, канаты, фигуры:
-- "Нас много!.."
-- "Мы ползаем..."
-- "Как и ты!"
-- "Мы с тобою!.."
-- "Всегда!"
И я понял, что эти фигуры -- лемуры...
Они появились давно: в год войны; провожали повсюду меня -- на прогулках, в трамвае; гонялись по Базелю, Дорнаху; я, ухватившись за Нэлли, не раз озирался, спускаясь с холма:
-- "За деревьями прячется кто-то!"
-- "Оставь: это глупости..."
-- "Кто за деревьями прячется?"
-- "А какое нам дело..."
Шептали деревья:
-- "Нас много!"
Я видел фигуры: фигуры лемуров.
Я -- умер: не здесь -- еще в Лондоне; не было Лондона: смерть от разрыва -- мгновенная смерть! -- была в Гавре: и даже -- не в Гавре...
Я умер на бернском вокзале; мой труп отвезли уже в Дорнах; и Нэлли, и Бауэр, и Штейнер хоронят меня; возвращенье на родину -- в до-рожденное, в старое -- в то, что забыл, но что было, что помнится через первые миги сознания: бредом глядела в меня моя родина:
-- "Ты -- в неживом!.."
-- "В необъятном!.."
Я спорил:
-- "Я -- в Берген".
Но мне отвечало:
-- "Нет Бергена!"
-- "Нет ничего!"
-- "Никого!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В первый миг после смерти сознание, продолжая работу, сосредоточилось в мысли о том, что мой путь есть Париж, Лондон, Берген. Но мысли вне тела есть жизнь; и вот жизнь путешествия до Немецкого Моря расставилась в образах мысли: эфирное тело, разбухнув туда и сюда, было схвачено роем лемуров, в сознании проступающих силуэтами странных фигур, окружавших меня; и припомнилась репетиция в Дорнахе сцены из "Фауста": сцены с лемурами1. Штейнер поставил ее предо мною, как знак предстоящего: смерти!
И не было Лондона: мысль о Париже и Лондоне в миг умиранья держалась; и наконец мысль затаяла: образы многомерных пространств, закипающих гудами, шипами, блесками, всплесками и создающих в созна-ньи, привыкшем цепляться за сгустки из чувственных образов, -- впечатление моря; -- восстали: -- зарывшись --
в безобразность брызг я летел от Ньюкастля до Бергена; шлепалось о деревянную палубу, перелетая за борт, все, что есть, --
-- сознаванье хватается за сообщенья духовной науки, которые помогают осилить: --
-- пространство вселенной внутри сознавания... --
-- первое время иллюзия ощущении живет, как огромное тело, в котором любой кожный пункт ощущает себя отстоящим от ближнего пункта на расстоянии, равном пространству, положенному от земли до луны; и все пункты, тоскуя, себя сознают голосящими:
-- "О!"
-- "О!"
-- "О!"
-- "Навсегда: ничего, никого!"
-- "О! О!"
-- "О!"
Если бы сознавания ощущений растущего тела собрать в смутный образ, то он походил бы на грозный ландшафт океана: --
-- видение моря загробной стихии впоследствии погасает, спадая, как кожа перчатки спадает с руки: и --
-- проносится прошлая жизнь, но в обратном порядке до мига рожденья2; и -- дорожденный будущий мир возникает: до нисхождения сознания в тело младенца, сливаются миги сознания вне тела с последними мигами, после выхода сознаванья из тела. И образуется круг мира "Я" -- тут -- начало мытарств путешествия:
-- "Я -- один!"
-- "Навсегда!"
-- "Никого".
-- "Никогда".
Так я думал на палубе парохода "Гакона Седьмого".
Не знаю, но... вот прочертилась луна из-за рваных туманов: и там -- протуманилась даль; и вставали огромные волны, рыдающим гудом бросая на борт парохода кипящие фосфоры; приподняв воротник у пальто, принадвинув на лоб засыревшую шляпу с полями, брюнетик (еврей из Ньюкастля) страдающий, как и я, подобравшись ко мне, посмотрел на меня и прошлепал сырыми губами мне в ухо:
-- "В Россию?"
-- "Да!.."
-- "Призваны на военную службу?.."
-- "Да, призван, а -- вы?"
-- "Тоже призван..."
Соленые выплески шлепнулись, фосфорея, с размаху; и -- промочили мне ноги:
-- "Ааа... ааа..."
-- "Еще долго нам маяться".
-- "Вам очень долго, а мне лишь до Бергена..."
-- "Как, почему?"
-- "Но послушайте, -- лепетала фигурка, -- послушайте: стыдно вам, взрослому человеку, спешить на побоище..."
Глазки фигуры блеснули.
-- "Так вы, значит..."
Чуть было не сказал "дезертир"...
-- "Не увидите больше меня; я -- исчезну..."
Средь рваных туманов мелькнули в безобразность прочертни мачты, канат -- в никуда.
В голосящий, в топчущий, дующий пузырями простор я кидался, безумствуя из мигающей пены: засмертные свистени, перелетая чрез борт, упадали в такие же свистени дорожденного мира.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Я -- есмь" после смерти моей оказалось в том именно месте, где -- "есмь" ощущало себя до рождения; непосредственно до вхождения в детское тело "Я" -- было здесь именно!..
В необъятности из сплошной необъятности -- необъятно протянуто было сознание к детскому телу, которое вскоре услышало гул необъятности за стенами голубенькой детской: как ужас, вставала картина пролета чрез море. А миг небывалых летаний вставал мне впоследствии -- памятью -- памяти.
Молнией пронизала меня моя жизнь...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И блеснула луна, озаряя безмерности; палуба опустела; фигура лемура пропала: я думал, что блеск, успокоивший все, водворивший покой (хорошо из вне-жизни рассматривать бывшую жизнь), -- мысль меня утешающей Нэлли; мы мыслями помогаем покойникам; души их, переживая мир чувств, как ландшафты, отчетливо знают, когда помогаем мы мыслями им; их ландшафты души проясняются блеснами мыслей о них.
-- "Это -- Нэлли"...
Луна, озарявшая все, -- Мысли Нэлли.
Работа над мыслью когда-то усилилась в Льяне; перемещенья сознания посещали там: в Льяне. Слагались в спирали орнаментов, напоминающих сны; --
-- мы садилися в кресло; мы импульсы оживляли в себе, не ощущая свисающих органов тела, перелетая пространства пустот и разливаясь, как б лески: --
-- А Нэлли сидела в белеющем платьице; и -- фосфорела очами; и -- мысль ее ширилась, как пространство огромного моря, через которое плыл мой корабль. --
-- Пароход утомлялся пространствами моря -- и Нэлли, быть может, сидела, в белеющем платьице, мне фосфорея очами: над гробом моим: --
-- сбросив тело, расширенный, я простирался пред взорами Нэллиной мысли, которая ясной луной мне бросала вселенские светы; и -- разливалась над водами, --
-- переносящими корпус "Гакона Седьмого"; навстречу протягивал Дьян свои кровли; перемещенью сознания научились мы: в Льяне:
-- "Спасибо".
Покойники переживают ландшафтами чувства; миры небывалых летаний вне тела, -- ландшафт.
Круг замкнулся: вставала угасшая жизнь -- от первейшего мига сознанья себя объясняя.
На мокрой поверхности палубы я прислонился к трубе парохода; летали пространства рыдающим гудом: направо, налево, вперед и назад; нападали на нос, на корму, на бока парохода; дробилися пенами, шипами, плесками, блесками; над трубою, взлетев, стая искр опадала; и -- гасла в рыдающем гуде; средь роев и плесков протянутый нос парохода, кивая, бежал в никуда, где горластая молвь всех наречий - английского, русского, шведско-норвежского, датского! -- слышалась явственно в выхлестах ночи.
Прошел молчаливо суровый матрос на коротеньких ножках, держа круглоглавый фонарь; и -- мелькнули в столбе желтоватого света: мне
-- прочертни мачты.