Вспоминается мне -- сиротливый, сереющий день -- меж Ньюкастлем и Бергеном; вспоминается узел душевных событий, бегущих вперед и назад: настоящий служит сквозным транспортом; читаю в нем -- прошлое.
Прошлое -- было ли? И отошло ли оно?
Каждый миг переполнен годами: теряю иллюзию времени; прошлые миги чреваты грядущим; проговоривши из них, развернуло оно предо мною теперь свои следствия --
-- странные следствия...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Голод, болезни, война, голоса революций -- последствия странных поступков моих; все, что жило во мне, разорвавши меня, -- разлетелось по миру; когда-то оно яро вырвалось из меня самого, вместе с сердцем моим (это было в тишайшем углу Базельланда): и мир, раскидавшийся от меня на восток и на запад, на север, на юг, внял ли он происшедшему: в тихом углу Базельланда? Если б внял? не произошли бы события мира так именно, как они протекали; мир вынес бы поучительные примеры: происходящие в индивидуальном сознании, в "я" одного человека, -- картина вселенной; прообраз ее начинаний; и -- планов о будущем. Ныне, когда осознали, что "Я" сознавания не есть данное мне индивидуальное "я", -- должно бы понять: с той минуты, когда во мне "Я" осознало себя вне условий обычных критериев индивидуального сознавания, -- материалы сознания того "Я" в виде действий, событий, сознания и пережитий "субъекта", живущего в данное время в том именно пункте пространства (в углу Базельланда), -- события эпохальные.
Не узнали они "Я" во мне.
Да и я не узнал, что я -- бомба, взорвавшая прошлое. Подозревали, пожалуй, одни англичане: их сыщики или, вернее, не их сыщики, а сыщики их (т. е. сыщики братства, условно и временно действующего под прикрытием англосаксонской личины) -- меня распознали: и принялись опорочивать действия оболочки моей, ее портя; им чуялось: я ношу динамит, от которого разорвутся на части, взлетая на воздух: --
-- Россия --
-- Германия --
-- Франция --
-- Англия,
может быть...
Но это в будущем: настоящее -- пусто; я ныне -- осколки разорванной бомбы.
Мальчишки меня подбирают на улице.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Два, три мига огромны в событиях жизни моей: мне они освещают года.
Таким мигом заполнился Берген, -- к которому подплывал я -- больной и раздавленный, брошенный во все течения кинематографической ленты: в мире беспричинной причинности, где состав всех душевных движении, как и телесный состав, определяется построением атомов, образующих друг относительно друга какие угодно фигуры кадрили; когда-то я был дирижером огромных и стройно построенных толп атомистических "мистеров", проходящих по улицам моего телесного града: как царь, восседал на возвышенном троне меж двух полушарии -- под крепкими стенами замка (под черепною коробкою) я, принимая депеши двенадцати проводов телеграфа.
Так, мне сообщили -- на солнечной площади (в сердце) -- скопление "мистеров", образующих митинг и протестующих против решения моего премьер-министра: ума. Я -- при помощи телеграфного провода вазомоторными кабелями отдавал приказания: протестующим "мистерам" течь по широким проспектам в мой замок (мне в голову); "мистеры", угомонясь, текли, и тот факт социально-общественной жизни, который зовут физиологи орошением мозга кровью, -- восстановлялся немедленно.
Я был свергнут теперь интригами мне враждебного государства; централизация колоссального государства, или тела, разрушена ими; а все телеграфные проводы перехвачены ими; посредине же солнечной площади "мистеры" образуют бессменные митинги (переполняя сердечный мешок и грозя расширением сердца); а "Я" среди них -- соскочивший с высокого "трона" -- атомистический, пляшущий, призрачный "мистер": средь призрачных мистеров; государство -- расшатано: Тело -- развалина: в месте трона -- пустая огромная надпись: "Здесь -- "Я"; но "Я" -- нет; не восседает оно надо всем, а -- фланирует среди "мистеров" -- "мистером" -- может быть, пребывая в квартале Юпитера, т. е. в печени1; может быть, забираясь в тупичок червеобразного отростка кишки; политическую революцию совершил в государстве моем тот явившийся сэр, восстановивши всех "мистеров" без сознания против -- себя, сознающего "Я"; и вот "Я", убежав в подсознание, отвечало теперь тому сэру, -- огромнейшим углублением революции; начиналась социальная революция: перерожденье тканей тела. Но все социальные революции -- перекидчивы; перекидными прыжочками "мистеры" (электроны), покинувши тело мое, вдруг развили вокруг моих бренных телесных развалин хвосты эманации; и, эмигрировав в государства, враждебные мне, в тела сэров, производили в них митинги. Средь них мое "Я" -- (эмигрант, перевезший в соседнее тело пучки прокламаций и транспорты бомб) подготовляло невидимо социальную революцию всех телесных составов: так --
-- Русский --
-- Германец --
-- Француз --
-- уже теперь --
-- Англичанин --
-- не Германец --
-- не Русский -
-- не Бритт --
-- не Француз.--
-- В Челе Века встает Человек, производя свои взрывы в телесных составах: тела, подсознания души и духи людские, архитектонически располагаются ныне гирляндой вокруг Человека.
Приподнимается в будущем он: настоящее -- пусто; и духи, и души, миллионы самосознаний -- осколки огромного тела и "с_т_в_о" Человека.
То "с_т_в_о" (естество) подбирают на улице.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Меж Ньюкастлем и Бергеном я перестал уже числиться "человеком"; в былом его смысле уж был я бестельным абстрактным челом, покрывающим мир (или -- куполом неба: иллюзией купола); одновременно, отдельно "Я" был не собою, а веком, эпохой: безъячной, беззначной: во мне развалился состав человека; и умерло прежнее "Я", пребывая, как "с_т_в_о" -- Человечества. "Ство" -- неживое, тупое, глухое -- сидело на палубе, припоминая дни прежних величий, открывшихся в Бергене, где на краткое время оно вознеслось к Человеку: --
-- Челом восходящего Века --
-- я был уже в Бергене: --
-- на Иордани моей опустились в меня мои крылья: глава моя треснула; вырванная из темнот (плана в черепе) мысль моя охватилась блистанием, нарисовав всем грядущим культурам грядущие судьбы свои; пресуществование в точке "Я", человека во мне в Чело Века свершилось -- здесь, в Бергене; в этом миге история жизни моей, все мои воплощения (прошлые и грядущие жизни), загибаясь вокруг, описавши окружность, сомкнулись; и стали мне -- цельностью; среди всех своих жизней, их все созерцая, -- стояло огромное "Я", овладевая огромными ритмами: тела, души, подсознания, сознания и духа: --
-- я был -- Человек (с большой буквы) иль Ум: Mens-Mann-Mensch-Manés-Manas; --
-- среди всех изменений сознания Мен, или Mанас во мне восставал: и сиял2: --
-- средь пурпуровых мхов величавых нагорий, взбираясь высоко-высоко над фиордами, я простаивал, цепенея, осыпанный как бы градом ударов, разорванный взрывами мыслей, влекущих меня и туда, и сюда; сотрясалась во мне вся душевность; и от нее -- мое тело; и -- веяло: тысячеградусным жаром на тело; из глаз вылетал, точно гейзер: пламеннокрылый и многоустый крылами: огнями развертывал ритмы (иль жизни свои) вкруг себя; языками -- устами славил величие мира; я видел, что круг замыкается: может быть, созерцая фиорды с высоких нагорий, я видел тогда же -- уже подплывающий к Бергену пароходик "Гакон", с моим собственным трупом; так миг положения во гроб через три с лишним года переживался одновременно с моей Иорданью3: быть может, я видел и миг воскресения: --
-- все, что было и будет, свершалось: говорил Я --
-- Да будет! --
-- всему, что во мне надлежало свершиться: --
-- теперь, через три с лишним года, усталое тело сидело на палубе и, протянувши в туман свои руки по направлению к бергенским берегам, -- возвращалось: к Тому, Кто с высоких нагорий уже созерцал подплывающий к Бергену пароходик "Гакон": свой сколоченный гроб, средь которого неживое "оно", с перекруженными полями освистанной шляпы, как желтая палка, увитая пеленами, --
-- стояло, вперив пред собой остеклелые, неживые глаза; и -- внимало далекому призыванию: "Лазарь, иди вон"4. И вышел умирающий.
Берген!
Встретил нас с Нэлли он красными мхами нагорий; --
-- запомнился нам; но не знали мы с Нэлли: через три с лишним года я буду вновь подплывать к этим горным местам из туманов немецкого моря -- больной, с перебитой душой, провозя динамит нарастающих взрывов вселенной: --
-- в Россию!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Та ночь мне запомнилась: белые клочья взлетали; соленою влагой охвачен был я; бок кормы сиротливо поскрипывал в вое и грохоте, а из трубы вылетали, стреляя в пространство, вонючие дымы; склоняясь в отверстие палубы -- сверху (к машинам), я слушал --
-- "тох-тох" --
-- подлетали узлы рычагов; и вставали и падали громкие поршни.
Раздавленный англичанами, подозреваемый в шпионаже, я вспомнил все, все миги, когда пароход, разрезая валы, несся по морю, изборожденному минами: к Бергену!
Берген во мне, -- пережитое далекое прошлое: стал -- моим будущим; я покинул его ровно три с лишним года назад; с противоположной теперь стороны я к нему подплывал5: --
-- так прямая, бегущая линия жизни от Бергена к Дорнаху стала теперь полным кругом: начал -- концом.
Там -- в начале: Начало (Дух Времени) веяло в меня тысячеградусным жаром своих обвевающих крылий; здесь -- в конце: к головастым камням крутобокой Норвегии подплывал труп во гробе.
Посередине лежало трехлетие: рождение, рост и кончина "м ладен-ц а" во мне, или -- Духа.
Стоял (или -- тело стояло мое) перед Бергеном с трупиком трехгодовалого мальчика...
Вспомнилось: --
-- через семь с половиною месяцев после бергенской жизни мы с Нэлли попали в уютнейший черепичатый городок Вюртенберг6; был вечер; и -- кажется: предрождественский вечер; тишайшие улицы города серебряно чешуились луной; мы уже собиралися спать.
Перед сном подошла ко мне Нэлли (с невыразимою чуткостью переживала она мир моих состояний сознаний, без слов, без единого взгляда, меня проницая насквозь):
-- "Что ты?"
-- "Снова за старое?"
Я ей ответил:
-- "Да, Нэлли..."
-- "Мне -- трудно..."
И Нэлли, став строгой, взяла меня за руку:
-- "Не забывай, милый, Бергена".
-- "Нэлли: мне Берген стоит, как вершина, откуда свалился я..."
-- "Больно!"
"Изломаны кости мои!"
Так ко мне перед сном подходила, вздыхая и взором лаская меня, моя тихая Нэлли (мы оба устали: духовное странствие -- тяжелейшее бремя); и гладила Нэлли меня; а за окнами выли ветра; серебром чешуились улицы спящего города в окнах. А утром: печальная Нэлли, пе глядя в глаза, развернула газету; прочла почему-то мне вслух телеграмму, что около Бергена разразилась сильнейшая буря, что с маяка увидали сигналы о помощи: утопала близ Бергена шхуна.
Я вздрогнул, меня поразила тогда телеграмма из Бергена, как живейший ответ на событие разговора, который вели накануне. Корабль, на котором мы с Нэлли проплыли в страну новой жизни, подвергся крушению около Бергена -- в ночь, когда мне было трудно; оттуда, из моря, за Бергеном -- слышались: крики о помощи.
Мне хотелось сказать моей Нэлли:
-- То -- я!
-- "Да, то я погибал".
Я -- молчал; и, печально вперившись в меня, молчаливо сложила газету серьезная Нэлли; и -- мимоходом, не глядя, сказала потом невзначай:
-- "Это глупости!"
-- "Слышишь ли: глупости!" --
-- Вот почему ночь на Северном море, когда подплывал к далеко отошедшему прошлому (к Бергену), -- вот почему я, разбитый, с больной душою, без Нэлли, опять вспоминал: черепичатый городок Вюртенберг, яснейшую ночь, чешую серебра на камнях спящей улицы, голос грустнеющей Нэлли:
-- "И ты -- забыл Берген!"
А около Бергена погибала норвежская шхуна; слышались крики о помощи: это вскричала грядущим моя там душа.
Осуществилось грядущее ныне: и я, погибающий, простирающий руки в туманы, опять подплывал к своим собственным скалам души: подплывал снова к Бергену, чтобы праздно плескаться своим коченеющим трупом (у скал), чтобы видеть себя высоко над собою -- таким, каким некогда был я -- здесь, в Бергене.
Думалось:
-- "Милая Нэлли!"
-- "Послушай: прислушайся -- там, в своем Дорнахе..."
-- "У крутых берегов снова просят о помощи..."
-- "Погибает корабль..."
-- "Корабль жизненных странствий -- опять: у крутых берегов".
-- "О, спаси меня!"
-- "Нэлли!!!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .