Никогда не забуду я первый наш лондонский вечер: с него началось посвящение в Лондон.
К нам в дверь девятижды ударились фешенебельно-трезвые трески; и по швейцарской привычке я крикнул -- о, ужас!
-- "Herein".
Я поправился тотчас:
-- "Entrez"... {Входите (нем., фр.).}
Фешенебельно-трезвые трески себя проявили в особенной поступи:
-- "Ту-туктук-ту-туктук-ту-туктук".
Приотворилася дверь; и -- тот сэр, фешенебельно-трезвый, как треск, от головы и до ног во всем лондонском, неузнаваемо сдержанный, одаряя улыбкою нас, фешенебельно-трезвый, как Лондон, -- стоял перед дверью: и пара белейших перчаток, безукоризненно чистых, напоминающих пару перчаток старинных берейторов, бросилась в мозг (их держал он в руке),--
-- эта пара перчаток, напоминающих пару перчаток берейторов, складывалась в ассоциациях памяти в полузабытые ритуалы полузабытых торжеств, о которых я некогда читывал, --
-- бросилась в мозг, волнообразие мысли моей превратя в ряд каких-то зигзагов, распавшихся в атомы сэра Ньютона и закружившихся в смутные вихри теории лорда Кельвина о построении, верней, о расстройстве вселенной1 --
-- перчатки, берейторы, ритуалы и ритмы. --
-- "Что это?"
Но я спохватился, сердечно приветствуя сэра, не показавшегося мне под лондонским воздухом маленьким, пляшущим "джентльменчиком", осыпавшем вчера еще в Гавре нас солями едких острот; не подавляющий вышиною, достойный, в приятного, пепельно-серого цвета пальто, обращающего внимание прочностью, строгим покроем и ритмом пропорций, -- улыбаясь, моложаво приветствовал нас сухой горькостью рта и очесанной темной бородкою.
-- "Я сегодня свободен и покажу панораму: весь Лондон".
-- "Ручаюсь я, в три-четыре часа вы увидите, джентльмены, картину, которую без меня не увидели бы вы, прожив тут месяц".
При этих словах в перепуганных взорах товарища, устремленных на пару перчаток, напоминающих пару перчаток берейтора, ритуалы и ритмы, -- произошло что-то странное: остановились они в недоуменном испуге и явном протесте --
-- волнообразие мыслей его, вероятно, расстроилось, потому что из глаз полетели его лишь зигзаги и атомы сэра Ньютона, бестактно крутяся в томсоновых вихрях расстройства вселенной, образовавшихся под черепною коробкою... --
-- Я, это видя, решил прекратить неприличие созданной ситуации и немедленно согласился на предложение корректного сэра, обособленного в стойкость себя сознающей души и желающего оказать гостеприимство двум путникам дружественной и союзной державы:
-- "Итак -- решено... Я сегодня свободен от дела... Завтра утром я занят... Я еду в Оксфорд -- и по серьезному делу"...
"Оксфорд, -- думал я, -- тот Оксфорд, где... и -- прочее, прочее... Где профессора Умова, облача в ритуальную тогу, торжественно посвящали в сан "доктора физик и", и куда уезжал Виноградов...3 где ныне сидит Милюков3; и где нам -- не бывать..."
-- "О, Оксфорд!"
-- "Что же, двинемся?"
Двинулись: если б не двинулись, -- думал я, -- все равно этот ласковый сэр, по очереди схвативши за шиворот нас, как пустые пальто, и облекшися в нас, как в свои оболочки, насильственно все-таки проволочит по проспектам.
Мы двинулись: солнце ширело к закату, садяся на трубы; и глянец летучился в стекла домов, не подавляющих вышиною, достойных, приятно ласкающих ритмов пропорций; и -- мимо львов, возлагающих лапы на прочные камни музея, пошли; но верней -- побежали: схвативши за левую руку меня и за правую руку товарища, наклоняясь налево, ко мне и стреляя опять залетавшими глазками в здание, что напротив ("Вот дом, где была "лавка древностей"4 Диккенса"), наклоняясь к товарищу и стреляя летучими взорами в коричневатые здания -- ("Здесь старейшие букинисты"), тот сэр незаметно опять стал тем пляшущим сэром, -- перекидистыми прыжочками, нас толкая локтями и посыпая рассыпанный бисер неумолкаемых слов бриллиантовым блеском летучих сарказмов, острот, исторических параллелей, характеристикой быта, -- в представлении моем становился он "чертиком" малым, игривым; и -- развивал в перебеге через улицы, в лавировании меж кебов и трамов такую увертливость, что, окруженный -- трамваями, током прохожих и зданий, естественно я превратился в болвана с разинутым ртом, не умеющего оценить невероятные росчерки утонченнейших шуток, которыми "чертик", влекущий нас, окружал свои мысли: оригинальные, сильные, ударяющие по подсознанию нашему, как резец гравировального мастера по металлической tabula rasa, которою стала душа моя, не могущая сочетать в одно целое впечатление бытовых miscaellanea {Смесь, разное (лат.).}, улиц, проспектов, гремящих, дрожащих мостов, постаментов, готических шпицев и шумных, вечерних дубров, переполненных толпами пляшущих "мистеров" и ликующих "Томми", через которые нас увлекал "джентльменчик", перегибаясь направо-налево, толкая локтями в бока и толкая стальною коленкою: он развивал в столь огромную быстроту потенциалы энергии, жившей в нем, что казался источником некой космической бури, радиоактивными токами вылетавшей из маленьких глаз: в этой умственной буре; понятия, отделясь от понятия, начинали, плотнея, крутиться и облекалися в образы --
-- "мистеров", отделенных от "мистеров", пересекающих бесконечность проспектов, опепеленных тенями и выметаемых из-под ног "джентльменчика", нас тащившего в противоположную сторону от десятков, от сотен, от тысячей возметаемых "мистеров", улетающих, точно пыль, в отдаленную неопределенность -- Ничто.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В этой скачке меж слов и людей вдруг стало и страшно и пусто: как будто бы пересекали не Лондон мы, а мировое пространство, в котором случайно сложившийся вихрь лорда Кельвина (Томсона) образовал на мгновение мир, называемый Лондоном: вот он лопнет, а в лопнувшем Лондоне -- мировой пустоте -- наш пробег с джентльменом, умеющим строить миры по Томсону и атомы по Ньютону, окажется бегством лукавого Черта, таки утащившего за собой две души: --
-- в перепуганных взорах товарища, устремленных на палец перчатки, единственной, --
-- где другая? --
-- напоминающий палец перчатки берейтора --
-- в перепуганных взорах товарища праздно летали зигзаги распавшихся мыслей вселенной, теперь упраздненных под черепною коробкой его: явно он вырывался из цепкой руки "джентльменчика", не поспевая за нами, рискуя застрять меж трамваями; я, это видя, пытался -- увы! -- возместить неприличие жестов товарища полной готовностью поспевать за какою угодно стремительной силой нарастания сумасшедшего бега по сумасшедшему городу: напрасно тащился: --
-- рука, за которую уцепившись тащил меня "черт", отделяясь от тела, летела за "чертом"; нога, будто праздно приставленная к животу и от него отделенная тоже, обнаружила телесный распад на отдельные пункты, через которые из меня самого на меня глухо ухала пустота: мировое ничто... --
-- Это было явление, несомненно, серьезнее, чем стояние перед барьером -- там, в Гавре: внутри второй грани совершалось явление под именем "лопнувший Лондон"...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но Лондон не лопнул: --
-- коричневатая, серо-желтая, серая окаменелость стены, потерявшей весомость, хотя и пепелеющей тенью --
-- стена, вдоль которой -- вон шел джентльмен в серой фетровой шляпе, не прущей полями, такой моложавый, хотя совершенно серебряный, бритый и зажимающий пару серевших перчаток в руке, --
-- окаменелость стены говорила, что Лондон не лопнул!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Великолепный квартал, средь которого мы оказались теперь, фундаментально поблескивал медными досками; дом, тяжелый, отчетливый дом-джентльмен, закуривший сигару средь лапчатых листьев, под тяжелейшим подъездом которого проходили мы -- трое! -- почтительно приподнявши перчатки, -- осклабился нам приятно раздвинутым ртом (тяжелейшим подъездом), произнеся:
-- О, да: --
-- "сэры", --
-- я -- есмь!
Из подъезда прошел джентльмен в желтовато-коричневом смокинге -- свиноторговец Йоркшира -- с лицом, добродушно-насмешливым, наполовину рассеянным, наполовину меланхолическим, напоминающим выбритый лик ныне здравствующего президента Северо-Американской республики5, коей знамя украшено стольким количеством звезд вселенной.
"Джентльмен", открывающий панораму бессмертного города, в этом строгом пристойном квартале, преобразился: убавивши шаг и заведя разговор --
-- вы представьте себе --
-- о материи и алхимическом, философическом камне6, -- стал: сэр фешенебельно-трезвый, неотличимый от фешенебельно-трезвого сэра направо и от такого же сэра налево; от головы и до ног во всем лондонском, ясный, как Лондон, играя белеющей перчаткой, казалось, приветственно он обращался к домам, как к друзьям, а дома нам бросали:
-- "Пора вам смириться, эй -- мистеры".
Сопровождающий "джентльмен", оказавшийся другом того, что нас явно ругал, -- нас предал; когда я взглянул на него, остановился он и, по камню ударивши тросточкой:
-- "Тук-туктук!"
-- "Тук-туктук!"
-- "Тук-туктук!"
Посмотрел на меня: стук же тросточки выразил:
-- "Ну, теперь вы смиритесь под властью Британского Льва".
-- "Именем закона -- я вас..." --
-- другой очерк лица я увидел: меня наблюдающий очерк, таинственный сосредоточенно-чопорный, укрывающий под огромною лобною костью железную силу, которая при желанье могла бы не только расплющить огромные толпы людей создаваемым кодексом quasi-ясных общественных мнений, которая при желании могла бы промять земной шар, как раздавленный прорванный мячик: --
-- с такою вот силой сопровождающий нас джентльмен безо всякой любезности, с укоризной, не удостаивающей обрушить свой гнев на свершенное кем-то -- не нами ли? -- гадкое дело, -- с такою вот силою он произнес, поглядев на меня:
-- "Мы зайдем помолиться теперь, сэры, в церковь Петра и Павла"
-- "Совершается там панихида по утопленном Китченере".
Победоносное "я" было поймано и повешено на мгновение ока законною властью британского льва --
-- потому что оно ощутило с непререкаемой ясностью: --
-- "Тебе кажется только, что ты -- ничего себе: "так".
-- "Проживая в немецкой Швейцарии"...
-- "Слушая пушки Эльзаса у самой границы Эльзаса"...
-- "Тебе недвусмысленно об этом намекали в Париже и в английском консульстве в Берне... Тебе намекали вчера еще в Гавре об этом"...
-- "Разрушил соборы -- ты, ты!"
-- "И, наконец: утопил Китченера."
-- "Тебе угрожает за это -- ты сам знаешь что!.."
И я был расплющен: казалося -- тело мое не имеет уже подобающих измерений; одно из них вдавлено; два другие остались, но что из того, коли я вне-пространственно переселился в плоскость и неприлично прогуливаюсь на сероватом экране, смущая и выдавая себя перед ними огромною синевой провалившихся глаз.
Мы -- картина кинематографической ленты, которую так внимательно изучают они; остановись она, -- и застыну навеки в испуганной деланной позе, вдруг схваченный этой властной рукой и увлеченный в потоки космической бури -- томсоновых вихрей! -- там строящей эфемерные фронты друг друга губящих людей, и воздвигающих здесь предо мной того сэра, огромные площади, тысячей мистеров, "Томми", канадцев и "дамочек". Эти стечения мыслей нашел я в себе, выходя из собора, кидаясь в потоки людей; окаменелости домовых плоскостей, не крича, точно головы строгих Гладстонов, одетые сплинными тенями, сели, как в стул, -- в серый мир; уж как палец, протянутый ввысь, затерялась тень длинной колонны Нельсоновой статуи; в отсерениях растворились все в тени; повеселевший и ставший вновь пляшущим сэр, переменяющий тембр отношений, как пары перчаток, просыпал вновь бисер неумолкаемых слов, шуток, игр, исторических параллелей; схвативши нас за руки, развивал среди улиц галдящих, пересыпающих "мистеров" бешеный бег, окружив нас трамваями, парками, ресторанами и утонченной динамикой вьющихся орнаментиков из мысли; он влек нас туда и сюда, перелетая быстрейшими, стреловидными глазками через головы "мистеров", среди линии электрических фонарей, над которыми лиловела чернотная бездна на стены упавшего неба, -- средь тусклых тоннелей отчетливо сложенных черною линией стен и чернотною бездной на стены упавшего неба -- средь тусклых тоннелей, иль даже --
-- средь тусклых, прямых, световых проницаемых змей, протянувшихся посередине Ничто иль вселенной --
-- внутри же одной из них мы все трое неслись среди тысячей призрачных силуэтов ликующих "мистеров" и ликующих "Томми", перелетающих среди трамваев, пролеток, авто, перевозящих ликующих "мистеров" и ликующих "Томми".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гигантские световые лучи, вдруг занесшись, пыталися дотянуться до Господа Бога, его осветить, а хохочущий "джентльменчик", задрав голову, нам показывал вверх: --
-- вместо Господа Бога образовалося ложное солнце-ничто; вероятно, лорд Кельвин, соединившись с Лапласом и Кантом -- там, там, в мировой пустоте, -- в это время как раз нас устраивали в капле с маслом... --
-- теорию Канта -- Лапласа вы помните?8
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Ай!
Луч, перпендикулярно поставленный вверх, падал сверху на нас: ослепительно проблистав, Томми, дамочки, мистеры, освещенные призрачной жизнью, неслись с быстротой -- в даль проспектов, где все они, затускнев, замутяся и сплюснувшись, становились легчайшим туманом: космической пылью...
Средь этого марева мира пляшущий сэр, оттолкнувши коленкой пустой земной шарик, как мяч от футбола, в пространства вселенских пустот, окруженный роями теней, держа крепко за руки --
-- несся: и несся, и несся, пронизывая сталью глаза, и -- хохоча до упаду: --
-- "вот вам панорама: весь Лондон". --
-- "В четыре часа вы увидели, джентльмен, картину, которую без меня не увидели б вы". --
-- "Из Москвы вы, наверно, будете вспоминать добродушного "чертика", показавшего Лондон"... --
-- и несся, и несся, и несся: в пространства пустот, окруженный роями теней, держа за руки нас, --
-- до той улицы, на которой стоял "Милльс-Отель",
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нам казалося, что непосредственно опустились из воздуха мы на подъезд "Милльс-Отеля".
-- "Прощайте же, сэры... приятного путешествия... А я завтра в Оксфорд"...
"О, Оксфорд, -- думал я, -- где сидит Милюков; и где мне никогда не бывать..."
Наша дверь отворилась: луч света ослепительно осветил нам любезного спутника, одаряющего нас прощальной улыбкой (между прочим: он взял-таки у меня для чего-то московский мой адрес), в приятного, пепельно-серого цвета пальто, обращающего внимание прочностью, строгим покроем и ритмом пропорции: стоял перед дверью: --
-- и пара белейших перчаток, безукоризненно чистых, напоминающих пару перчаток старинных берейторов, при прощании бросилась в мозг (их держал он в руке) --
-- эта пара перчаток, напоминающих пару перчаток старинных берейторов, складывалась на протяжении месяцев в ассоциациях памяти в полузабытые ритуалы полузабытых мистерий...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Окончилось: что это было?
Стояли мы в комнате: я посмотрел на товарища: и в глазах у него я увидел усталые, зеленоватые мути; и на себя посмотрел я: -- О, Господи! неприлично уставилась на меня голова полутрупа огромною синевой провалившихся глаз...
-- "Что же это?"
-- "Не спрашивай лучше: молчи!"