В это хмурое утро носились по воздуху зеленоватые мути; неявственно принижалась земля: очертанья чудовищ -- четырехтрубных, трехтрубных -- стремительно пронизали туманы то справа, то слева; и вновь уходили в туманы, но рой грязноватых туманов редел...
Передо мною на палубе не вертелся тот сэр, о котором забыл я сказать и который явился на смену одесскому доктору в Гавре.
Стоял у барьера, притиснутый справа и слева двумя джентльменами, бритыми и безучастно вперившимися в нас; и казалось, что в нас впечатляли они безучастность столь явственно, что их взгляд на лице уподоблялся вещественному прикосновению: точно кто-то с размаху меня по щекам бил ладонью; подумалось: "Безучастие это -- глазоприкладство какое-то"...
Третий их спутник, как кажется, занимался детальнейшим разъяснением двум джентльменам всех данных, которые мог он собрать обо мне, оглашая негромко пространство меж нами невероятным количеством слов, выпускаемых через зубы, -- в секунду; а из словесных потоков неявственно мне вычеканивалось, что я -- русский писатель, что -- будучи русским писателем, я... что такое, "я, будучи русским писателе м", сделал в многоречивом потоке, посыпанном блещущей солью насмешек и радости, что, наконец, уличен я, -- все понять я не мог.
Я, признаться, готов был бы спорить с поклепом; но не уверен я был: подлинно ли джентльмена я понял.
Недружелюбно оглядывал джентльмена: приземистый, головастый, юлящий, но элегантно одетый, поставивши локти углами и задевая как будто нарочно локтями меня, он финтил и приплясывал рядом перекидными прыжочками, то склонясь к безучастному джентльмену направо, а то -- к джентльмену налево, пихнувшему больно меня; и порочил без умолку; большелобая голова в котелке, круто вздернувшись вверх, собиралась то справа, то слева кольнуть мою щеку подстриженным кончиком темной бородки; я б назвал его эластичным, подкидистым, пляшущим "мистером", если бы не был одет так изящно подкидистый "мистер"; он был "джентльменом", не "мистером"; в орбитах глаз, как ни вился, финтя, "джентльменчик", укрылось какое-то что-то, которое не позволяло назвать мне его болтуном; стреловидные, малые, острые, черные глазки, перелетающие от меня на безучастного джентльмена налево и от него к безучастному джентльмену направо -- на протяженьи секунды и успевающие нарисовать росчерк в воздухе, -- эти глаза напоминали... перчатки, которые зажимают в руке для приличия лишь в фешенебельном Лондоне; пары глазок, их росчерки в воздухе показались лишь принятым тоном, естественным в этом месте и неестественным для самого джентльмена, которого подлинный взгляд сквозь порхающий взгляд, мне казалось, я понял: --
-- пронизывали две стальные иглы сосредоточенным холодом мира и мощью!
Тут я испугался.
То общее целое, что унеслось от фигуры, смятенною памятью оживало во мне: в Петербурге, в Москве...
Этот лоб, перерезанный тонкой морщинкой, -- уставился в крепком упрямстве: сломать мою самостность; а сухой, горький рот передергивался мелкой солью сарказмов, с которыми "джентльменчик" склонялся к немому усталому сэру направо, чтобы тотчас переброситься к точно такому же сэру налево, пихнувшему больно меня; все сказали бы "полушут-получертик", -- тот именно, кто юлит в малой баночке, продававшейся некогда на излюбленном вербном гулянье -- под именем:
-- "Морской житель!"
Но -- нет: между финтящими жестами ясно подглядывал я, как сквозь щель, -- другой очерк лица: наблюдающий очерк лица, благородно-таинственный, сосредоточенно-чопорный, укрывающий под огромною, лобною костью железную силу, которая --
-- при желаньи могла бы не только расплющить огромные толпы людей, создаваемых кодексом quasi ясных общественных мнений, резцом властной воли на tabula rasa души, гравируя какие угодно ландшафты, распространяя полученный трафарет человеческой личности в миллионном масштабе, --
-- которая --
-- при желаньи могла бы не только расплюснуть людей, превратив в уплощенную медную доску их самостность, --
-- но и промять земной шар, как раздавленный, прорванный мячик!
Ясно высмеяв нас в устремлениях к духовному миру, не веря в им созданный для других о нас миф (будто мы суть шпионы) -- там, в Гавре, позволил он мне заглянуть сквозь зрачки в свои мысли: повеяло: --
-- зеленоватым, несущимся воем космической бури --
-- быть может --
-- космической бури войны, --
-- и прибои, стреляя из глаз, ощутилися действием радиоактивных веществ на моем подсознании, разъедая строи созданных представлений; --
-- понятие, отделясь от понятия, разрушало систему тобой установленных правил: и -- становилось уединенною точкою --
-- атомом сэра Ньютона1 --
-- и погружалось в Ничто; мир моих представлении под действием этого взгляда на миг превратился в ничто;
-- победоносное Я было поймано и повешено на мгновение, как пустое пальто вместе с бренною оболочкою в гардеробе у сэра!
Так действие взгляда во мне отразилось -- на протяженье секунды, не более; стреловидные, черные, острые глазки летали меж тем, как перчатки на взгляде, -- от безучастного джентльмена налево к такому же точно направо, нарисовав росчерк в воздухе.
Вспомнилось:
-- перед нашим отъездом из Дорнаха я присутствовал на репетиции эвритмической постановки той сцены из "Фауста", где являются перед телом умершего Фауста роем Лемуры: его разлагать; и среди них Мефистофель; потом появляются ангелы; и начинается бой из-за Фауста; помню я: Штейнер, взяв книгу, участникам репетиции показал, как им следует передать эту сцену: сыграл Мефистофеля; действие этой -- о, нет, не игры! -- было сильно; лицо передернулось; и, отступая от ангелов, --
-- черт, поставивши локти углами, юлил и винтил, и приплясывал перекидными прыжочками и, клонясь налево, перегибаясь направо, пороча слетающих ангелов, перелетая глазами, вдруг ставшими впалыми, черными, острыми глазками, --
-- выявил распадение органов тела на части, --
-- рука, отделяясь от тела, являя не то, что нога, будто праздно приставленная к туловищу и от него отделенная,
-- обнаружился телесный распад на отдельные пункты, через которые в ангелов ухала буря пустот через прорезь зрачков.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Это было явление несомненно серьезнее, чем явление одесского доктора на французской границе; вторая граница -- опаснее первой; да, если каждый брюнет -- черный ангел, сэр -- черный архангел, --
-- так мелькнуло бы мне, если б что-нибудь в м_и_г_е мелькнуло; но в миге ничто не мелькнуло, как не мелькнуло товарищу.
Да!
Позабыл я сказать: ведь из Дорнаха ехал с товарищем я; но с минуты отъезда из Берна мы оба ушли друг от друга в свой собственный мир: не глядели друг в друга: перед собой и -- в себя; так что мы не видали друг друга; ушли друг от друга.
Воспоминанья о близких, оставленных в Дорнахе, нас разлучили; и, во-вторых, мы всецело ушли в наблюдение образов, проходивших, как знаки; одновременно мы поняли, что нам лучше друг с другом молчать; не обменивались передающими взглядами; передачу могли подсмотреть или прямо украсть; лишь позднее, в Москве мой товарищ признался: с момента вступления в Англию чувствовал властный запрет разговаривать; даже чувствовал властный запрет вспоминать обо всем, что нам близко; чистейшие мысли они; их прочтя, подменили б грязнейшим, напечатавши, например, интервью: "мысли двух иностранцев".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я думал о сэре, но сэра на палубе не было; спал; очертания океанических чудищ стояли вдоль гавани: рядом, вдали, справа, слева, рои грязноватых туманов, став сизыми дымками, озаренными солнцем, тащились вдоль зелени левого берега; повалила толпа пассажиров по направлению к борту, чтоб влиться в барак (для осмотра). Тогда-то опять завертелся тот сэр, оказавшийся в свете английского утра невинным и радостным джентльменчиком; подхватил чемодан и, подталкивая его толстое тело коленкой, приветливо поднял котелок, нас увидев, и переполнил пространство меж нами мельчайшими бисеринками слов, выпускаемых через зубы, провел нас к барьеру; и помогал отвечать на вопросы, которые предлагались чиновником сыска; он выручил нас из беды, извлекая пропавший багаж телеграммою, им отправленной в Гавр; элегантно одетый, подпрыгивал фертиком; перекидными прыжочками нас догонял. Наклоняясь ко мне, но стреляя живейшими глазками прямо в товарища, он стальною коленкой подталкивал свой чемодан, острым локтем показывал нам на поданный лондонский поезд, смеясь над нелепой фигурою русского эмигранта, мелькнувшего издали.
Думалось: так же вот он и вчера посмеялся над нами; -- а я-то, а я-то... И, рассыпаясь в любезностях, обещали друг другу, что мы повстречаемся в Лондоне; на вокзале расстались мы с... этим милым, достойным, приветливым, маленьким сэром.