Нэлли светит, как солнечный свет; тридцать лет моих жадных исканий свершилось в квадрате, очерченном мне Арбатом, Пречистенкой; там расселились давно чудаки; и -- болтали: года; в их открытые рты залезали бесята; страдали от этого странными формами нервных болезней, болтая о подвиге и о таинстве опыта; и -- принимая: то порцию брома, то порцию водки; я жил среди них, как они, пока Нэлли не вырвала.
И -- отлетел пропыленный квадрат; стая стран полетела на нас; рой народов нас встретил; закаты, моря и цветы осыпали нас блесками, пеной и цветом; и -- веяла солнечным воздухом Нэлли; музеи прошли перед нами; в Сицилии1 вырос космический мир из блистающих камушков пестроцветной мозаики; Иисус, синеблещущий, из Монреаля2, простерся к нам светами мозаических риз; открываешь, бывало, глаза: полусон; мечет зайчики солнце на изразцовые глянцы: "Тунис!"3 И "ирр" -- раздается откуда-то: белоглавый араб понукает осла; мы спешим затеряться в арабских торговых кварталах: средь роя бурнусов сквозят розоватые пятна арабок, синеют плащи, колыхается: мавританский тюрбан; и -- перо европейки; широкими панталонами полосатится негр; зеленоватые, красные, желтые туфли зашаркают в переходиках.
Нэлли, склонясь надо мной, щекоча своим локоном, посвящает меня в утонченности мавританского стиля; нам готика дышит годами; и -- вот: уж встают: кружевной собор Страсбурга, Кельнский Собор, Сан-Стефан4.
Путешествовать с Нэлли -- восторг.
А -- Египет?5
На осликах мы; зеленеют пространства; и -- пряные запахи одурманили нас; на полях -- круторогие буйволы; пятна феллахов; и черные стены деревни; за ней встречают: гробницы четвертой и пятой династии6; пирамида Пепи7; торчат, набегают пески; позади -- пирамидка; гробница когда-то почившего Тив, Серапеум9; жар душит, блистает и сушит; кусок пламеносного неба: он -- кубовый, кубовый; глаз плачет блеском; миры красно-рыжих рефлексов мелькают; пески переменчивы; под ногами протянут кусок коленкорово-черных теней.
Засадить меня в томики Масперо10 в пропыленном Каире, отыскивать связи меж флорой Сицилии и Палестины -- забота жены моей; в чистых восторгах познания мы; мимо бегущие буквы гласят, возникает нам слово:
-- "Вы ждите меня".
Я подсматривал испытующий взор, обращенный ко мне: "Видишь: истина, пробегая по странам, чеканит кремнистые знаки на скалах природы; она -- молчалива; умей же прочесть ее; мы должны пробираться с опасностью жизни вершинами кратера, чтобы уметь низвергаться в огонь, как низвергся туда Эмпедокл11, соединившийся с огненными стихиями мира; и -- вытечь, как лава, из кратера; окаменеть, как скала... Хочешь истины этого подвига?" Так -- говорил мне взгляд Нэлли; ответил -- без слов на него.
Знаю, Нэлли моя не любила Москвы; вся сноровка ее не подходила к тяжелому быту; она не любила купчих, ожидающих, чтобы лакей, переряженный, в белых перчатках, им подал рагу... из московских писателей: первого сорта; не нравилось в ней сочетанье тургеневской девушки с энглизированной женщиной; прерафаэлистской12 картинкой, которую видеть приятно, считали ее. Помню взрывы духовных исканий, которые гнали по странам, идеям; улыбкой огромного напряжения ответила Нэлли на тайну исканий моих; я увез ее; и по мере того как текла наша жизнь, предо мной раскрывалась огромная перспектива всех нравственных устремлений, исполненных взрывами, -- в Нэлли; все первые годы скитаний по западу с Нэлли уподобляю я чтению мощной системы познаний; впервые увидел я роскоши Божьего мира; мы жили в Москве -- вне культуры, кончая слова о грядущем -- за водкой; меня повернула на прошлое Нэлли: увидел: горластые дымогары я в нем; и -- схватился за Нэлли; она целовала меня, говоря:
"Не забудь".
Углублялась духовная жизнь; начерталось грядущее -- в миги, когда мы стояли пред Сфинксом13, когда с пирамиды увидели: золотокарие сумерки падают над Ливийской Пустыней; и вспыхивал в наших руках Святой Огнь под тяжелыми сводами Гроба Господня14; и у священной скалы, на которой принес Авраам Исаака15, как жертву (в Мечети Омара)16, давали обеты: быть жертвой пути. Перед Гробом Господним венчал нас: не поп.
Возвратились из странствия мы17. А в редакции тот же редактор осведомлялся о рукописи (кто-то был должен доставить ее); восемь месяцев тому назад, в октябревские дни, когда я, удрученный моральной усталостью, рвался отсюда на воздух, в редакции говорилось о той же статье; за то время мелькнули: Италия, Африка, Палестина; хотелося что-то поведать о мире, в котором мы жили; меня -- оборвали:
-- "Да, да... Только вот... примечание к статье не забудьте"...
Я вспомнил взгляд Нэлли:
-- "Смотри, не забудь"...
И ему я ответил:
-- "Бери меня, Нэлли".
Мы -- вырвались; я, по мнению редактора, вдруг поглупел (встреча с Нэлли меня погубила).