В туманный вздыхающий вечер, прижавшись к подушке вагона, я думал о Нэлли (я радовался, что ее я увижу еще): и она возникла такая же, как всегда, -- светловолосая; и -- с подстриженными кудрями, падающими на большой мужской лоб, перерезаемый продольной морщиной; два глаза, лучистых и добрых, мягчили ее неуклонную думу чела; как оса, в белом платьице, напоминающем тунику или... подрясник; она -- как монашек; сквозная и легкая стола, желто-лимонная, перепоясанная серебряной цепью, бывало, легко разлетается в солнышке, когда, -- в моей легкой соломенной шляпе и с папироской во рту -- легкой-легкой походкой бежит по тропинке она, меж гор -- туда; вверх по направлению к Куполу; впереди, выделяясь на солнце, на яркой и шепчущей зелени черным своим сюртуком, молодою такою походкой спешит доктор Штейнер: к Иоаннову Зданию; мы -- обегаем его, чтобы вовремя очутиться под куполом: среди стружек и щепок: и, взгромоздившись на кучечку пирамидой поставленных ящиков, оказаться как раз под дугой архитрава; под нами -- громадный провал, перерезанный деревянной колонною; круг из двенадцати очень массивных колонн, посвященных планетам, подъемлет легко возлетающий купол; работали мы над колонной "Юпитера", над архитравом, который для краткости называли "Юпитером"; мы спешим на "Юпитер"; нам надо там еще кое-что подчистить; и -- выпрямить линию плоскости; знаем: по шатким мосткам приподымается скоро фигура, спешащая перед нами на холм; остановившись пред нами и вскинувши быстро пенсне, доктор Штейнер окинет орлиным, летающим взором резную работу; и Нэлли моя, соскочив с пирамиды из ящиков, будет спрашивать доктора что-нибудь -- о плоскостях архитрава; тогда, взявши в руки отточенный уголь, прочертив две линии, быстро схватив лейтмотив вырезаемых граней:
-- "Вот тут сантиметра на два... тут снять... тут -- прибавить"... И, помахавши приветственно маленькою, точно дамской, рукой, доктор Штейнер -- пройдет; чтобы встретить его там, под куполом, и попросить указаний, касающихся работы, -- спешим: прямо к куполу; там, впереди, убегая от нас молодою походкой, как мальчик, несется к Иоаннову Зданию: Штейнер. А Нэлли -- волнуется.
Мне она -- юный ангел: сквозной, ясный, солнечный; и -- любовался я издали ей; мне казалось: она -- посвятительный вестник каких-то забытых мистерий; вот-вот она, близкая, опершись на плечо, щекоча мне лицо светловолосой головкой, -- следит, как рука моя спешно выводит кривые узоры рисуемой диаграммы; и -- вдруг: своим точным движением руки мне укажет она:
-- "И не так".
-- "Три души Аристотеля1 тут не верно прочерчены"...
Нэлли -- мыслитель; вопросы теории знания проницает, играя, отточенный лобик ее; она вмешивается во все мои мысли; меня -- поправляет; с историей философии мало знакома она; но читает: Плутарха, Блаженного Августина, штудирует Леонардо-да-Винчи и -- Штейнера, обладая утонченной проницающей мыслью; архитектоника наших мыслительных линий противоположна до крайности; термины Фолькельта2, Ласка3 и Капта -- мне близки; и -- непонятна "Ars Magna" Раймонда (запутался в ней: комментарии Джордано Бруно не помогли)4: Нэлли -- плавает, точно рыбка, в утонченной графике схоластической мысли -- какого-нибудь Абеляра5; я пробовал ей объяснять нормативизм школы Риккерта6:
-- "Знаешь, все это и проще и легче сказать", -- отвечала она. "Посмотри"... Принялась с карандашиком рисовать построение Риккерта: великолепная схема прибавилась в ее толстом альбоме: пятнадцатиграмма, написанная единым штрихом.
Есть альбом у нее: зарисованы в нем треугольники, звезды и гранники, перекрученные в спирали; бывали периоды: Нэлли, забравшись на кресло, вычерчивала вот такие фигуры, глотая крепчайший, душистый и рот обжигающий чай; и -- закусывала бисквитиком; в негодовании я на нее нападал, -- тащил прочь, набрасывал плащ на нее (его сшила сама -- она шить мастерица); она поражала утонченной грацией: помню ее я на летнем лужке; выгонял ее в горы; и шла, точно нехотя; скоро, увидев цветок над отвесом, она объявляла: его-то и нет в нашей комнате. И -- с разгасившимся личиком, ухватившись за корень стальной, мускулистой рукой, начинала карабкаться вверх, позабыв пентаграммы7; я -- в ужасе стаскивал Нэлли; она не противилась.
Да, у Нэлли -- стальная рука; гранировальным штрихом на сверкающей медной доске вырезает она утонченный рисунок, напоминающий мне гравюры Рембрандта; и в поведении ее все решения выгравированы, четки, ясны; с тех пор, как с ней встретился, внешняя жизнь отчеканилась: определился мой стиль как писателя.
Нэлли прошлась по нем четким штрихом.
В ней -- редчайшее сочетание мужественной, героической воли с нежнейшею мягкостью, подобающей женщине; и во внешности Нэлли меня поражает: то -- тонкий монашек, весь солпечный и -- устремленный; то -- фея: неделями в прежние годы сидела она на диване и -- обвисая тяжелыми локонами, с плутовато-надменной улыбкой прислушивалась к "молотьбе по соломе" московских друзей, не удосужившихся разглядеть ее.
А "молотьбой по соломе" прозвали мы праздную ерунду разговоров в Москве, от которой бежали мы в Бельгию8.