Разговоръ между Николаемъ, Петровіемъ и Германомъ создалъ пелопонезскій сенатъ, и никогда не придумывали столь непрактичнаго орудія для управленія націей, какъ это злополучное учрежденіе. Съ самаго начала засѣдавшія въ немъ военныя и духовныя лица находились во враждѣ, и единственнымъ практическимъ результатомъ дѣятельности сената было возбужденіе проволочекъ и помѣхъ въ дѣлѣ осады Триполи. Сенатъ не только не примирилъ распрей въ арміи, но еще болѣе ихъ развилъ. Не разъ Петровій хотѣлъ отказаться отъ своего мѣста въ сенатѣ, но это значило бы окончательно передать власть въ руки духовенства. Что же касается до Николая и Германа, то между ними завязалась смертельная борьба, такъ какъ, по мнѣнію Николая, Германъ его обманулъ. Онъ увѣрялъ, что у него цѣни возвышенныя, альтруистическія, а въ сущности имъ руководило только личное самолюбіе. Когда онъ говорилъ Николаю и Петровію о своемъ стремленіи во славу Божію, то онъ былъ вполнѣ искрененъ, но мало-по-малу личные интересы стали въ немъ преобладать надъ идеальными цѣлями.
Николай много разсчитывалъ на пріѣздъ князя Ипсиланти, но ему и въ этомъ пришлось разочароваться. Армія встрѣтила князя съ восторгомъ, такъ какъ ей надоѣли постоянныя интриги. Петровій немедленно занялъ подчиненное положеніе, но князь объявилъ ему, что желаетъ оставить веденіе осады въ прежнихъ рукахъ. Германъ также привѣтствовалъ его очень радушно, въ надеждѣ завладѣть имъ и переманить его на сторону церкви.
Если бы князь Димитрій былъ человѣкъ сильной воли, то онъ могъ бы произвести общее примиреніе; но, по несчастью, онъ былъ совершенно неспособенъ для той роли, которая досталась ему. Онъ имѣлъ благія намѣренія и благородные принципы, но былъ слабъ и нерѣшителенъ. Онъ склонялся то въ пользу одной партіи, то въ пользу другой и дѣлалъ это самымъ неумѣлымъ образомъ, обнаруживая полное незнаніе людей и неувѣренность въ себѣ. Въ глазахъ солдатъ его слабохарактерность выражалась даже въ его наружности. Съ былъ ниже средняго роста, а манеры его отличались то застѣнчивостью, то дерзостью. Лице его было худощавое, испитое, а волоса его были сѣдые, хотя ему только что минуло тридцать два года. Отличаясь близорукостью, онъ постоянно моргалъ, какъ филинъ, по словамъ Митсоса, а голосъ его былъ рѣзкій, крикливый. Всѣ эти внѣшніе недостатки вполнѣ соотвѣтствовали его внутреннимъ слабостямъ. Онъ былъ прямой, благородный, храбрый человѣкъ, но на его мѣстѣ менѣе достойная личность принесла бы болѣе пользы, если бы отличалась силой характера. Въ эту критическую минуту отъ предводителя требовалось одно: рѣшительность, а ея-то у Ипсиланти и не было. Къ тому же онъ былъ болѣзненно-щекотливъ на счетъ своего достоинства, и смѣшно было слышать, какъ онъ кричалъ своимъ визгливымъ голосомъ, при своей тщедушной фигурѣ:
-- Я такъ хочу!!. Я такъ приказываю!..
Этой слабостью умѣло пользовался Германъ, занимавшій первое мѣсто послѣ него въ сенатѣ, и постоянно льстилъ ему, поэтому и князь соглашался съ нимъ во всемъ.
-- Ты правъ, любезный архіепископъ,-- говорилъ онъ: -- я желаю, чтобы всѣ уважали церковь, но, любезный архіепископъ, нельзя не обратить вниманія на то, что намъ скажетъ нашъ другъ главнокомандующій, хотя я, по волѣ гетеріи, поставленъ надъ вами обоими.
Когда же Петровій начиналъ излагать, что необходимо было взять Триполи, такъ какъ пора было бросить внутренніе раздоры и вести впередъ армію, у которой припасы начинали истощаться, то князь Димитрій отвѣчалъ:
-- Ты совершенно правъ, любезный Петровій, и я вполнѣ согласенъ, что намъ нечего терять время. Созови военный совѣтъ, и рѣшите, что дѣлать, а потомъ резолюцію совѣта представь на мое утвержденіе. Я помню, ты говорилъ о необходимости сформировать кавалерійскій отрядъ. Я считаю этотъ планъ очень полезнымъ и хотѣлъ бы подробнѣе о немъ поговорить. Да, да, ты правъ. Намъ надо торопиться. Но сейчасъ подадутъ обѣдъ, и я былъ бы очень радъ, господа, если бы вы оба сдѣлали мнѣ честь отобѣдать у меня. Отложимъ дѣла до завтра. Слава Богу, мы сегодня кое-что сдѣлали.
Николай видѣлъ, что ему нельзя разсчитывать на помощь Ипсиланти, и сталъ всячески противодѣйствовать Герману, присутствіе котораго въ лагерѣ онъ считалъ самымъ вреднымъ, такъ какъ оно порождало интриги, ссоры и распри. Въ засѣданіяхъ сената онъ оспаривалъ всѣ мнѣнія Германа, хотя бы даже они были полезны, и, въ своей ненависти къ архіепископу, принималъ сторону такихъ людей, какъ Порнилопулосъ и Агностосъ, презрѣнные разбойники, искатели приключеній.
Каждый день засѣданія сената становились все безпорядочнѣе, такъ что наконецъ князь Димитрій понялъ, что онъ въ глазахъ сената ничто. Николай не отличался личнымъ самолюбіемъ, и если поддерживалъ армію противъ церкви, то по убѣжденію, что раздвоенность въ національныхъ совѣтахъ губитъ святое дѣло освобожденія родины.
Наступила уже вторая половина іюня, а войска все еще находились въ бездѣйствіи. Петровію удалось побудить князя распорядиться на счетъ продовольствія лагеря, но все еще никакихъ не принималось мѣръ къ веденію осады Триполи. Однажды, по обыкновенію въ сенатѣ произошла ожесточенная схватка между Колокотроня и Николаемъ съ одной стороны и Германомъ и Хараламбосомъ съ другой. Тщетно Ипсиланти старался возстановить порядокъ, и наконепъ Германъ, выведенный изъ терпѣнія жестокими нападками Николая, вскочилъ изъ-за стола и объявилъ, что не будетъ болѣе принимать участія въ засѣданіяхъ сената.
-- Пора положить этому конецъ!-- прибавилъ онъ: -- давно ли ты, Николай, клялся, что будешь повиноваться мнѣ?
-- Да, во всемъ, что касается духовныхъ дѣлъ,-- отвѣтилъ Николай: -- и то во славу Божію, а не во славу Германа.
Сидѣвшій рядомъ съ Николаемъ, Колокотрони одобрительно захлопалъ въ ладоши.
-- Молчать, пока я здѣсь!-- воскликнулъ Германъ: -- но я сейчасъ уйду отсюда и никогда болѣе не вернусь. Увидимъ, что скажетъ народъ, когда узнаетъ, какъ со мною здѣсь обходятся.
-- Ступай къ народу! Ступай къ майнотамъ!-- воскликнулъ Николай: -- увидимъ, какъ они тебя примутъ!
-- Къ майнотамъ!-- воскликнулъ Германъ:-- да они не многимъ лучше турокъ.
-- Любезный архіепископъ, любезный архіепископъ,-- произнесъ Ипсиланти.
-- Но есть въ Греціи благородные и преданные люди, кромѣ этихъ собакъ,-- продолжалъ Германъ, не обращая никакого вниманія на слова князя.
-- Архіепископъ,-- повторилъ Ипсиланти съ нѣкоторымъ достоинствомъ:-- я приказываю, чтобъ ты замолчалъ.
-- Ты приказываешь?-- воскликнулъ Германъ внѣ себя отъ злобы и презрительно захохоталъ.
Князь Димитрій покраснѣлъ, и въ сенатѣ водворилось молчаніе. Въ первый разъ этотъ слабохарактерный человѣкъ показалъ себя гордымъ, повелительнымъ начальникомъ.
-- Потрудись, архіепископъ, занять свое мѣсто, я хочу сказать нѣсколько словъ.
Германъ посмотрѣлъ на всѣхъ присутствовавшихъ и не могъ не замѣтить, что они не спускали удивленныхъ глазъ съ князя.
-- Я лучше уйду отсюда,-- сказалъ онъ гнѣвно:-- я болѣе не принимаю участія въ дѣлахъ сената.
-- Ты не желаешь исполнить моей просьбы,-- произнесъ громко и повелительно Ипсиланти: -- я тебѣ приказываю -- садись.
Гнѣвъ архіепископа мгновенно исчезъ, и онъ понялъ, что навсегда лишился расположенія. Конечно, князь самъ но себѣ была, ничтожество, но онъ представлялъ высшую власть въ странѣ. Всѣ планы гордаго, самолюбиваго человѣка были разомъ разсѣяны, и онъ блѣдный, убитый опустился на свое мѣсто.
-- Я чувствую,-- произнесъ Ипсиланти послѣ минутнаго молчанія:-- что не смогъ сдѣлать того добра, къ которому стремился, и что всѣ мои усилія тщетны. За исключеніемъ главнокомандующаго сенату не угодно было обращать на меня вниманіе; онъ ведетъ себя такъ, какъ будто меня вовсе не было здѣсь. Только отъ Петровія я видѣлъ уваженіе и любезность. Партія церкви въ особенности приняла на себя такой дерзкій тонъ, какого я терпѣть не хочу. Вы, господа, видѣли, какой только что примѣръ представилъ имъ архіепископъ. Я очень сожалѣю, что долженъ съ вами разстаться, но это необходимо, и уже давно я предвидѣлъ подобный исходъ. Сегодня я уѣду изъ лагеря. Засѣданіе закрыто.
Онъ поклонился всѣмъ и, обращаясь къ Петровію, прибавилъ:
-- Пойдемъ со мною, мы выйдемъ отсюда вмѣстѣ.
И, взявъ его за руку, Ипсиланти направился къ дверямъ.
Спустя полчаса, онъ выѣхалъ изъ лагеря съ небольшей свитой. Но причина его удаленія тотчасъ стала извѣстна въ Трикорфѣ, и вся армія, уважавшая его за дружбу къ Петровію и за его высокое положеніе въ могущественной гетеріи, гнѣвно возстала противъ духовенства. Произошли безпорядки и еслибъ Петровій съ другими вождями, не исключая Николая, не скрыли духовныхъ лицъ въ безопасномъ мѣстѣ, то дѣло кончилось бы кровопролитіемъ. Одинъ Германъ, отличавшійся смѣлой храбростью, отказался отъ всякой защиты, и когда одинъ майнотъ плюнулъ ему въ лице, то онъ нанесъ ему такой ударъ, что онъ грохнулся на землю. Майноты такъ уважали силу и мужество, что почтительно разступились и пропустили человѣка, котораго за минуту передъ тѣмъ хотѣли убить.
Цѣлый день волновались греки, и значительное ихъ число требовали выдачи имъ оружія, сложеннаго въ особомъ мѣстѣ, чтобъ раздѣлаться съ людьми, занимавшимися только интригами и заставившими Ипсиланти покинуть лагерь. Они были хуже измѣнниковъ, а во время войны измѣнникъ опаснѣе непріятеля. На другой день возбужденіе противъ духовенства дошло до крайности, и наконецъ всѣ начальники собрались къ Петровію и объявили, чтобъ онъ вернулъ князя, а иначе дѣло кончится смертью всѣхъ духовныхъ лицъ въ лагерѣ.
Петровій согласился лично поѣхать за Ипсиланти, такъ какъ дѣйствительно онъ боялся дурныхъ послѣдствій его удаленія изъ лагеря. Онъ догналъ его въ Леондари, близъ Мегалополиса, и отъ имени всей арміи, а также духовенства просилъ вернуться. Сначала князь не хотѣлъ согласиться, но потомъ онъ понялъ, что его возвращеніе въ гетерію при такихъ обстоятельствахъ было бы очень печально, а напротивъ водвореніе въ греческомъ лагерѣ послужило бы для него торжествомъ и доказало бы, какой онъ былъ великій дипломатъ. Поэтому въ концѣ недѣли, князь вернулся и былъ встрѣченъ съ восторгомъ всей арміей, а Германъ публично передъ нимъ извинился, что онъ поставилъ непремѣннымъ условіемъ своего возвращенія. Конечно, подобное униженіе было нестерпимо для гордаго архіепископа, а Николай ликовалъ.
Весь іюль мѣсяцъ продолжалось царствованіе неспособнаго, но честнаго Ипсиланти. Онъ сталъ еще нерѣшительнѣе прежняго, и болѣзнь воли, составлявшая главную черту его характера, проявлялась еще рѣзче прежняго. Триполи попрежнему держался, и Ахметъ-бей, хотя понималъ невозможность пробиться съ своими войсками чрезъ толпы осаждающихъ, но не думалъ о сдачѣ. У него было достаточно продовольствія на три мѣсяца, и Магометъ-Саликъ громко заявлялъ, что въ Триполи было безопаснѣе, чѣмъ во всей остальной Греціи.
Дни шли за днями, и дѣло освобожденія страдало отъ непонятныхъ проволочекъ.