Прошло шесть монотонныхъ, быстрыхъ недѣль. День суда надъ Гью наступилъ и прошелъ съ предвзятымъ результатомъ. Теперь онъ терпѣливо ждалъ своей казни въ Ричмондской тюрьмѣ въ Дублинѣ, потому что онъ судился въ столицѣ особою чрезвычайной комиссіей. Правительство боялось, чтобы мѣстные присяжные не оказались слишкомъ благосклонными къ подсудимому. Общественное волненіе достигло крайнихъ размѣровъ. Всѣ газеты были переполнены статьями объ убійцѣ. Одни осуждали его хладнокровіе на судѣ и называли его чудовищемъ нечестія, другіе указывали на дикое выраженіе его лица, на его грубое обращеніе съ защитникомъ и поздравляли правосудіе, что оно очистило міръ отъ изверга, осквернявшаго его своимъ позорнымъ существованіемъ. Наконецъ, физіономисты заявляли, что его черты и форма головы ясно доказывали самыя порочныя наклонности.
Два или три смиренныхъ голоса дерзнули заявить, что все-таки въ подсудимомъ было нѣчто благородное, и что его красивая фигура и выразительное лицо нисколько не обнаруживали сознанія виновности или стыда. Но эти сочувственные голоса были заглушены общимъ хоромъ нравственнаго негодованія.
Гью ничего этого не слышалъ и ни на что не обращалъ вниманія. Когда роковой смертный приговоръ былъ произнесенъ надъ нимъ, онъ не дрогнулъ ни однимъ мускуломъ, что непріятно поразило публику. На другой день, въ газетахъ даже много толковали объ иронической улыбкѣ, съ которой вышло изъ суда это чудовище жестокосердія. Но въ залѣ присутствовали въ то время люди, которые могли бы разсказать иную повѣсть. Товарищи Патрика Сюлливана слушали всѣ судебныя пренія съ лихорадочной тревогой. Они боялись, чтобы защитникъ Гью не взвалилъ всю вину на другія плечи, и когда дѣло кончилось, то они вышли на улицу, пораженные изумленіемъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ совершенно успокоенные. Этотъ грубый, странный, непонятный и непопулярный человѣкъ былъ приговоренъ къ смертной казни, а ихъ другъ Патрикъ останется въ живыхъ и еще можетъ послужить полезнымъ орудіемъ въ ихъ рукахъ. Они не ожидали такого счастливаго результата и очень довольные возвратились въ Балинавинъ съ извѣстіемъ о предстоящей казни Чернаго Гью.
Мора, научившаяся многому въ эти мрачныя недѣли, ежедневно ходила по тяжелой, крутой горной дорогѣ въ Балинавинъ. Она сознавала только несказанную жажду получить извѣстіе о Гью и смертельное отвращеніе къ отцу.
Однако, послѣдній никогда еще не былъ столь добръ къ ней и столь достоинъ ея любви; онъ не смѣлъ, какъ обыкновенно, искать развлеченія въ пьянствѣ и, надо ему отдать справедливость, не чувствовалъ къ этому ни малѣйшей охоты. Напротивъ, онъ искалъ утѣшенія и забвенія въ тяжеломъ трудѣ. Впервые въ жизни, онъ поддерживалъ себя и своихъ двухъ дѣтей честнымъ трудомъ. Сознаніе этого было для него чѣмъ-то новымъ и не мало льстило его самолюбію.
Но если роковое преступленіе, тяготившее его душу, и гнусное безмолвное согласіе на самопожертвованіе Гью не очень тревожили отца, то они терзали ежеминутно маленькую Мору. По ночамъ она уходила съ общаго соломеннаго ложа всей семьи и забивались въ отдаленный уголъ мазанки, чтобы не выносить его оскверняющаго прикосновенія. И цѣлыя ночи на пролетъ она не могла закрыть глазъ, а ея отецъ, между тѣмъ, спокойно спалъ. Она этого никакъ не могла понять. Дошелъ ли онъ отъ пьянства до совершеннаго нравственнаго оцѣпенѣнія? Неужели, у него не было совѣсти и онъ не пожалѣлъ невиннаго человѣка, страдавшаго за него? Неужели онъ не боялся Божьяго суда, болѣе справедливаго, чѣмъ человѣческій?
Патрикъ видѣлъ, что она избѣгаетъ его и молча, но горько негодовалъ на нее. Наконецъ, наступилъ день, когда получились въ Балинавинѣ извѣстія, которыхъ она такъ долго ожидала. Гью былъ приговоренъ къ смерти. Мора все утро ходила по городскимъ улицамъ, стараясь узнать о глубоко интересовавшей ее вѣсти. Никто не хотѣлъ ей отвѣтить и всѣ прохожіе, къ которымъ она обращалась, грубо отворачивались отъ нея. Однако, имя подсудимаго и его процессъ были на устахъ у всякаго; они имѣли дѣйствительно глубокій интересъ для всѣхъ классовъ населенія. Къ вечеру, усталая, грустная Мора сѣла на порогѣ какого-то дома. Тутъ совершенно случайно она услышала то, что такъ долго и тщетно старалась разузнать.
Двѣ молодыя женщины, здоровыя, кровь съ молокомъ, шли мимо; одна изъ нихъ держала на рукахъ краснощекаго, толстенькаго ребенка. Они говорили о процессѣ Гью, и Мора съ жадностью прислушалась къ нимъ.
-- Я очень рада, что онъ приговоренъ къ смерти, говорила женщина съ ребенкомъ: -- какое звѣрство убить такого добраго человѣка, какъ мистера Гаммонда! Я его хорошо знала.
-- А что, назначенъ день, когда его повѣсятъ? спросила съ любопытствомъ другая: -- я пойду посмотрѣть на это зрѣлище; я также звала мистера Гаммонда.
-- День еще не назначенъ, но Бригита слышала, что казнь будетъ черезъ три недѣли, въ понедѣльникъ. О, Джэни, что это съ дѣвочкой?
Въ эту минуту, въ глазахъ Моры помутилось и она упала въ обморокъ. Обѣ женщины подняли ее съ тротуара и снесли въ сосѣднюю зеленную лавку, гдѣ она, мало по малу, очнулась.
Мора вернулась домой полумертвая. Но она уже не ходила болѣе въ Балинавинъ; маленькій, грязный городокъ не имѣлъ никакого интереса для нея. Она получила роковую вѣсть; всякая надежда и энергія исчезли въ ней. Она въ какомъ-по лихорадочномъ волненіи постоянно бродила взадъ и впередъ по своимъ роднымъ горамъ.
Наконецъ, однажды утромъ она была поражена неожиданнымъ событіемъ. Какой-то оборванный мальчишка принесъ ей письмо, валявшееся на почтѣ около двадцати четырехъ часовъ. Мора никогда въ жизни не получала писемъ и, не зная граматы, безпомощно вертѣла конвертъ. Какое-то предчувствіе говорило ей, что это вѣсточка отъ несчастнаго Гью и она поспѣшно бросилась къ сосѣдкѣ, мистрисъ Оданогью, которая славилась своей ученостью во всемъ околодкѣ.
Оказалось, что это письмо отъ пастора Ричмондской тюрьмы, написанное но просьбѣ Гью, который умолялъ Мору, не теряя времени, придти съ нимъ проститься. Въ письмѣ находился чекъ на почтовый банкъ для уплаты необходимыхъ издержекъ по путешествію въ Дублинъ. Мистрисъ Оданогью посмотрѣла на Мору съ удивленіемъ и подозрительно. Она была работящая, безвредная, добродушная женщина и не имѣла причины жаловаться на притѣсненія мистера Гаммонда, сожалѣла объ его убійствѣ и съ удовольствіемъ услышала вѣсть о смертномъ приговорѣ Гью. По дѣламъ вору и мука.
Но Мора не стала ожидать ни похвалы, ни порицанія, а стремглавъ побѣжала домой. Маленькій Патъ могъ прожить нѣсколько дней безъ нея. Во что бы то ни стало, она должна была исполнить желаніе Гью. Машинально она вернулась домой, приготовила своему брату сыворотку, хлѣбъ и картофель, потомъ, безъ дальнѣйшихъ приготовленій, отправилась въ путь.
Въ Балинавинѣ она размѣняла въ почтовой конторѣ свой чекъ и получила пачку грязныхъ банковыхъ билетовъ и груду блестящихъ шиллинговъ. Она никогда не видала такого множества денегъ и ею овладѣлъ страхъ, чтобъ ея не обокрали на дорогѣ. Разспросивъ о средствахъ сообщенія съ Дублиномъ, она взяла билетъ въ дилижансъ, который ходилъ въ Кастльтоуэръ, гдѣ уже была станція желѣзной дороги.
Знойное солнце пекло пассажировъ, пока старый, тряскій дилижансъ поднимался въ горы. Лошади были всѣ въ мылѣ отъ нестерпимой жары, предвѣщавшей наступленіе лѣта. Возница постоянно останавливался у всякаго кабачка, чтобы подкрѣпить свои силы стаканчикомъ. Проходили часы за часами, и день уже сталъ клониться къ вечеру. Наконецъ, рядъ домиковъ, тянувшійся вдоль дороги, и нѣкоторое волненіе возничаго, неистово махавшаго бичемъ, убѣдили Мору, что знаменитый городъ Кастльтоуэръ находится не въ далекѣ. Съ чувствомъ искренней благодарности привѣтствовала она первые симптомы цивилизаціи, потому что очень устала и была голодна. Въ дилижансѣ она сидѣла между маленькимъ худощавымъ человѣчкомъ и толстой женщиной, которые выходили на каждой станціи. По дорогѣ, толстая женщина спросила дѣвочку, куда она ѣдетъ.
-- Въ Дублинъ, отвѣчала Мора застѣнчиво.
-- Сегодня ночью и одна? произнесла съ удивленіемъ ея собесѣдница: -- можетъ быть, друзья васъ встрѣтятъ въ Кастльтоуэрѣ.
-- У меня друзья въ Дублинѣ, отвѣчала Мора, покраснѣвъ подъ корою грязи, покрывавшей ея лицо.
-- Я также ѣду сегодня ночью въ Дублинъ, замѣтила толстая женщина.
-- Такъ, можетъ быть, вы мнѣ позволите ѣхать съ вами? промолвила Мора, очень обрадовавшись этой покровительницѣ.
Она рѣшительно не знала, какъ продолжать далѣе свое путешествіе. Станція желѣзной дороги и поѣздъ были для нея страшные, невѣдомые предметы. Поэтому, она инстинктивно вытащила изъ какой-то тряпки всѣ свои билеты и шиллинги, такъ какъ она не разъ замѣчала, что деньги самый дѣйствительный талисманъ, открывающій всѣ двери.
-- У меня есть чѣмъ заплатить за дорогу, сказала она съ гордостью:-- и если вы...
Мора остановилась. Она хотѣла предложить толстой женщинѣ вознагражденіе за ея доброту, но не знала, какъ это сдѣлать. Можетъ быть, эта женщина въ черномъ платьѣ обидится; ея шляпка, украшенная зелеными лентами и фальшивыми розами, возбуждала въ Морѣ восторгъ и страхъ.
Впрочемъ, ея новый другъ сама быстро разрѣшила этотъ трудный вопросъ. Мора заплатила въ Балинавинѣ за билетъ дилижанса изъ полученныхъ ею трехъ фунтовъ стерлинговъ и остающіеся пятьдесятъ пять шилинговъ теперь соблазнительно лежали на ея ладони. Глаза толстой женщины хитро засверкали.
-- Э! сказала она, бросая знаменательный взглядъ на худощаваго мужчину: -- посмотрите, что у этой дѣвочки. Одинъ фунтъ и пятнадцать шиллинговъ.
И, считая деньги, она взяла ихъ въ руки.
-- Неужели ни думаете, дитя мое, продолжала она:-- что на такую пустую сумму можно доѣхать до столицы. Въ Дублинъ ужасно далеко. На пятьдесятъ пять шиллинговъ вы не доѣдете и до половины дороги. Не правда ли, Майкъ?
Мора потомъ вспоминала, что Майкъ нѣсколько секундъ колебался, но толстая женщина насупила брови и, топнувъ ногой, повторила:
-- Не правда ли, Майкъ?
Тогда Майкъ поспѣшилъ подтвердить ея слова:
-- Да, да, не доѣдетъ и до половины дороги.
-- Ровно на полдорогѣ кондукторъ васъ выброситъ среди пустынныхъ полей и полиція васъ можетъ забрать, какъ бродягу, произнесла женщина.
Лицо Моры отуманилось, и сердце ея словно сжали въ тискахъ. Ея вѣра въ Гью была такъ абсолютна, что ей не пришло въ голову спросить въ Балинавинѣ о расходахъ на путешествіе. Онъ, конечно, выслалъ сколько слѣдуетъ. Мысль, что ее бросятъ безъ денегъ въ полѣ между Кастльтоуэромъ и Дублиномъ, показалась ей теперь столь ужасной, что она зарыдала.
-- Полно, полно, дитя мое, не плачьте, сказала толстая женщина, стараясь ее успокоить и озираясь по сторонамъ, изъ боязни, чтобъ кто-нибудь не обратилъ вниманіи на Мору:-- я очень люблю маленькихъ дѣвочекъ. У меня недавно умерла дочка, у которой были точно такіе глаза, какъ у васъ, моя милая. Ради нея, я васъ отвезу въ Дублинъ на свой счетъ. Нечего меня благодаритъ, вѣдь я вамъ сказала, что у меня была дочь, похожая на васъ. Мы съ Майкомъ люди состоятельные и скорѣе издержимъ немного денегъ, чѣмъ дозволимъ оставить бѣднаго ребенка одного въ пустынномъ полѣ.
И она хладнокровно сунула въ карманъ пятьдесятъ пять шиллинговъ.
Толстая женщина исполнила свое обѣщаніе. На станціи желѣзной дороги она взяла для Моры полбилета третьяго класса, заплативъ за него семь шиллинговъ шесть пенсовъ, и благодарная дѣвочка сѣла въ вагонъ рядомъ съ своей благодѣтельницей. Шумъ, суетня, свистки испугали ребенка, но когда поѣздъ тронулся, то она рѣшительно не понимала, что съ ней дѣлается. Поднимается ли она къ потолку или падаетъ сквозь полъ? Отчего это поля плясали и кружились въ ея глазахъ?
-- Не пугайтесь, все обстоитъ благополучно, сказалъ Майкъ успокоительнымъ тономъ:-- не смотрите въ окно и вы скоро привыкните къ ѣздѣ. На этой линіи не бываетъ несчастныхъ случаевъ; только на прошлой недѣлѣ поѣздъ набѣжалъ на угольный вагонъ и смялъ нѣсколько пассажировъ, но они тѣмъ осторожнѣе будутъ теперь. Покушайте пирога со свининой, это отлично развлекаетъ умъ. Вамъ потомъ все покажется простимъ и натуральнымъ.
Мора была очень голодна и взяла кусокъ пирога со слезами благодарности.
Прибывъ въ Дублинъ, она вышла на платформу вслѣдъ за своими друзьями. Зажженные фонари, крики носильщиковъ и вся оживленная сцена большой желѣзнодорожной станціи до того смутили ее, что она со страхомъ озиралась по сторонамъ. Слава Богу, что съ нею были добрые друзья. Она обернулась къ Майку и толстой женщинѣ. Увы, они исчезли. Мора осталась одна безъ гроша денегъ въ незнакомомъ городѣ, въ одиннадцать часовъ ночи.
Теперь она съ быстротою молніи поняла, но слишкомъ поздно, что ее обманули. Толстая женщина въ зеленой шляпкѣ съ розами была воровка, а не добрая самаритянка, за которую ее принялъ невинный ребенокъ. Мора пришла въ ярость, но это была ярость совершенно безпомощная. Что ей было дѣлать? Какая-то мрачная апатія отчаянія овладѣла ею и она неподвижно стояла на быстро опустѣвшей платформѣ.
Дежурный носильщикъ, осматривавшій вагоны и закрывавшій всѣ двери на ночь, съ любопытствомъ посмотрѣлъ на эту маленькую, странную дѣвочку, видимо не знавшую, что ей дѣлать. Онъ сначала хотѣлъ ее прогнать, но она такъ нѣжно, съ такой безмолвной мольбой глядѣла на него. Конечно, это не была бродяга или воровка, и онъ очень сочувственно спросилъ, чего она дожидается.
Его курносый носъ, курчавые волосы и добрые глаза сразу заслужили ея довѣріе. Она успокоилась. Дѣйствительно, она была въ Дублинѣ и, значитъ, цѣль ея достигнута. Въ карманѣ у нея было письмо тюремнаго пастора и, слѣдовательно, ее допустятъ къ Гью.
-- Укажите мнѣ, пожалуйста, дорогу въ тюрьму, отвѣчала она:-- Мора Сюлливанъ никогда не забудетъ васъ въ своихъ молитвахъ.
Молодой носильщикъ улыбнулся, оскаливъ свои бѣлые, чистые зубы.
-- Женщины рѣдко торопятся туда попасть, замѣтилъ онъ:-- рано или поздно, а тебѣ быть тамъ, какъ бродягѣ. Твой отецъ, вѣроятно, сидитъ въ тюрьмѣ? прибавилъ онъ смышленно.
-- Нѣтъ, въ тюрьмѣ сидитъ добрый человѣкъ, къ которому я пріѣхала изъ Балинавина, отвѣчала Мора:-- а злые люди меня обокрали и я осталась безъ гроша.
Молодой носильщикъ весело разсмѣялся странной манерѣ, съ которой эта бѣдная дѣвочка разсказывала случившееся съ нею несчастіе.
-- Сегодня ужь поздно идти въ тюрьму, тебѣ надо подождать до утра, произнесъ онъ.
Мора тяжело вздохнула. На каждомъ шагу являлись передъ нею новыя преграды. Но молодой сторожъ былъ слишкомъ добрый малый, чтобъ оставить на произволъ судьбы этого бѣднаго, брошеннаго въ большомъ городѣ ребенка.
-- Я не могу повести тебя домой ночевать, продолжалъ онъ:-- моя старуха мать сойдетъ съума отъ страха. Ей сейчасъ покажется, что ты воровка, и она подниметъ шумъ. Пойдемъ со мною, я знаю, гдѣ тебя пріютить на ночь, глупый ребенокъ.
Мора взглянула на него подозрительно; такъ грубо обманутая толстой женщиной и ея худощавымъ сотоварищемъ, она теперь питала недовѣріе ко всѣмъ людямъ. Однако, вспомнивъ, что у ней не было ни гроша, она подумала, что этотъ юноша не могъ дѣйствовать изъ корыстныхъ видовъ, и безъ дальнѣйшаго колебанія послѣдовала за нимъ.
Путь имъ предстоялъ не долгій. Ея проводникъ остановился у одного изъ многихъ ночлежныхъ домовъ Дублина и заплатилъ привратницѣ два пенса за ночлегъ Моры.
-- Я приду за тобой утромъ, сказанъ онъ:-- и провожу тебя до тюрьмы, мой бѣдный чертенокъ. Доброй ночи.
И еще разъ оскаливъ свои бѣлые зубы, онъ быстро удалился.
Морѣ выдали соломенный тюфякъ. На полу большой, низкой комнаты валялось много подобныхъ же тюфяковъ, временные владѣльцы которыхъ громко храпѣли. Бѣдная дѣвочка была такъ истощена отъ усталости и перенесенныхъ волненій, что съ благодарностью почувствовала себя подъ какимъ бы то ни былъ кровомъ и на какомъ бы то ни было ложѣ. Она даже не была теперь одинокой -- такое глубокое довѣріе къ себѣ внушили ей улыбающіеся бѣлые зубы новаго друга.
Проснувшись на слѣдующее утро, она увидала тебя среди толпы шумящихъ, смѣющихся, рваныхъ, грубыхъ людей. Нѣсколько минутъ она прислушивалась къ ихъ отрывочнымъ разговорамъ, а потомъ, встряхнувшись, выбѣжала на улицу.
Былъ прекрасный весенній день. Она была такъ слѣпо убѣждена, что юный желѣзнодорожный носильщикъ придетъ за нею, что сѣла на порогъ двери и стала его дожидаться. Ровно въ восемь часовъ онъ показался на улицѣ. Онъ шелъ, покачиваясь со стороны на сторону и весело посвистывая. Этотъ свистъ какъ бы составлялъ неотъемлемую часть его натуры. Онъ, вѣроятно, родился со свистомъ во рту и всю жизнь свистѣлъ, все равно, работалъ ли онъ, или отдыхалъ.
-- Ну, дойдемъ, дѣвочка, сказалъ онъ съ добродушной улыбкой: -- да поторопись, мнѣ надо быть на желѣзной дорогѣ въ девять часовъ.-- Ай, ай! прибавилъ онъ, пристально смотря на нее:-- ты, кажется, умираешь съ голода!
И, не говоря болѣе ни слова, онъ направился въ сосѣднюю лавочку, гдѣ купилъ ей булку и кружку молока. Мора набросилась на нихъ съ понятной жадностью, такъ какъ она въ теченіи двадцати-четырехъ часовъ только утромъ съѣла дома немного картофеля и вечеромъ въ вагонѣ ломоть пирога съ миніатюрнымъ кускомъ свинины.
Тюрьма находилась на противоположномъ концѣ города, и маленькая дѣвочка, едва поспѣвая за быстро шагавшемъ носильщикомъ, находила особое утѣшеніе въ его непрерываемомъ свистѣ. Хотя живыя, веселыя мелодіи, насвистываемыя ея другомъ, нисколько не соотвѣтствовали ея мрачному настроенію и ожидавшему ея грустному свиданію съ Гью, но онѣ какъ-то вселяли бодрость и надежду въ ея маленькое, мужественное сердце.
Черезъ полчаса они подошли къ громадному, угрюмому зданію, которое окружала высокая кирпичная стѣна.
-- Ну, вотъ и тюрьма, сказалъ юный носильщикъ, неожиданно останавливаясь передъ воротами и прерывая на минуту свой свистъ.
Мора безпомощно посмотрѣла на него. Онъ засмѣялся и громко позвонилъ въ колокольчикъ. Калитка отворилась, и тюремный сторожъ высунулъ свое старое морщинистое лицо.
-- Ну, прощай, красотка, воскликнулъ юноша, объяснивъ сторожу, зачѣмъ явилась дѣвочка:-- живи счастливо и не открывай такъ широко своихъ глазъ: это вредно для здоровья и не спасетъ твоей души...
Онъ затянулъ извѣстную ирландскую пѣсню, потомъ прервалъ ее на полунотѣ и весело захохоталъ, оскаливъ свои зубы. Черезъ минуту онъ уже быстро удалялся по улицѣ, громко насвистывая какую-то любимую мелодію дублинскихъ оборванцевъ.
Бѣдной Морѣ пришлось подвергнуться долгому оффиціальному искусу, прежде чѣмъ ее допустили во внутренность тюрьмы. Прежде всего привратникъ прочелъ письмо тюремнаго патера, на что потребовалось около десяти минутъ. Усвоивъ себѣ окончательно тотъ фактъ, что дѣло шло о Гью Мак-Гратѣ, онъ строго посмотрѣлъ на Мору и сомнительно покачалъ головою, словно она была сообщницей убійцы. Потомъ, не переставая бросать на нее подозрительные взгляды, онъ передалъ ее другому сторожу, который, проведя ее по нѣсколькимъ корридорамъ, оставилъ одну въ небольшой комнатѣ съ обнаженными стѣнами и каменнымъ поломъ.
Прошло полчаса; тревожное ожиданіе и тяжелое одиночество въ этой мрачной комнатѣ показались особенно мучительными бѣдной дѣвочкѣ послѣ прогулки съ веселымъ юношей по улицѣ, залитой яркими лучами утренняго солнца. Наконецъ, дверь отворилась, и вошли три человѣка въ мундирахъ. Они холодно и молча стали смотрѣть на ребенка. Мора хотѣла произнести нѣсколько любезныхъ словъ, но они замерли у нея на устахъ. Неизвѣстные люди продолжали молча осматривать ее съ головы до ногъ. Затѣмъ одинъ изъ нихъ вышелъ, черезъ минуту вернулся, пошептался съ другими и снова исчезъ. Эта безмолвная сцена начинала уже пугать Мору, какъ вдругъ тихо, неслышно вошелъ въ комнату патеръ.
Бѣдная дѣвочка очень обрадовалась его появленію и почтительно ему присѣла. Онъ былъ высокаго роста, худощавый, съ суровымъ, аскетическимъ лицомъ.
-- Васъ зовутъ Мора Сюлливанъ? спросилъ онъ.
-- Да, отвѣчала дѣвочка смѣло:-- и я жду свиданія съ Гью Мак-Гратомъ.
-- Онъ часто спрашивалъ о васъ, произнесъ патеръ: -- ваше посѣщеніе будетъ большой для него радостью. Онъ -- закоснѣлый преступникъ, и я надѣюсь, что вы смягчите его непокорную душу, неподдающуюся никакимъ увѣщаніямъ. Вы не должны забывать, дитя мое, что вашъ другъ очень близокъ къ смерти и вы не должны смущать его ложными, несбыточными надеждами.
Мора вздрогнула. Ей все еще не вѣрилось, что Гью вскорѣ умретъ на висилицѣ. Хотя жизнь ея не была усѣяна розами, но мысль о хладнокровномъ убійствѣ человѣка чѣмъ-то осязательно не существующимъ и часто на смѣхъ называемымъ человѣческимъ правосудіемъ было непонятно для ея дѣтскаго ума. Какъ! ея добрый благородный, честный, мощный Гью будетъ позорно казненъ за чужое преступленіе, а ея отецъ... Нѣтъ это было непостижимо, невозможно! Она закрыла лицо руками и горько заплакала.
-- Ну, пойдемъ, дитя мое, къ арестанту; онъ готовъ васъ принять, сказалъ патеръ, который въ своей черной рясѣ казался вѣстникомъ смерти.
Мора машинально послѣдовала за нимъ. Они прошли много широкихъ корридоровъ, много запертыхъ дверей, какъ бы чудомъ отворявшихся передъ ними и, наконецъ, очутились въ самомъ мрачномъ отдѣленіи этого мрачнаго зданія, передъ келіями приговоренныхъ къ смерти. Ключъ щелкнулъ въ двери одной изъ этихъ келій, дверь отворилась и Мора, дрожа всѣмъ тѣломъ, увидала Гью.
На минуту въ глазахъ у нея потемнѣло, ей стало страшно и она едва не обратилась въ бѣгство, но потомъ воспоминаніе о всемъ случившемся, горе, стыдъ, надежда, отчаяніе могучимъ потокомъ наводнило ея сердце. Забывъ присутствіе патера, забывъ, гдѣ она находилась, забывъ все на свѣтѣ и видя только передъ собою благороднаго мученика, невинно приговореннаго къ смерти, она бросилась къ нему и громко рыдая, обняла его мощную фигуру своими маленькими дѣтскими руками.