Изъ разсказовъ ямщика о политическихъ.-- Скала "Чертовъ логъ" В. Г. Короленко.-- Верхоленскъ.-- Побѣгъ политическаго въ корзинѣ.-- На лодкѣ.-- Зимовье.-- Политическіе въ дорогѣ.-- Берега Лены.-- Барышню потеряли.-- По "осеннему тракту".-- "Пари".-- Хитрый побѣгъ политическаго.
-- Везъ якутъ генералъ-губернатора на лошадяхъ. Тотъ все торопилъ. Якутъ гналъ, гналъ, наконецъ, остановилъ лошадей, слѣзъ и говоритъ: "не понимаю ничего:-- когда урядникъ ѣдетъ, онъ все торопитъ, говоритъ -- засѣдатель его ждетъ, когда засѣдатель ѣдетъ, тогда говоритъ, что исправникъ гонитъ, когда исправникъ,-- тогда, говоритъ, что губернаторъ... А тебя какой чертъ торопитъ?" -- разсказываетъ мнѣ ямщикъ, останавливая посреди поля лошадей... У него добродушное лицо сибиряка -- "мужика", знающаго себѣ цѣну, хотя онъ и одѣтъ въ жалкіе остатки того, что лишь нѣкогда было пиджакомъ... Онъ, очевидно, желаетъ предупредить "событія" и заранѣе поминаетъ черта, на случай, если и я буду торопить его... Почти всѣ сибирскіе ямщики отчаянно гонятъ лошадей, но всегда даютъ имъ передышку на полупути станка, хитро останавливая на нѣсколько минутъ "поправить сбрую"... Въ это время, какъ ни торопишься, поневолѣ вступаешь съ ними въ бесѣду... Мой ямщикъ слѣзаетъ съ козелъ и подходитъ въ лошадямъ.
-- Ахъ ты, проклятая, чтобъ те въ глаза язвило, журрдра,-- ругаетъ онъ пристяжную, укоризненно глядя ей въ морду...
-- Чего ты, дядя, ругаешься?-- спрашиваю я...
-- А такъ, что эта лошадь только и годится братскимъ (бурятамъ) на мясо,-- отвѣчаетъ онъ.-- Видишь: баринъ торопится, все ямщика гонитъ, а она хвостомъ себѣ ворочаетъ!.. А чего ты, баринъ, такъ торопишься?..
Я объясняю, что ѣду на защиту по политическому дѣлу, что никто до сихъ поръ не можетъ дать мнѣ толкомъ свѣдѣній, когда изъ Жигаловой отходитъ пароходъ, къ которому часу и въ какой день я долженъ поспѣть туда, чтобъ не запоздать въ Якутскъ. Поэтому я не могу расчитать времени и боюсь потерять хотя минуту... Всѣ, кого ни спрашивалъ, если и ѣздили въ Якутскъ, то не по своей волѣ и везли ихъ не на пароходѣ, а на баржѣ-паузкѣ...
-- А вѣдь, вѣрно,-- замѣчаетъ ямщикъ,-- сколько вожу, въ Якутскѣ самъ побывалъ, матросомъ ѣздилъ, а не знаю... И никто не знаетъ... Только ты, баринъ, не торопись: отъ Жигаловой до Усть-Кута такой пароходъ ходитъ, что на лодкѣ скорѣй доберешься... Что зря, такъ гнать... Помню, разъ тоже барышню везъ... Все меня гнала. Хуже исправника...-- "Въ Верхоянскъ, говоритъ, ѣду, ночи не сплю, тороплюсь къ своему милому, я ему, значитъ, невѣста... Государственный онъ, студентъ... Услали его туда на 10 лѣтъ"... Потомъ назадъ она возвращалась... Я ее сразу узналъ. вольнымъ дружкомъ у станка стоялъ... Узнать ее трудно было. Какъ живой мертвецъ ходитъ.-- Что, спрашиваю, барышня, и назадъ такъ торопишься? Доѣхать не успѣла, какъ домой, соскучила!-- смѣюсь даже. Тутъ она и расплакалась...-- "Пріѣхала я, наконецъ, въ Якутскъ, а товарищи моего Вани мнѣ и говорятъ, что уже два мѣсяца, какъ умеръ"... Письмо оттуда три мѣсяца идетъ, телеграфа нѣтъ... Какъ умеръ, такъ сейчасъ же написали. Она къ нему ѣдетъ, а къ ней письмо идетъ... Вотъ и торопилась...
Ямщикъ замолкаетъ, тихо сплевываетъ, садится на козлы и начинаетъ бѣшено гнать лошадей...
Такъ гонятъ всю дорогу только "дружки" или, подъѣзжая къ станку, дежурные ямщики. Но "дружки" -- это излишняя роскошь, ихъ приходится брать втридорога, когда на станкахъ нѣтъ дежурныхъ ямщиковъ.
Дорога вездѣ грунтовая, шоссе нигдѣ нѣтъ, кое-гдѣ у станковъ попадаются кузницы, мелькнула, даже, одинъ разъ крошечная малороссійская хатка съ цвѣтами въ окнахъ, кое-гдѣ на околицахъ деревень установлены заставы, охраняемыя нищими-калѣками... Заставы -- ворота устроены для защиты посѣвовъ отъ потравъ. На бѣглый взглядъ, засѣянныя поля мало чѣмъ отличаются отъ малороссійскихъ близь Миргорода или Сорочинецъ...
Но вотъ и паромъ около селенія Качугскаго. Мы переѣзжаемъ рѣку Лену -- пока небольшую рѣченку, которая затѣмъ превращается около Якутска въ могучую, быструю рѣку, шириною 10 верстъ, а за Якутскомъ расплывающуюся въ самое жаркое время на 30 верстъ ширины... Точно море... {Благодаря массѣ острововъ, ширина рѣки не бросается въ глаза. Капитанъ парохода, часто ѣздившій на "Громовѣ" за Якутскъ до Ледовитаго океана, говорилъ мнѣ, будто многіе не вѣрятъ, что рѣка такъ широка.}.
Путь тянется теперь по берегу рѣки Лены... Иногда сѣрая лента дороги забирается въ прибрежныя крутыя и высокія горы, изумительной красоты, потомъ падаетъ внизъ и снова вьется по берегу рѣки.. Около станка Петровскаго находится знаменитый Шамановъ логъ -- тотъ самый "чертовъ логъ", который такъ художественно описанъ В. Г. Короленко въ его захватывающемъ разсказѣ "Убивецъ"... Только скала -- страшный палецъ, грозно торчавшій надъ дорогой, лѣтъ шесть назадъ развалила и, грохнувъ поперекъ дороги въ рѣку, запрудилъ на половину ея быструю течею... И сейчасъ этотъ "палецъ" лежитъ поперекъ дороги высокимъ бугромъ, точно курганъ страшныхъ воспоминаній этого закутка...
-- Пріѣзжали сюда инженеры, взрывали порохомъ... Да куда дѣнешь столько камня, когда надъ дорогой такая крутая гора,-- повѣствуетъ ямщикъ,-- вишь, и сейчасъ съ опаской приходится ѣхать!..
-- А что, какъ тутъ на счетъ разбоя?
-- Да, самое разбойницкое мѣсто,-- лучше, баринъ, не спать, поглядывать...
Я вылѣзаю изъ возка и поднимаю кусокъ "пальца", мнѣ хочется довезти его съ собою до полтавщины и передать на память В. Г. Короленко...
Вотъ, уже четыре станка мы ѣдемъ по берегу Лены. Это все больше заливной ярко-зеленый лугъ, одной стороной упирающійся въ рѣку, другой -- въ горы, покрытыя неизмѣнной тайгой. Кое-гдѣ попадаются вспаханныя поля. Иногда дорога подходитъ къ самымъ горамъ -- крутымъ и высокимъ скаламъ изъ красной плиты съ прослойками красной глины. Надъ водой берегъ у скалъ заросъ алеей "талины" (тальника, вродѣ вербы).
Около станковъ вездѣ столбы съ надписями -- сколько верстъ до Иркутска, Верхоленска и Киренска.
И разстоянія эти громадны -- все сотни верстъ. Кромѣ того, на тѣхъ же столбахъ надписи съ указаніемъ числа жителей.
-- Мужчинъ -- 85, женщинъ -- 60,-- началъ я какъ-то читать.
-- "А воровъ 15",-- продолжилъ въ тонъ мнѣ ямщикъ...
-----
Верхоленскъ расположенъ на дивной долинѣ Левы, усынанной спѣлымъ глодомъ и яркимъ шиповникомъ. Когда-то этотъ городокъ съ нѣсколькими мелочными лавочками, базаромъ, церковью, школой, министерской аптекой былъ извѣстенъ, какъ мѣсто ссылки политическихъ. Но теперь сюда никого изъ нихъ не ссылаютъ, какъ въ населенный пунктъ.-- Въ цѣломъ рядѣ циркуляровъ иркутскихъ генералъ-губернаторовъ, начиная съ восьмидесятыхъ годовъ, указывается на необходимость ставить политическимъ ссыльнымъ всевозможныя къ тому препятствія. Благодаря якутскому дѣлу, я имѣлъ полную возможность познакомиться съ этими безсердечными, жестокими циркулярами!
Верхоленскъ нельзя смѣшивать съ Верхоянскомъ -- этимъ ужаснѣйшимъ изъ ужасныхъ мѣстъ политической ссылки... А между тѣмъ эти сходныя названія путаютъ очень многіе... Помнится, Кеннанъ передаетъ исторію жены доктора Бѣлаго. Она поѣхала къ нему изъ Петербурга тогда, когда еще не было желѣзныхъ дорогъ. Нѣсколько мѣсяцевъ провела несчастная женщина въ тяжеломъ пути, считая, что концомъ ея мученій явится г. Верхоленскъ, найденный ею на картѣ Сибири. И когда, наконецъ, она добралась сюда, то узнала, что мужа ея въ Верхоленскѣ нѣтъ, что онъ въ Верхоянскѣ, а что до Верхоянска нужно ѣхать еще столько же, но дорога тяжелѣе и ужаснѣе. Это такъ подѣйствовало на растерявшуюся одинокую женщину, что она сошла съ ума и скончалась въ Верхоленскѣ... И сейчасъ на Верхоленскомъ кладбищѣ высится старый черный, весь въ морщинахъ и трещинахъ крестъ надъ ея страдальческой могилой...
Теперь Верхоленскъ и Верхоянскъ смѣшиваютъ, главнымъ образомъ, почтовые чиновники и почтальоны, создавая тѣмъ безконечное, на долгіе мѣсяцы, запозданіе писемъ для жителей Верхоленска.
Но, несмотря на отсутствіе ссыльныхъ въ Верхоленскѣ, политическая ссылка наложила свою печать на этотъ край. Я не говорю о такихъ заурядныхъ явленіяхъ, какъ то, что здѣсь много лавочниковъ изъ бывшихъ политическихъ ссыльныхъ рабочихъ. Нѣтъ, здѣсь можно много наслышаться и разсказовъ про политическихъ.
Когда мы выѣхали за околицу Верхоленска, у колеса возка отвинтилась гайка, и мы чуть не вывалились. Я попросилъ ямщика помочь мнѣ снова уложить вещи. Глядя на мой чемоданъ, ямщикъ, ухмыляясь, произнесъ:
-- А что, баринъ, вѣдь въ этомъ чемоданѣ можно политическаго увезти...
-- Какъ такъ?-- спросилъ я,-- не увезешь, задохнется и не помѣстится.
-- Чего не помѣстится?-- засмѣялся ямщикъ.-- Я самъ разъ везъ изъ Александровской каторжной тюрьмы... И какъ это они -- государственные ловко устроили. Когда освобождали двухъ, стали осматривать ихъ вещи. Они и показываютъ большую корзину, полную книгъ... А подъ книгами-то живой человѣкъ лежитъ.-- Потомъ мнѣ надзиратель разсказывалъ.-- Офицеръ посмотрѣлъ и говоритъ солдату:-- Ну, ладно, будетъ. А солдатъ въ отвѣтъ:-- "какъ прикажете Ваше Высокородіе,-- я могу разыскивать по всему свѣту и могу ограничиться ничѣмъ". Такъ и не посмотрѣли. Вынесли корзину. Тяжелая, страсть. Одинъ изъ государственныхъ даже еще смѣется.-- Экая у тебя корзина тяжелая, сколько книгъ ты собралъ! И что вы думаете, до сихъ поръ понять не могу, какъ это онъ тамъ помѣстился, въ какой только калачикъ человѣкъ можетъ превратиться! А, вѣдь, и политическій былъ важный -- въ каторгу шелъ... Привязали корзину сзади. Покатили. Сидятъ эти двое, молчатъ.-- Пріѣхали на станокъ. Начали мы перекладывать вещи, кладемъ на землю. Все ничего. Только поставили и корзину, вдругъ собаченка, какъ подлетитъ, и яу на корзину лаять!-- Фу, ты, лѣшій. Сколько вещей на своемъ вѣку перекладывали, никогда на нихъ собака не лаяла, а тутъ такъ и хочетъ вцѣпиться!-- Писарь мнѣ и шепчетъ:-- Надо бы посмотрѣть, что тамъ такое у нихъ въ корзинѣ, нѣтъ ли убитаго. Въ это время подходитъ одинъ изъ нихъ и этакъ спокойно говоритъ:-- "посмотрите, какъ собака на корзину лаетъ, видно мышенокъ въ нее забрался. Сколько крысъ и мышей у насъ въ тюрьмѣ было!" Какъ сказалъ, такъ писарь и успокоился, видитъ -- дѣло безъ утайки!... Ну, корзину и увезли. А потомъ разбирай,-- что тамъ -- мышенокъ или человѣкъ былъ!... Подъ вечеръ они ѣхали, ночью взяли дружка, корзину въ телѣгу поставили и выпустили.-- Дальше втроемъ поѣхали...
На разстояніи между Верхоленскомъ и Киренскомъ, т.-е. на 1200--1500 верстъ, нѣтъ ни одной больницы. Простая лихорадка или острый ревматизмъ могутъ оказаться здѣсь неизлѣчимыми, мучительными болѣзнями, такъ какъ нигдѣ по пути не найти ни хинина, ни салициловаго натра. Можно себѣ представить, что переживаютъ въ этомъ медленномъ пути изнуренные тюрьмами политическіе ссыльные, идущіе часто безъ достаточной верхней одежды, выхваченные изъ дому безъ всякихъ запасовъ не только лекарсгвъ, по даже продуктовъ...
Мы проѣзжаемъ деревню Качтенево, раскинувшуюся на берегу Лены. Здѣсь единственная на всей безконечной рѣкѣ водяная мельница...
Дорога все еще бѣжитъ по берегу Лены. Тѣ-же красныя скалы, тѣ-же лужайки береговъ. Въ узкихъ мѣстахъ дороги, гдѣ она жмется къ скалѣ надъ водой, уставлены даже заборчики изъ столбиковъ съ перекладинами. На томъ берегу тянется пологимъ покатомъ тайга... И, несмотря на столбики и заборчики, все это разительно глухо и пустынно...
Мы приближаемся къ Жигаловой. На одномъ изъ станковъ дѣвочка выноситъ въ грязной мискѣ земляники.
-- Купи, баринъ, дальше нигдѣ не будетъ. Губернаторъ ѣхалъ -- тоже бралъ,-- убѣждаетъ она меня.
-- Я-бы взялъ, если-бы къ ней сливокъ достать и сахара...
-- И губернаторъ тоже бралъ молока; постой, я тебѣ тоже столку сахару.
-- Въ чемъ-же ты столкешь?
-- А вотъ въ платочкѣ, съ головы сниму и столку.
И замѣтивъ, что я гляжу на нее съ колебаніемъ, дѣвочка мнѣ сказала:-- чего ты, баринъ, сумлѣваешься?-- Я и губернатору въ платочкѣ толкла, онъ двѣ тарелки попросилъ, далъ тридцать копѣекъ... Больше нигдѣ земляники не будетъ!
Я рѣшаю, что разъ самъ губернаторъ пользовался толченымъ сахаромъ изъ ея грязнаго платочка, то, очевидно, и мнѣ не пристало отказываться, тѣмъ болѣе, что ротъ все равно полонъ самой возмутительной пыли. И, заѣдая "въ послѣдній разъ" землянику, я думаю о томъ, въ какой глухой уголъ ѣду, если губернаторъ, возвращаясь оттуда, набрасывается на такое угощеніе...
Но вотъ и Жигалово -- небольшая деревушка. На берегу Лены видны почтовыя лодки, шитики. Я покупаю сѣтку отъ комаровъ и разныхъ маринадовъ, за которые переплачиваю сравнительно съ Иркутскомъ тройныя деньги. Дальше ничего нигдѣ не купить.
Наконецъ, ѣду въ сторону, къ дальнему берегу Лены, на "резиденцію" Минеевыхъ, откуда долженъ отойти ихъ пароходъ.
Лошади останавливаются.
Удивительно любятъ сибиряки это слово "резиденція". Точно у нихъ вездѣ короли... Да оно въ дѣйствительности такъ и есть, ибо эти резиденціи всегда принадлежатъ денежнымъ королямъ того или иного раіона. Резиденція Минеевыхъ, Громовыхъ, Коковиныхъ и Басовыхъ, Глотова, Сибиряковыхъ... А поглядишь: просто на просто большой помѣщичій дворъ, хозяйство.
Я иду къ королю Минеевской резиденціи узнать,-- когда пойдетъ его пароходъ. Знакомлюсь съ "самимъ".-- Это еще сравнительно молодой, энергичный и любезный человѣкъ.
-- Видите-ли,-- говоритъ онъ увѣренно,-- когда пойдетъ пароходъ -- я и самъ не знаю: я получилъ письмо отъ брата, пишетъ, что хочетъ пріѣхать повидаться, вотъ и приходится подождать... И, замѣтивъ мое молчаливое изумленіе, а можетъ быть и негодованіе, онъ поспѣшно прибавляетъ:-- видители, пароходъ немножко за камни зацѣпилъ, нужно крылья поправить... Онъ совсѣмъ малютка...
-- А какъ же пассажиры?-- спрашиваю я.
-- О, имъ будетъ прекрасно: для пассажировъ барка съ каютами, они всѣ могутъ остановиться въ ней и пожить. Въ ней удобно, очень, очень хорошо... Подождутъ денька два, три, четыре...
Я объясняю ему, по какому поводу ѣду, и прошу сказать по правдѣ, когда и какъ мнѣ ѣхать.
И молодой Минеевъ оказывается очень добросовѣстнымъ человѣкомъ.
-- Я и самъ не знаю, когда пойдетъ пароходъ,-- сообщаетъ онъ,-- лучше поѣзжайте на лодкѣ, дѣло будетъ вѣрнѣе...
-----
Дѣлать нечего. Приходится ѣхать въ лодкѣ. Моя спутница рѣшаетъ остаться, ждать пароходъ. Я наскоро прощаюсь съ нею и отправляюсь нанимать проходной "шитикъ" -- большую лодку съ будкой посреди. Такъ совѣтуютъ мнѣ всѣ, съ кѣмъ ни заговоришь,-- иначе не будетъ покоя: на каждомъ станкѣ придется мѣнять лодку, перекладывать вещи. Мнѣ указываютъ хозяевъ "шитиковъ". Отыскиваю. За пользованіе "шитикомъ" уплачиваю впередъ 10 рублей. Пріѣхавъ въ Усть-Кутъ, долженъ сдать "шитикъ" писарю почтовой станціи. Никакихъ другихъ хлопотъ. А, затѣмъ, почтовый пароходъ и уже до самаго Якутска безъ пересадокъ!
Шитикъ -- очень хорошъ. Посреди него -- помѣстительная каюта съ порядочными окнами, столъ, скамьи...
Трогаемся. На веслахъ два гребца и рулевой. Я распаковываю вещи, устраиваюсь, любуюсь видами... Мы выѣзжаемъ изъ залива рѣки на открытый протокъ и быстро несемся по теченію. Кругомъ тайга, камни... "Ямщики" молча гребутъ...
Далѣе, до самаго Якутска, на разстояніи почти трехъ тысячъ верстъ, нѣтъ другого сообщенія, какъ по рѣкѣ. Правда, зимою возятъ на лошадяхъ по льду Лены. Бываетъ, что въ распутицу, между 15 сентября и 15 ноября, нѣтъ никакого сообщенія, или возможно пробраться только мѣстами и только верхомъ...
Не успѣваемъ мы отъѣхать и пяти верстъ, какъ на встрѣчу намъ поднимается буйный вѣтеръ. Я уже проклинаю въ душѣ, что взялъ такой большой шитикъ, съ такой громадной будкой, торчащей противъ вѣтра, точно нарочито натянутый парусъ. Лодка медленно ползетъ... Начинаю томиться: первый станокъ -- длиною въ 80 верстъ...
Посреди станка, въ тайгѣ, одиноко торчитъ жалкая четыреугольная избушка съ сарайчикомъ. Около нея расчищенная полянка и ничего болѣе...
А кругомъ шумитъ глухая тайга да валяются повсюду дерева бурелома -- безъ коры и вѣтвей, иногда обгорѣлыя, точно бревна отъ разрушенной послѣ пожара постройки...
-- Что это за домишко?-- спрашиваю я моихъ "ямщиковъ".
-- Зимовье", баринъ...
-- Для чего-жъ оно?
-- А такъ что зимой ямщикамъ и проѣзжающимъ холодно весь станокъ 80 верстъ безъ передышки ѣхать, иной разъ замерзнуть можно, вотъ и заѣзжаютъ. На зиму сюда одинъ поселенецъ переходитъ. Есть самоваръ, чай всегда можно купить... И отогрѣваются... Хорошее зимовье!..
-- Какой тамъ хорошее! Избенка на курьихъ ножкахъ!
-- Да ты, баринъ, должно не видалъ настоящаго зимовья?
-- Какого?
-- Да такого, что по тайгѣ вездѣ!..-- Стоитъ себѣ въ тайгѣ избенка, будто вѣдьма въ ней живетъ. Пустая, холодная, нетопленная. Полъ земляной, потолокъ и стѣны. Ничего кругомъ. Прямо, ящикъ деревянный. Только камелекъ да дрова внутри сложены. Всякій, кто ѣдетъ мимо, заходитъ, раскладываетъ огонь. Дыму больше, чѣмъ тепла. А отогрѣется, обязанъ самъ собрать дрова и сложить въ зимовьѣ, чтобъ тому, кто послѣ проѣдетъ, можно было-бы отогрѣться.-- Не губи другого! Такой порядокъ заведенъ... Уходишь, двери притворить обязанъ. Да не помогаетъ. Иной разъ зайдешь въ зимовье, а въ немъ -- медвѣдь: черезъ крышу въ трубу камелька забрался! Выгналъ его кто-нибудь изъ берлоги. Тогда берегись!.. Вотъ какія бываютъ "зимовья"!-- Страшнѣе самого мороза... А такая теплушка -- благодать!..
-- Ну, и благодать!..
-- Не говори такъ, баринъ! Везли мы этой зимою партію политическихъ. По трое въ каждомъ возкѣ да по жандарму. Какъ схватили ихъ, такъ и повезли. Одежда плохонькая. А морозъ страшный, лютый, больше сорока градусовъ, говорили. Гдѣ ямщики сжалуются, дадутъ дохи, а гдѣ нѣтъ и такъ ѣдутъ,-- понадѣвали на себя все, что есть, въ одѣяла, подушки закутались... Мы-то свою одежу дали, да одному грузину, изъ теплыхъ краевъ, не хватило. Вотъ проѣхали верстъ восемь,-- онъ и завопилъ. Ничего не умѣетъ по-русски.-- Кричитъ: "скандалъ!" -- и баста. Другого слова не находитъ. Потомъ даже плакать началъ... Одинъ товарищъ его, тоже политическій, снялъ съ себя, что пришлось, другой тоже снимаетъ. Мы кричимъ: что вы дѣлаете, замерзнете, нельзя раздѣваться! Накинули они на грузина -- не помогаетъ. Видимъ, плохо дѣло: затихъ, заснуть можетъ, замерзнетъ. Начали мы гнать лошадей... Неслись, какъ вѣтеръ! Вотъ пріѣхали къ этому самому зимовью. А онъ увидалъ его, пришелъ въ себя и снова давай кричать свое: "скандалъ!" да "скандалъ!"... Вошли въ зимовье. А тамъ огонь разведенъ, тепло, самоварчикъ стоитъ. Какъ увидалъ грузинъ, обрадовался страшно, самъ не свой, бѣгаетъ по зимовью, танцуетъ и отъ радости кричитъ: "долой, долой!"... Слово второе сразу нашелъ!
-- Какъ?
-- Да такъ и кричитъ:-- Долой, долой!-- Онъ съ политическими все шелъ, ну замѣтилъ, что какъ тѣ развеселятся или соберутся вмѣстѣ, такъ сейчасъ и кричатъ -- "долой содержаніе! долой содержаніе!" Онъ отъ нихъ это слово и перенялъ. Только два слова по русски и зналъ: "скандалъ" и "долой". Вотъ оно какое веселое мѣсто это зимовье... И нѣмой заговоритъ!
-- Ну, а что было съ нимъ дальше, замерзъ или нѣтъ?
-- А кто жъ его знаетъ -- наше дѣло ямщицкое. Достали и ему тутъ, вродѣ дохи, московскій тулупъ отъ поселенца. Сжалился. Мы потомъ привезли ему обратно...
-----
Я окончательно изнываю отъ медленной ѣзды. Попробовалъ, чтобы развлечься,-- выкупаться. Солнце -- жаркое; несмотря на сильный вѣтеръ, въ воздухѣ тепло.
Я плыву рядомъ съ шитикомъ. Вода -- холодная, "ледяная". Точно у насъ въ Малороссіи поздней октябрьской осенью...
-- А что, холодно?-- спрашиваетъ одинъ изъ ямщиковъ...
-- Очень.
-- Ну, вотъ попадешь на пароходъ, тогда хорошо будетъ: какъ остановится подольше, попроси машиниста паръ въ воду пустить и купайся съ колеса пониже! По лопастямъ спуститься можно, сбоку на полочкѣ тамъ, внутри колеса, удобно раздѣваться. Только далеко не заплывай, да повыше по водѣ держись! Многіе такъ на Ленѣ съ парохода купаются...
Я выбираюсь изъ воды и очень скоро чувствую солнечный ожогъ лица... Уже на завтра у меня слѣзла кожа со всего носа.
Цѣлый день проходитъ въ пути перваго-же станка. Тридцать верстъ мы ѣдемъ десять часовъ! Если такъ будетъ дальше, вмѣсто двухъ -- трехъ сутокъ, придется ѣхать восемь.
Разспрашиваю ямщиковъ. Они совѣтуютъ бросить "шитикъ" и двинуться дальше на самыхъ маленькихъ почтовыхъ лодкахъ, снимая верхъ отъ вѣтра. Такъ и дѣлаю..
Теперь я ѣду на простой "почтовой" лодкѣ. Эти лодки не похожи на наши европейскія. Онѣ -- длиною шаговъ двадцать, почти плоски и сколочены изъ цѣльныхъ толстыхъ, некрашенныхъ и несмоленныхъ досокъ отъ вѣковыхъ сосенъ, какими богата только Сибирь. Надъ водой борта поднимаются въ ширину одной доски. Но лодки -- очень устойчивы. Кочата замѣняетъ колышекъ, на веслахъ дужки изъ хвороста. На полу лодки небрежно брошены подмостки -- такія-же длинныя неструганныя доски. На подмосткахъ лежитъ "кошма" -- большой кусокъ грубаго войлока. И ничего больше. Можно либо лежать, либо сидѣть на собственномъ чемоданѣ. Скамьи лишь для гребцовъ.
Такъ какъ я тороплюсь, теперь у меня четыре гребца: два на носу лодки и два у кормы, почти вплоть у рулеваго. У длинной деревины, замѣняющей, какъ на Днѣпровскихъ плотахъ, руль, стоитъ ямщикъ. Гребцы одѣты въ красныя ситцевыя рубахи, шаровары и особые сапоги изъ приставныхъ голенищъ со штрипками и кожаныхъ лаптей. Мы снимаемъ верхъ лодки -- полукруглую будку. Лодка теперь идетъ быстро. Прежде, чѣмъ тронуться въ путь, я говорю гребцамъ, что дамъ 2 рубля на водку, если станокъ (большею частью около 20 верстъ) мы пройдемъ за 2 часа. И лодка летитъ по 10 верстъ въ часъ.
Ямщики поснимали шапки отъ жары и смѣются, что меня въ деревнѣ примутъ за священника. Они всегда снимаютъ шапки, если везутъ священника.
Когда на встрѣчу дуетъ сильный вѣтеръ, я беру трехъ гребцовъ и пару лошадей съ ямщиками на нихъ. И лодку тянутъ бичевой.
Оба берега Лены, высокіе и крутые, покрыты темно-зеленой тайгой, ползущей на самыя неприступныя скалы и покрывающей верхушки ихъ шапками изъ темно-зеленаго каракуля... Но иногда на берегахъ, когда сопки уходятъ вдаль, раскрываются прекрасные сѣнокосы... По прежнему попадаются красныя горы съ красными прослойками, лежащими, какъ графитъ. Иногда на горахъ тайга становится фіолетовой -- это выжженные лѣса. И нигдѣ нѣтъ горизонта. Каждый моментъ рѣка кажется озеромъ, кончающимся тутъ же около горъ... Безлюдье поразительное... Построекъ въ пути никакихъ. На берегу попадаются только вороны и черныя цапли. Деревушки жалкія, сѣрыя, безъ деревьевъ, разнообразятся лишь новыми постройками изъ свѣжаго лѣса.
Но на станкахъ-деревушкахъ (другихъ нѣтъ) во всякое время дня и ночи ждутъ и староста, и писарь, и дежурные ямщики-гребцы. И бѣгать въ поискахъ ихъ не приходится... Гребцу полагается плата такая же, какъ лошади: по 4 коп. верста.
Ночью на Ленѣ отчаянно холодно, находитъ густой туманъ. Я не запасся мѣховой одеждой. И, несмотря на середину іюля, дрожу отъ холода въ осеннемъ пальто и одѣялѣ... И становится жутко... Угрюмая тайга дѣлается совершенно черной, горы тяжело нависаютъ надъ рѣкой... Куда ни глянь -- непролазное, глухое безлюдье... Впередъ на пятнадцать верстъ -- ни души, а по сторонамъ на тысячи верстъ брошенная всѣми, кромѣ звѣрья, тайга...
Первой же ночью спрашиваю о чемъ-то ямщика, и онъ вдругъ отвѣчаетъ на прекрасномъ украинскомъ языкѣ.
-- Какъ вы сюда попали?-- изумляюсь я.
-- За убійство. Отбылъ каторгу на Сахалинѣ, бѣжалъ съ поселенія,-- спокойно отвѣчаетъ онъ...
-- И прибѣжали сюда?
-- Нѣтъ, снова убилъ, семейство вырѣзалъ, въ Усть-Кутѣ каторгу отбывалъ, а здѣсь остался на поселеньи...
-- Ну, а вы здѣшній?-- спрашиваю другого.
-- Нѣтъ, калуцкій,-- да я за пустяки,-- такъ, за грабежъ сюда пришелъ...
-- А вы?-- обращаюсь къ третьему.
-- Я больше за конокрадство и за кражи...
Этотъ разъ у меня только трое ямщиковъ, такъ какъ на станкѣ нашлась небольшая легонькая лодка.
-- Ну, братцы, и компанія же васъ собралась -- аховые все ребята!-- говорю я, шутя, моимъ ямщикамъ, и подумываю, что недурно было бы вынуть на всякій случай изъ чемодана револьверъ.-- Вамъ остается либо убить, либо ограбить меня!
-- Не бойтесь, не убьемъ и вашимъ преимуществомъ не воспользуемся,-- добродушно отвѣчаетъ одинъ изъ нихъ,-- мы теперь при дѣлѣ, исправно держимся, товаръ сплавляемъ, пріисковыхъ возимъ...
-- Только разъ за все время барышню потеряли,-- хитро замѣчаетъ калужскій.
-- Какъ такъ?-- Спрашиваю я не безъ смущенья...
-- Ѣхала она, должно быть, съ матерью къ отцу или брату -- государственному... Провѣдать, значитъ... Лодка проходная до Жигаловой. Ночь была темная, вѣтерокъ по Ленѣ гулялъ... Барышня то заснула, а мать не спитъ. Вотъ пристали мы къ станку, пошли всѣ "лошадей" мѣнять -- гребцовъ, значитъ, новыхъ добывать. А барышню оставили спать. Вѣтерокъ и поднялся, сталъ пошатывать лодку; пошатывалъ, пошатывалъ, пока лодка не уплыла. Пришли обратно, а барышни и нѣтъ. Уплыла. Мать какъ заплачетъ!
-- Берите, что хотите, а подайте мнѣ мою дочку! А гдѣ ее возьмешь, когда на два шага ничего не видно?-- Поѣзжайте, кричитъ, догоняйте! А куда поѣдешь?-- Можетъ, ее теченіемъ по водѣ понесло, а, можетъ, вѣтромъ противъ воды погнало -- будка была одѣта!.. А все-таки поѣхали.... Всю ночь мыкались... Возвращаемся -- ничего не нашли!-- А она, барышня, намъ навстрѣчу сама -- веселая барышня. Смѣется. Ее сорвало отъ берега и на ту сторону снесло. Утромъ проснулась. Ничего бы ей не подѣлать, да увидала обратную лодку, крикъ подняла -- ее и доставили. Мать отъ радости даже плачетъ.-- Я, говоритъ, нечего грѣхъ таить, думала вы, поселенцы, мою дочь зарѣзали и спрятали, чтобъ ограбить... Теперь -- не боюсь больше поселенцевъ, милые вы мои! Хорошо барынька на чай дала!.. Хорошая барынька!..
На одномъ изъ станковъ, уже поздней ночью, когда я тороплю дать поскорѣе ямщиковъ, писарь, вдругъ, медленно поворачивается ко мнѣ.
-- Что, господинъ, вы не боязливый?
-- Какъ когда,-- изумленно отвѣчаю я.
-- Ну, такъ этотъ станокъ вы можете проѣхать напрямикъ, по берегу, тайгой.-- Это будетъ много скорѣе. Часа три выгадаете. А можетъ и больше! Нашъ станокъ -- отчаянный, много камня, особенно подъ водой, лодку ночью гнать никакъ нельзя, легко распороть. И рѣка крутится... Только согласятся ли ямщики везти. Дороги проѣзжей собственно нѣтъ... Такъ, осенняя верховая тропа... Попробуйте, поговорите съ ямщиками.
Я иду въ ямщицкую избу. Многіе спятъ въ повалку, нѣкоторые сидятъ. Спрашиваю, не согласится-ли кто-нибудь свезти на лошадяхъ, предлагаю двойную плату. Всѣ сразу же, не вступая ни въ какіе переговоры, угрюмо и наотрѣзъ отказываются. Но одинъ будитъ нѣсколько спящихъ ямщиковъ. Всѣ просыпаются, обступаютъ кругомъ. Я излагаю свое предложеніе. Одинъ изъ проснувшихся ямщиковъ мрачно изъ подлобья смотритъ на меня и точно хочетъ сказать: "а давно я не ѣлъ человѣческаго мяса". Но онъ отворачивается, уходитъ въ уголъ и ложится раньше другихъ. Слава Богу! Съ нимъ лучше не встрѣчаться ночью въ тайгѣ,-- думаю я...
Соглашается везти молодой, жизнерадостный паренекъ, лѣтъ шестнадцати -- семнадцати.
-- Дашь за четверку лошадей?-- спрашиваетъ онъ.-- Повезу на парѣ, повозкой. Дашь?
-- Дамъ. Бѣги скорѣе запрягать, да положи въ повозку побольше сѣна.
-- Ладно.
-- Куда ты, болванъ, собрался?-- накидываются на него ямщики. Что ты ошалѣлъ, что ли?!
Но паренекъ не слушаетъ ихъ и убѣгаетъ.
-- Чего вы на него кричите?-- недовольно обращаюсь я въ ямщикамъ.-- Не хотите сами везти и не надо, зачѣмъ другому перебивать, какое вамъ дѣло?
-- Не какое дѣло, значитъ!-- Понимаешь:-- на пол-дорогѣ медвѣдь сохатаго задушилъ. Видно, вскочилъ на него, сохатый и понесъ. Медвѣдь-то одной лапой за шею вцѣпился, а другой на пути всѣ молодыя деревья съ кореньями повырывалъ... Такъ и лежатъ. Половину сохатаго медвѣдь унесъ, а половину туши оставилъ. Вся шея когтями изодрана. Около дороги валяется. Ночью можетъ прійти...
-- Что-жъ это за сохатый?
-- Не видалъ?-- Олень, сказать, большой, шерсть длинная, сѣрая, вродѣ щетины, а рога, какъ вѣтки. Лѣтомъ онъ завсегда выходитъ купаться, когда мошка одолѣваетъ. Увидишь.
Возвращается обезкураженный паренекъ.
-- Не могу, баринъ, ѣхать,-- говоритъ онъ смущенно.-- Отецъ пускаетъ, а мать плачетъ, боится медвѣдя... Очень ихъ у насъ много.
-- Ничего, поѣдемъ, у меня съ собою превосходный револьверъ -- 14 пуль можно выпустить, хоть какого медвѣдя уложимъ. Иди, скажи, что у меня есть припасъ! Можетъ, пустятъ. Я дамъ тебѣ и на чай.
Парень убѣгаетъ и возвращается ликующій.-- Ѣдемъ! Сейчасъ привезутъ повозку. Въ рукахъ у него зажженный фонарь.
Дѣйствительно нѣсколько человѣкъ волочатъ небольшую повозку. На ней положено свѣжее, душистое сѣно.
-- А гдѣ-же лошади?-- спрашиваю я.
-- Погоди, уложимъ вещи, сейчасъ и приведутъ.
-- Ну, такъ укладывайте вещи такъ, чтобъ можно было лежа спать,-- говорю я и уже мечтаю, какъ хорошо будетъ валяться на свѣжемъ сѣнѣ.-- Точно въ Малороссіи... Ночь. Возъ поскрипываетъ, покряхтываетъ. Волы медленно плетутся.. Надъ головой чудное, звѣздное небо... А въ головѣ дивныя, какъ ясный сонъ, мечты... Хорошо!..
Ямщики увязываютъ веревками вещи и такъ крѣпко притягиваютъ ихъ къ повозкѣ, что я начинаю протестовать.
-- Нельзя иначе,-- отвѣчаютъ ящики,-- растеряешь иначе все. Эти ручки тебѣ устроили, чтобы держаки были..
Наконецъ ведутъ лошадь. Маленькую, бѣлую, волосатую лошадку держатъ подъ уздцы два дюжихъ ямщика, точно невыѣзжаннаго заводскаго жеребца. Начинаютъ запрягать въ оглобли; два ямщика по прежнему держатъ коника. Онъ -- запряженъ. Точно такъ-же приводятъ пристяжного. Все готово. Передъ обоими кониками стоятъ три человѣка. Меня этотъ "спектакль" упряжки положительно занимаетъ.-- Стоитъ-ли такъ возиться съ такими лошаденками?!.
Мой молодой ямщикъ садится, прибираетъ къ рукамъ вожжи.
-- Ну, баринъ, налаживайся!-- говоритъ мнѣ какой-то старикъ.-- Теперь покрѣпче берись за держаки и не выпускай изъ рукъ. Готово?
-- Готово!-- весело отвѣчаю я.
Средній ямщикъ степенно отходитъ. Двое другихъ неожиданно отскакиваютъ въ стороны!
И, Боже мой! Начинается бѣшенная скачка. Лошади несутъ.
Малороссія, сѣно?!. Гдѣ тамъ! Вся дорога засыпана прибрежной "галькой" -- крупнымъ щебнемъ, выброшеннымъ сюда Леной...
Повозку нещадно кидаетъ изъ стороны въ сторону, все тѣло мое разбито, руки слабѣютъ, и я постоянно мысленно кричу самому себѣ -- "спасайся кто можетъ! "
Насъ бросаетъ въ какой-то ручей, лошади мигомъ выносятъ изъ него и снова начинаютъ бѣшено колотить о гальку.
-- Стой, стой, придержи!-- кричу я не своимъ голосомъ ямщику.
Онъ оборачивается ко мнѣ, и я вижу оскаленные зубы.
-- Удержишь!-- кричитъ въ свою очередь парень.-- Поддержись, баринъ!
Я чувствую, что начинаю падать духомъ. Съ меня льется потъ, точно я выдерживаю отчаянную борьбу...
Лошади начинаютъ утихать. Мы вылетаемъ въ открытую падь. Начинаетъ чуть-чуть свѣтать. На Ленѣ стоитъ бѣлый и густой туманъ... Предъ глазами впереди торчитъ высокая крутая сопка.
-- Куда-же мы теперь поѣдемъ?-- спрашиваю я.-- Неужели на эту гору?
-- Да.
-- Что-же, тутъ есть какая-нибудь боковая дорога?
-- Нѣтъ, прямо. Разгонимъ лошадей,-- отвѣчаетъ ямщикъ.
И когда мы добираемся до середины пади, ямщикъ оборачивается ко мнѣ и говоритъ.
-- Ну, баринъ, поддержись, да покрѣпче!
Ямщикъ поднимается, начинаетъ гикать, свистать. И лошади уже несутся полнымъ карьеромъ. Сначала слышенъ топотъ ихъ ногъ, такой, точно дѣтской лошадки на качалкѣ, но скоро этотъ топотъ переходитъ въ мелкую дробь, лошади вытягиваются и уже несутся по воздуху...
-- Держись, держись! Крѣпче!-- кричитъ мнѣ ямщикъ, не оборачиваясь.
Мы подлетаемъ въ горѣ!
Я вцѣпляюсь изо всѣхъ силъ въ веревки! Это какое-то сумасшествіе!
-- Стой! Стой! Стой, ошалѣлый!-- стону я и чувствую, что еще минута, руки не выдержатъ, и я свалюсь черезъ спину внизъ головой съ повозки!..
Лошади полнымъ карьеромъ выносятъ на эту страшную, недоступную гору и останавливаются на ея вершинѣ. Онѣ трясутся, точно въ сильной лихорадкѣ, съ нихъ валитъ паръ, онѣ всѣ въ пѣнистомъ мылѣ и тяжело, хрипло дышатъ.
-- Ты съ ума сошелъ!-- говорю я, полный негодованія.
-- Нельзя иначе, баринъ,-- отвѣчаетъ ямщикъ.-- Посмотри на дорогу, надъ какой пропастью идетъ. Чуть колесо въ сторону -- на полъ аршина и отъ насъ ничего не останется!
-- Тѣмъ болѣе нужно осторожнѣе ѣхать! А то ты, какъ сумасшедшій!..
-- Нельзя иначе. Медвѣдь можетъ на дорогѣ встрѣтиться! Лошади тогда въ Лену сбросятъ. Слышишь внизу, подъ туманомъ, вода о камни бьется?!. Я ѣхалъ разъ по ровному ночью. Вижу, посреди дороги два зеленыхъ круглыхъ огонька, вродѣ звѣздочекъ... Лошади сразу стали, захрапѣли, попятились въ сторону и ни съ нѣста! Такъ всю ночь простоялъ, пока самъ медвѣдь ушелъ... Надо гнать!
-- Слушай, ямщикъ, а съ горы намъ съѣзжать придется?!
-- Да, вотъ, сейчасъ.
-- И крутая?
-- Такая самая.
-- Ну, такъ ты съѣзжай тихимъ шагомъ, да поосторожнѣе. Я еще никогда не ѣздилъ на такія горы, никогда и не съѣзжалъ.
-- Нельзя, баринъ, надо гнать!
-- Да ты съума сошелъ?!
-- Нельзя, медвѣдь.
-- Ну такъ я сойду пѣшкомъ, а ты себѣ поѣзжай, подождешь внизу.
-- А припасъ?-- Ты сказалъ 14 пуль! Я безъ припасу не поѣду. У насъ этотъ станокъ ямщики на лодкахъ съ ружьями ѣздятъ. Бываетъ, медвѣдь подплываетъ, рѣка тутъ мелкая, боятся... Я безъ припаса не поѣду, поверну назадъ. Тамъ за горой внизу сохатый лежитъ!..-- Ну, баринъ, держись покрѣпче, упрись ногами въ передовъ. Поддержись!
Лошади рванули и мы понеслись въ пропасть! Мнѣ случалось спускаться на подъемной машинѣ въ шахту, когда ее неожиданно вдругъ пускали черезчуръ быстро внизъ.
Точно внутри все обрывалось, духъ захватывало! А тутъ!.. Въ эти минуты я проклиналъ не только мои сладкія мечты о поѣздкѣ на сѣнѣ, но давалъ себѣ клятвенный зарокъ больше такъ не ускорять дороги...
Иногда мнѣ казалось, что я стою, а не лежу или сижу...
Мы снова окунулись въ какой-то ручей, снова зашумѣла ужасная "мостовая" изъ гальки...
Лошади пошли тише. Ямщикъ заерзалъ, засуетился, началъ оглядываться по сторонамъ.
-- Баринъ, вынимай припасъ, приготовь пули!
Мимо промелькнуло нѣсколько сломанныхъ верхушекъ молодыхъ деревьевъ, вырванныхъ съ корнями и обгрызковъ, сохатаго не было видно.
Мы благополучно добрались до станка.
-- Какъ-же ты поѣдешь назадъ?-- спросилъ я парня.
-- Буду ждать утра и попутчиковъ, самъ не поѣду,-- отвѣчалъ онъ, весело смѣясь...
-----
Я снова ѣду на лодкѣ. Мы встрѣчаемъ почту. Ее тащатъ бичевой три лошади. Въ лодкѣ пять гребцовъ. Все взрослые, могучіе ямщики, но среди нихъ у носа загребаетъ баба въ бѣломъ платочкѣ.
-- Почта идетъ!-- говоритъ ямщикъ.
Посреди лодки куча брезентовыхъ мѣшковъ.
Около нихъ стоитъ почтальонъ съ револьверомъ и кинжаломъ у пояса. Почтовый чиновникъ машетъ фуражкой. Мы раскланиваемся.
-- Ишь, подлецы!-- Ворчитъ ямщикъ.-- Взяли таки, проклятые, бабу!
-- А что?
-- Да тутъ такъ всегда мужики: назадъ будутъ ѣхать, на лошадь бабу верхомъ посадятъ, пусть тащитъ бичевую и коней ведетъ, а сами, небось, полягутъ спать. А безъ бабы ругались бы, кому лямку тянуть,-- всякому неохота... Хорошо, когда баба есть!..
По обоимъ берегамъ идутъ теперь то поля, то луга. На свѣтло-зеленомъ коврѣ высятся темныя ели, стройныя, остроконечныя, точно кипарисы, густо заросшія отъ самой земли, какъ Украинскіе тополя безъ стволовъ... Иногда берегъ покрытъ молодыми разбросанными березками...
Теперь мы плывемъ узкимъ протокомъ и мнѣ кажется, что я ѣду по милому Пселу, около Сорочинецъ... Вода прозрачная, на двѣ сажени видать все дно, засыпанное галькой. На днѣ иногда валяются затерянныя или брошенныя пассажирами вещи. Я видѣлъ -- цѣлую тарелку, жестяную крышку чайника, коробку отъ сардинъ...
На пологомъ, заливномъ лугу, недалеко отъ станка, я замѣтилъ нѣсколькихъ молодыхъ бабъ. Онѣ сидѣли въ травѣ и курили. Но этому поводу отъ ямщиковъ узналъ, что въ Сибири женщины крестьянки курятъ многія...
-- Ишь,-- сказалъ ямщикъ,-- сейчасъ видно, что позабирали мужиковъ на войну -- дѣти да старики остались. Косить бабы вышли... Надо и покурить!
-----
Пока мѣняются гребцы, я стою съ писаремъ на берегу.
Мимо тянется къ Жигаловой лодка, полная сухихъ кожъ.
-- Что это такое?-- спрашиваю я.
-- Для интендантства, на войну везутъ,-- отвѣчаетъ писарь.
-- Для чего? Вѣдь тамъ некогда шкуры выдѣлывать!
-- Да, но вѣдь тамъ некогда и быковъ живыхъ считать!..-- отвѣчаетъ онъ и ехидно смѣется.-- Работаютъ!..
-- Слышали, какъ у насъ, тутъ, около станка одинъ политическій бѣжалъ,-- продолжаетъ онъ начатый ранѣе разговоръ,-- тоже, по шкурѣ -- по одеждѣ, за живого считали...
-- Нѣтъ, не знаю, вѣдь я проѣзжающій... Ничего не слышалъ.
-- Знаете, хотя у насъ здѣсь какая-то безтолковщина -- днемъ жарко, а ночью снѣгъ, сегодня осень, а завтра зима, и когда кончилось лѣто не разобрать, но все-таки весна бываетъ, половодье -- настоящее, и тогда паузки, этакія барки съ каютой, отъ Жигаловой ходятъ!
Вотъ везли этой весною партію политическихъ. Офицеръ велъ ее. Конвойныхъ куча. Смотрятъ въ оба. Близко къ станку не пристаютъ, а если останавливаются, то все у открытыхъ береговъ, чтобъ дерева не было, да чтобъ некуда было скрыться. Вотъ задумалъ одинъ политическій бѣжать, а товарищъ студентъ ему и говоритъ: я тебѣ помогу. Сговорились. И сталъ онъ, знаете, при конвойныхъ остальнымъ товарищамъ хвастаться силой своею необыкновенно!. "Я", говорятъ, "свободно могу вырвать любое дерево съ корнями, только бы руки охватили. Нужно, конечно, умѣніе". Кто изъ товарищей ничего не знаютъ, по чистой совѣсти смѣются надъ нннъ. А онъ упрямо стоитъ на своемъ -- "вырву дерево, любое вырву" -- и баста. Многіе идутъ въ пари. Всѣ заинтересованы. Солдаты тоже. Диво-то какое! Ужъ и солдатамъ не терпится пристать къ такому мѣсту, гдѣ-бы хоть одинокія деревья были. Можетъ, замѣтили тамъ, повыше, бабы у меня наняты -- сѣно косятъ. Около этого мѣста и случилось. Такъ нѣсколько деревьевъ небольшихъ есть. Солдаты сами наладились сюда пристать. Вотъ вышла партія на берегъ, стала около деревца, солдаты цѣпью окружили политическихъ. Заговорщики и говорятъ студенту: "ну-ка, покажи намъ свою молодецкую удаль! Вырви-ка съ корнями это деревцо, которое поменьше". Подошелъ студентъ къ дереву, взялся за него, покряхтѣлъ, покряхтѣлъ, ничего не выходитъ.-- Надо,-- говоритъ,-- на руки поплевать! Поплевалъ, этакъ, съ разстановкой, и взялся снова за дерево.-- Ничего. Всѣ громко хохочутъ, потѣшаются! Солдаты потѣснѣе подошли, никуда не глядятъ по сторонамъ, на носки даже поднялись, чтобъ виднѣе было. А студентъ уже пиджакъ снимаетъ,-- говоритъ, что подъ мышками жметъ, мѣшаетъ. Снова поплевалъ на руки и за дерево взялся... Смѣхъ отчаянный стоитъ! Въ это самое время тотъ политическій, что бѣжать собрался,-- присѣлъ около самаго конвойнаго и на землю легъ. Между конвойными-то разстоянія всего не больше аршина -- двухъ, да только не смотрятъ они на землю, глаза въ дерево вперили! А студентъ уже жилетъ снимаетъ, говоритъ,-- очень тѣсенъ ему, оттого и дерева вырвать не можетъ!-- Веселье общее всѣхъ захватило. Каждый остроту свою спѣшитъ выпалить. А тѣмъ временемъ политическій за цѣпь между самыхъ ногъ солдатскихъ проползъ, добрался до кустика, шагахъ въ десяти отъ нихъ и залегъ. Лежитъ себѣ, кругомъ вѣточки, траву щиплетъ, покрываетъ себя, чтобъ не такъ замѣтно его было. Мѣсто голое, деревьевъ мало, скрыться или уйти некуда, ну и съ паузка увидѣть могутъ. Тутъ рожокъ съ паузка раздался -- пора ѣхать! Всѣ на паузокъ повалили, а что нѣтъ его и не замѣтили. А студентъ дерева такъ и не вырвалъ!
Вотъ, двинулся паузокъ, солдаты на повѣрку пошли. А товарищи его -- не промахъ! На нарахъ, гдѣ его койка, положили разную одежду, чучело человѣческое сдѣлали, одѣяломъ съ головой накрыли. По бокамъ легли товарищи. Входятъ солдаты. Старшой выкликаетъ. Вотъ тотъ, что рядомъ съ чучеломъ -- шкурой, сказать, за мѣсто живого,-- поднимается на окликъ и чучело будить начинаетъ. Сосѣдъ же другой изъ-подъ одѣяла стонетъ -- "не могу", говоритъ, "встать, голова болитъ!"... Какъ дошла очередь до этого сосѣда, онъ всталъ, откликнулся. Такъ солдаты и ушли, ничего не замѣтили. А на завтра снова то же устроили. Только, вмѣсто бѣжавшаго, живой легъ, а на его койку чучело положили. Какъ вошли солдаты, стали перекличку дѣлать -- живое-то чучело подъ одѣяломъ и заворочалось, руками задвигало. Солдаты и успокоились. Ушли. Такъ двадцать дней тянулось. Всѣ повѣрки благополучно сходили. Да какъ-то зазѣвались. Старшой чучело самъ за плечо взялъ!
-- Чуть не упалъ на мѣстѣ отъ испугу! Видитъ побѣгъ!-- Тутъ политическіе его обступили и говорятъ: нашъ бѣжалъ уже двѣ недѣли назадъ. Теперь не поймать все равно, а если сразу скажете, быть вамъ конвойнымъ въ большомъ отвѣтѣ, давайте покроемъ, устроимъ такъ, будто утонулъ. Ничего старшому не оставалось дѣлать,-- пришлось согласиться!-- Самъ мнѣ бѣдняга все это разсказывалъ, ему политическіе въ чистую дѣло открыли... Тоже въ заговорщики попалъ!...-- Набрали они на берегу побольше гальки, завязали съ концовъ штаны, наклали каменьевъ. Одинъ ночью вынесъ эти штаны да шапку бѣжавшаго на верхъ (старшой его незамѣтно пропустилъ), бросилъ съ размаху все въ воду, закричалъ отчаянно -- "тону, тону"! и скорѣе внизъ спустился; Поднялась тревога, бросились всѣ на верхнюю палубу, прибѣжалъ офицеръ. Кричатъ: "утонулъ, утонулъ, товарищъ утонулъ!" Спустили лодку. А тутъ съ плотовъ тоже подъѣхали, вытащили изъ воды его фуражку и подаютъ.-- Видали, говорятъ, какъ человѣкъ въ воду бросился. Офицеръ приказалъ обыскъ сдѣлать, не спрятался ли кто-нибудь -- можетъ, такъ только продѣлали для виду. Но тутъ старшой поддержалъ:-- "самъ видалъ, какъ въ воду бросался!" Сдѣлали перекличку. Видятъ нѣтъ того, бѣжавшаго. Въ женскомъ отдѣленіи, да и на мужскомъ многіе ничего не знали. Услыхали, что товарищъ утонулъ, плачъ подняли, настоящій плачъ!-- Конвойный офицеръ видитъ плачутъ и успокоился, повѣрилъ!... Ну, а политическій-то этотъ благополучно себѣ и бѣжалъ. Нигдѣ у насъ не было слышно, чтобы поймали... Никто "утопленника" не искалъ... Да что этотъ побѣгъ!... Заѣзжайте-ка въ Усть-Кутѣ на каторгу. Все равно прійдется ждать пароходъ, будетъ время на извозчикѣ съѣздить. Интересно посмотрѣть. Вотъ гдѣ побѣговъ-то наслышитесь!...